Дом с шести до полуночи

Мария Фомальгаут

Чем дальше, тем больше понимаю, что здесь, рядом со мной, кто-то есть.Кто-то… Кто-то… Кто-то живой. Спрашиваю себя, что я знаю про живое, вытаскиваю что-то из глубин памяти:Петли. Это когда поток запетливается.Кольца. Это когда потока нет, одна петля сама по себе.Потоки. Ну вот, как я, например.Вспоминаю что-то про трехмерные структуры, тут же отгоняю от себя эту мысль.

Убийство в доме

— Господин дворецкий… у нас в доме… убийство.

— Что вы говорите? — дворецкий смотрит на меня, глаза навыкате, — что?

— Э-э-э… убийство. В доме. В библиотеке.

Дворецкий подскакивает необычайно резво для своей необъятной фигуры, всплескивает руками:

Черт подери, только этого нам еще не хватало! Хозяин будет с минуты на минуту… Кто-нибудь еще знает?

— Э-э-э… только вы и я.

Дворецкий подозрительно смотрит на меня, будто думает, а не убрать ли меня, как свидетеля. Наконец, обреченно взмахивает рукой.

— Давайте… скорее, скорее, уберем его… пока не видит никто…

— К-как уберем?

— Обыкновенно, как… не знаю, как… чер-р-рт, я вообще не знаю, как убийство убирать… а вот… пакет давайте какой-нибудь… нет, коробку… нет, пакет… нет…

Наконец, останавливаемся на пакете для хлеба. Осторожно, бочком-бочком подбираемся к библиотеке, спохватываемся, что с собой даже ружья не взяли, да какое ружье, можно подумать — убийство убивают из ружья…

Шепотом заглядываем в комнату, готовые в любой момент отпрянуть. Убийство сидит на столе, смотрит на нас — без глаз, без лица — смотрит. Набрасываю мешок, что я делаю, что делаю, во сейчас оно меня на кусочки порвет, как во сне слышу крики дворецкого, мешок, мешок завязывай, идиотина, мешок, мешок…

Дворецкий мясистыми пальцами перехватывает у меня веревку, завязывает мешок, переводит дух.

— Обошлось…

— Погодите-погодите, не обошлось… дальше-то куда это девать прикажете?

— Э-э-э… в мусор выбросить…

Спохватываюсь:

— А если вылезет?

— Слушайте, ну и задачка… — дворецкий обреченно смотрит на меня, подскакивает, подброшенный звонком в дверь, — всё, хозяин пришел… ну, сейчас нам всем будет…

Ни с того ни с сего дворецкий сует мне в руку пакет с убийством, выталкивает меня через черный ход. Скольжу на крыльце, подернутом первым снегом, отчаянно соображаю, что делать дальше, бреду в темноту улицы, подсвеченной тусклыми фонарями…

— Малец, ты чего?

С размаху врезаюсь в полицейского, последний оторопело смотрит на ношу в моей руке.

— Это чего у тебя такое?

— Э-э-э…

Понимаю, что нельзя молчать, понимаю, что сейчас придется сказать всё, всё, всё…

— У меня тут… убийство.

— Че… чего?

— Убийство… в доме у нас было… а мы его в мешке вынесли… а-а-а-а-а… а не подскажете, куда его…

— А, так это за городом место одно есть… пошли, малец…

Идем куда-то в темноту зимнего вечера, полицейский недовольно бормочет, замучились мы с этими убийствами, лезут и лезут…

Добираемся до заснеженной пустоши на окраине города, страж порядка подводит меня к заброшенной шахте, которая кажется бездонной, подхватывает мой мешок, бросает в черноту.

— Все, малец… избавились… а ты не робкого десятка, я смотрю…

— Спасибо, сэр.

— А то давай к нам работать… а то наши молодчики вообще ни в какие ворота не годятся, я ему говорю, убери убийство, а он у двери встал, руки трясутся…

— А-а-а, с-спасибо… подумаю…

— А то такой парень смышленый, и в слугах пропадает…

Возвращаюсь домой, только на кухне чувствую, как пробирает мелкая дрожь. Оглядываюсь на кухарку, ожидаю трепку, трепка не начинается, кухарка спешит ко мне, замерз, бедный, наливает мне говяжий суп — догадываюсь, что дворецкий с ней поговорил…

— А теперь… никто не умрет?

Смотрю на кухаркину дочурку, сидит в уголке, смотрит на меня огромными глазешками:

— А теперь… никто не умрет?

Меня передергивает:

— Ну что такое говоришь, малява… все хорошо будет, с чего нам умирать…

–…а убийство…

–…а нет уже никакого убийства.

— Нет-нет?

— Нет-нет, что ты…

— Ну что, парни… убийство.

Смотрю на начальника полиции, что-то подсказывает мне, что дело серьезное.

— И… где?

— Флит-стрит восемьдесят восемь. На перекрестке.

— Уже седьмое за неделю, — вырывается у меня, — откуда их… столько?

— Похоже, поналетели из теплых краев, — говорит Винстон, похоже, просто так, чтобы что-то сказать.

— А может, с севера, — добавляет кто-то.

Шеф хмуро смотрит на нас, — спохватываемся, покорно идем к указанному перекрестку. Идем все разом, кто знает, какое убийство окажется на этот раз. А в прошлую пятницу мы все всемером не могли сдвинуть эту огромную тушу.

— А что… что делать будем? — спрашивает молоденький юнец, он здесь первый день.

Пожимаю плечами:

— Убийство уберем, что же еще.

— А оно нас… оно нас не съест?

— Что ты, они же не двигаются…

— А не укусит?

— Да не укусит, не укусит, не бойтесь…

— А то меня собака так цапнула, когда во двор чужой залез…

Тихонько думаю про себя, чего ты вообще в чужой двор полез, кто тебя туда звал, за яблоками полез по молодости, не иначе. Ладно, все мы такие были, я тоже был не сахар…

Задумываюсь, почти спотыкаюсь об убийство, убийство слабо фыркает, — это новенькое что-то, раньше никогда убийство не фыркало, не дышало, не…

Черт.

Хватаем убийство — впятером, тащим по улице, прохожие в ужасе шарахаются в стороны, кто-то испуганно крестится. Когда мы добираемся до шахты, начинаю чувствовать, как отваливаются руки. Что-то настораживает возле шахты, что-то, что-то, что-то… не сразу понимаю, что слышу со дна шахты утробный рокот…

— Чего встали, парни… сбрасываем!

Это шеф.

Сбрасываем убийство, оно падает во тьму, переворачивается на лету, сверкает глазами, хочет уцепиться за края, не уцепывается… не цепляется… не…

Утробный рокот усиливается.

— Ну, все… пойдемте, чего тут мерзнуть… на ветру.

Уходим к городу, к живительному свету фонарей и теплу окон, откуда доносятся аппетитные запахи. Утробный гул сзади усиливается, стараюсь не слышать, не замечать…

— И давно вы так?

Это юнец. Зачем-то прикидываю, сколько он здесь продержится, зачем-то говорю себе — недолго.

— Да… лет двадцать уже как…

— И… много вы убийств туда…

— Да порядочно…

— Нет, правда, сколько? Сто? Двести? Триста?

— Да тут на тысячи наберется…

Юнец бледнеет. Нет, не продержится он у нас долго, не продержится…

— Вы… вы хоть понимаете, что сделали?

— В смысле?

— Это… это сколько там убийств…

Хлопаю его по плечу:

— Не выберутся.

— Да нет, вы не понимаете… убийства… убийства… много убийств… вы хоть понимаете, что там… там… там…

Не договаривает, оглушенный грохотом оттуда, из шахты. Думаем, небо упало на землю, или земля на небо, или как.

Начинаем понимать, что там, там, в шахте, откуда уже показываются танки, пулеметы, еще что-то такое…

Шеф кричит что-то, прячьтесь, прячьтесь, — не слушаем его, не слышим, выстраиваемся, направляем ружья в темноту, защитить город от войны…