Воспоминание о Вальсе

Мария Фомальгаут

Орлой приходит в себя, Орлой думает, кто он, что он, вспоминает, что он – Орлой, и время показывает. Ну, конечно, не только Орлой, еще и кнедлики, еще Совиная Мельница, еще две башни, еще Вепрево Колено, еще фигуры из стекла, еще три черта со скрипками, еще дефенестрация, еще много еще чего…

Воспоминание о Вальсе

Бежит каньон по пустыне, принюхивается. А скоро луна на землю упадет, не век же ей висеть, луне-то.

А дай мне свою руку, просит Пагода, ну что тебе стоит. Не дам я тебе свою руку, говорит Снег, не дам, как же я без руки-то буду. Ну, дай руку, просит Пагода. Она же не совсем твоя рука-то, она же и немножко моя. Не дам я тебе руку, не соглашается Снег. Ну, дай, она сама ко мне хочет. Ну не дам, не хочет она к тебе. Ну, дай. Ну ладно, возьми. Пагода берет у Снега руку, договор подписали, все как полагается. Теперь у Пагоды рука есть. Год прошел, два прошло, десять лет прошло, а рука умерла. Глупая, глупая Пагода, говорит Снег, что ты наделала, говорил тебе, не трогай мою руку, а ты её загубила. А пагода руками разводит, не хотела этого Пагода.

А куда Месяц делся, спрашивает кто-то (вроде бы Пагода).

И тут же все спохватываются, а-а-а-а-а, а правда, где Месяц, был Месяц, и нету. Вот земля Месяцева, вот дом Месяцев, а Месяца нету, души Месяцевой нету. Кто загубил? Тут все разбираться пошли, что с Месяцем такое. Поискали, пошукали — Пагода крыльями хлопает, Замок смотрит сквозь очки, Снег принюхивается, поводит усами, Каньон говорит, что кто это сделал, дорого заплатит за свой поступок. Все волнуются, ищут улики, а вот и улики, явились не запылились, следы чьей-то души, тыква с прорезанными глазами, а вот силуэт женщины во всю стену огромной высотки, а вот сияющий стробоскоп в ночном небе… И все на Каньон смотрят. Все. Разом. Каньон сердится, Каньон хмурится, что вы на меня так смотрите. Да как же, говорят все, это же твое все, и тыква, и кукурузное поле насколько хватает глаз, и стробоскопы… Каньон не соглашается, Каньон сердится, что вы несете вообще, да у вас у всех кусочки моей души, по всему миру, и Титаник, и Аватар, и картошка фри, и много еще чего, а вы говорите… ну ладно, поверили, а все равно на Каньон косо смотрят…

Нет, так-то их не пятеро — Снег, Пагода, Замок, Каньон, Месяц, — так-то их больше. Вот там, где Замок, например, там Плющ есть, и Орлой, и Круассан, и Вальс, и Валькирия, и Туман, и много еще кого. Где Пагода, там и Дракон есть, и Тигр, и Ганг, и Белый Храм. А… да много чего есть, всего не перечислишь. Вот так Плющ и Орлой, и Круассан, и Валькирия, и Вальс, и прочие объединяются, Туман посмотрит-посмотрит, подумает-подумает, тоже к ним придет, а что, вместе-то веселее.

Орлой приходит в себя, Орлой думает, кто он, что он, вспоминает, что он — Орлой, и время показывает. Ну, конечно, не только Орлой, еще и кнедлики, еще Совиная Мельница, еще две башни, еще Вепрево Колено, еще фигуры из стекла, еще три черта со скрипками, еще дефенестрация, еще много еще чего. И вот Орлой просыпается, спрашивает себя, кто он, что он, осторожно обнюхивает себя, и Вепрево колено, и Дефенестрацию, и Черта на Совиной Мельнице. Ходит Орлой, смотрит, гуляет по белу свету, разглядывает, чего да как. А тут что-то непонятное впереди, вроде уже не Орлой, уже другое что-то, а что другое, а вот — Вальс. Ну, конечно, не только Вальс, Штрудель еще, и Шницель еще, и Марципан еще, и много еще чего. Орлой выгибает спину, шипит, Вальс отзывается глухим рычанием, обнюхивают друг друга, вспоминают что-то, давно забытое, Вальс лижет морду Орлоя, поводит длинными усами.

Каньон останавливает свой стремительный бег, замирает. Или Койот. Он сам не может толком понять, Каньон он или Койот. Принюхивается, прислушивается, не может понять, что же привлекло его здесь, в пустыне. А вот, белые кости на красноватом песке, длинная закатная тень от ребер, оскаленный череп с редкими зубами. Каньон, он же Койот обнюхивает скелет, много таких скелетов находил Каньон. Задумывается о чем-то, пытается что-то вспомнить, не может.

А сегодня Пагода пропала, вот так была-была и пропала. Это Снег заметил, пришел к Пагоде, уж не помнит, зачем пришел, соли занять, да зачем Снегу соль, или там еще чего, чует — а Пагоды нет. То есть, стоят пагоды, а Пагоды — нет. Ушла душа Пагоды, будто бы и не было, только след души остался. Каньон пришел, и Замок прилетел, волнуются, как же так, была Пагода, и нету, и на Снег косо смотрят, это Снег туда ходил, как бы он плохого чего с Пагодой не сделал. Снег отнекивается, как я вообще могу чужую душу забрать, как вы это себе представляете вообще. А никак не представляем, ты и виноват, говорит Каньон, вон, следы твои повсюду, и огненная вода, и деревянная ложка, а вы что хотели, не соглашается Снег, рядом живем, тут на границе и не поймешь, где я, где он. Ты виноват, ты, кто ж еще-то, говорит Каньон, это ты на Пагоду обиделся, что она у тебя руку попросила. Каньон сердится, и Снег сердится, ощериваются, оскаливаются, хотят кинуться друг на друга, — память опережает их, память снова наваливается снежным комом, подсказывает что-то, было такое, было, искривленные от жара остовы зданий, оплавленная черная земля, тени на стене, просто тени, без ничего. Снег и Каньон остывают, успокаиваются, расходятся.

Замок идет к востоку, посмотреть, чего там такое, там еще Замок или уже не Замок, другое что. Вроде Замок, вот здесь еще немножко Замок, а вот тут уже другое что-то, и сейчас бы уйти, отступить от этого другого чего-то, а Замок не отступает, осторожно вышагивает по мерзлой земле, принюхивается, прислушивается. Вспоминает какие-то правила приличия, несет цветы, и вепрево колено несет, ну, не колено, конечно, воспоминание о колене, и о цветах воспоминание, и о сыре, знатный у Замка сыр, и о пудинге воспоминание. Замок идет, вздрагивает, подскакивает, смотрит вперед, ощеривается всеми своими башнями, боится, не понимает, что он видит, а видит — Снег. Ну, конечно, не только Снег, там и Белая Ночь, и Черный День, и Кудыкина Гора, и Красные Звезды, и деревянная ложка, разрисованная красивыми птицами. Снег смотрит на Замок, Снегу нравится Замок, вон какой красивый, Снег и не знал, что такие красивые замки бывают. И фахверковые домики Снегу понравились, и пряничные домики тоже, и сыр, который без плесени, а который с плесенью, тот Снег не понимает. Снег и Замок приближаются друг к другу, обнюхивают, Снег ловит незнакомые запахи вальсов, пудингов, туманов, легенд. Снег принюхивается, вспоминает что-то — не сам, воспоминания наваливаются тяжелым комом, быз уже здесь Замок, что-то нехорошее было с этим Замком, огонь, кровь, смерть, боль, трупы, вмерзшие в снег. Снег рычит, скалит острые зубы, бросается на Замок, рвет, ловит, кусает, катятся кувырком по заснеженной земле два существа, белое поле обагряется кровью. Снег спохватывается, когда его челюсти уже сходятся на горле Замка, вспоминает, давно же это было, давным-давно, еще когда не светило закатное солнце на частоколы ребер, бросая на снег длинные тени…

Снег обнюхивает Замок, согревает Замок своим теплом.

Зима приходит, еще такая зима, за которой придет весна, а скоро придет Зима, за которой долго-долго не будет весны, вот и смотрят все, еще зима или уже Зима. Снег в этом году рановато выпал, так что как бы не Зима. А Снег всех успокаивает, да не будет еще Зимы, что вы, в самом деле. А Месяц пропал, это да, хороший был Месяц, колодцы, арыки, мечети, небо в алмазах, а вот теперь Месяца нет. И все на Каньона косо смотрят, были же следы Каньона там. А вот Пагода пропала, тоже было, была Пагода, и нету, и все на Снег смотрят косо.

А скоро луна на землю упадет, не век же ей висеть-то, вот и упадет, и землю раздавит. И уже не будет ни Пагоды, ни Замка, ни Каньона, ни Снега, ни Месяца, ничего. Надо что-то делать, говорит Каньон, а может, Койот, кто его знает. Надо что-то делать, соглашается Снег. И Пагода. И все-все. А вот зима скоро, а вот птицы собираются в стаи, улетают на юг. А надо тоже в стаю собраться и улететь. Так Снег говорит. А что же делать, говорит Замок, у нас крыльев-то нет, откуда у нас крылья-то. А ничего, говорит Снег, мы крылья придумаем. Снег вспоминает что-то, перетряхивает свою память, ну же, память, глупая память, что ты молчишь, скажи что-нибудь. Память подсказывает что-то странное, непонятное, металлический шарик, из него четыре спицы, пик-пик, пик-пик, зачем, зачем. Память подсказывает еще что-то, Снег роется на своей земле, ищет, вот стальная стрела, рвущаяся в небо, что-то там есть под этой стрелой, Снег смотрит, что там есть, а вот и память, как делать крылья, вот так вот мы крылья сделаем и улетим отсюда. Улетим, соглашается Каньон, улетим, говорит Замок, Пагода ничего не говорит, думает — улетим, Месяц ничего не говорит, думает — улетим.

Зачем ты забрал у меня сердце, говорит Снег, это он Замку говорит. Что ты, отвечает Замок, знать не знаю ни про какое сердце, что мне, делать больше нечего, чужие сердца воровать. Украл ты мое сердце, украл, сокрушается Снег, смотрит в свое сердце, а там Мартовский Заяц, и Безумный Шляпник, и Вальс, и много еще чего. Знаю я тебя, говорит Снег, пробираешься в чужие сердца, а там и похитишь сердце чужое. Снег в гневе вырывает свое сердце, бросает в снег, сжимает зубы от нестерпимой боли. Замок охает, Замок боится, вот это Снег, взял и вырвал свое сердце, чтобы Замку не досталось. А Снегу что, у него на месте вырванного сердца другое вырастет. Вот сердце и выросло новое, Снег смотрит — а там опять Мартовский Заяц, и Штрудель, и Вальс, да что ж такое делается, коварный, коварный Замок…

А Орлой пропал, вот этого вообще никто не ожидал, что Орлой пропадет. Ну, не только Орлой, конечно, но и Черт на Совиной Мельнице, и три черта со скрипками, и Вепрево Колено, и изящные фигуры из стекла, и все-все пропало. Вот так вот Замок утром просыпается, смотрит — а нету Орлоя, и Колена Вепрева нету, как теперь без колена-то. Идет Замок туда, где был Орлой, смотрит, ищет, вынюхивает, что случилось. Смотрит, видит, а это еще что такое, кусочек белой ночи и Кудыкиной Горы. И тут все всполошились, и Вальс, и Туман, и Круассан, и все, все, и орут — Снег, Снег Орлоя забрал… и Снег говорит, а я-то тут при чем, не при чем я совсем. А все говорят, Снег, Снег виноват. А наутро Замок пропал, вот так, совсем. Тут уже Каньон рассердится, что такое, где это видано такое, Замок пропал. И на Снег сердится. А Снег на Каньона сердится, говорит, это Каньон виноват. И ходят по полю, где Замок был, и по другому полю, где Месяц был, и по третьему полю, где Пагода была, ищут улики, не находят. Снег волнуется, Снег ждет, как бы Каньон на него не кинулся, — нет, не кидается Каньон, помнит Каньон про оплавленную землю и тени на стене сами по себе.

И вообще, говорит Каньон, некогда нам тут, так недолго и луна на землю упадет, так что давай крылья доделывать, куда же без крыльев-то. И то правда, говорит Снег, и идут они крылья делать. Хорошие получились крылья, всем крыльям крылья, маленькие только, на двоих не хватит. Ну да ничего, говорит Снег, мы и большие крылья сделаем, лиха беда начало. Ночь наступает, ночью вообще боязно как-то, еще бы не боязно, кто-то же извел Месяц, и Пагоду, и Замок, кто-то ходит-бродит по белу свету, ищет души. Волнуется Снег, не спится Снегу, а тут нате вам — сигнал бедствия от Каньона. Вот так, ни с того ни с сего — сигнал бедствия. Снег бежит, Снег спешит, Снег спотыкается, падает в снег, спешит. Вот и земля Каньонова, а где Каньон, а нету, а это что такое за сияющая стрела поднимается в небо, вот так, забрал Каньон крылья, улетел Каньон.

Снег смотрит вслед Каньону, тут только и осталось, что вслед смотреть. Вот поднимается Каньон, высоко летит, взмахивает крыльями, раз, другой, третий, кувыркается, падает, нехорошо как-то падает, взлетел-то он завтра, а упал вчера, бывает вот такое. Упал вчера, когда еще Пагода была, и Замок был, и Месяц был, и вот прямо на Месяц-то Каньон и упал, вот оно как. Был Месяц, и нет Месяца. Это вчера было, а сегодня все спохватятся, что Месяц пропал. А завтра Каньон крылья украдет и улетит.

А луна на землю упадет, не век же луне висеть-то. Ну да ничего, Снег новые крылья сделает, куда он денется. Трудно, конечно, ну да что делать, куда деваться. Попробовал Снег крылья и полетел. А тут и луна на землю упала, не век же ей висеть. Смотрит Снег — а земли нет, и луны нет, и Месяца нет, где-то теперь Месяц с танцующими суфиями и минаретами, и Замка нет, где-то Замок с привидениями и страшными легендами, и Пагоды нет с колокольчиками и мандаринами, и Каньона нет с залитыми зноем кукурузными полями и фонариками в тыквах. Где-то все это теперь… Думает Снег, смотрит на себя, на свое сердце, ну да, конечно, глупый, глупый Снег, как же сразу не догадался, вот же оно все, в сердце, и Мартовский Заяц, и Вальс, и Вепрево Колено, и Колизей, и стробоскопы в ночном небе, и колокольчики с пагодами, и сакура, и танцы суфиев…

Снег вспоминает, заглядывает во вчера, забирает из вчера Месяц, и Пагоду забирает, а там и Орлоя забирает, вот как, и весь Замок. Крылья-то большие, Крыльев на всех хватит.

Снег спохватывается, Снег оглядывается, чего-то не хватает, а, ну да, тыквы с фонариком внутри, детей на крыльце — сладости или гадости, Каньона не хватает, вот чего. Снег хочет вспомнить Каньон, поймать Каньон, — не может, не получается, летает Каньон по небу, ищи-свищи…