Квариат

Мария Фомальгаут

Что делать, если океан утонул в океане? Что такое квариат? Как согреть время? Почему город Воспариж поссорился с городом Воспарижем? Зачем письму зонтик? Как прогнать ночь из музея, и почему нельзя этого делать? Куда уходят рояли? Книга дает предельно ясные ответы на эти и многие другие вопросы, хотя в ней попадаются и спорные, совершенно немыслимые моменты – ну как такое может быть, чтобы люди… сами выбирали свою судьбу?

Перебраться в Иронию

Они смотрят на меня — их шестеро, а мне от волнения кажется, что миллион — думают, что со мной делать, или застрелить сразу, или спросить, какого черта я здесь делаю. Наконец, спрашивают, будто сами пугаются того, что спрашивают:

— Цель визита?

— Понимаете, я…

Понимаю, что не смогу объяснить, что все слишком сложно, если не сказать больше — я даже себе не смогу объяснить, зачем я пришел сюда, а уж другим…

— Я плохой, — говорю я, наконец.

— Вот-вот… плохих-то мы не пускаем, у нас своих плохих хватает…

Я понимаю, как сейчас нелепо будет звучать — я пришел, чтобы стать хорошим. И все-таки это единственное, что я могу сказать — под ехидные смешки тех, кто поймал меня на границе. Они смотрят на меня с презрением, и в то же время изумленно — нет, границы стран, конечно, пересекали, но чтобы границы миров…

Смотрю на них — знойных, южных, злобных, здесь знойные и южные все злобные, здесь, в этих мирах, которые создавал автор после того, как перебрался в края, где зимой на пару дней выпадает снег, где есть не только лето, но и весна и осень, и пара дней снега, когда фахверковые мельницы кутаются в шубы. Я не хочу смотреть на них — знойных и злобных, я хочу смотреть на фахверково-мельничных, снежных на пару дней — здесь автор должен сделать их честными и благородными.

— Почему вы незаконно пересекли границу?

Осторожно отвечаю, что эту границу невозможно пересечь законно, потому как же иначе.

— Вы должны были пройти через таможню…

Парирую — но здесь нет таможни. Кажется, мой ответ приводит их в ярость, кажется, им не нравится, что я выставляю их дураками. Спохватываюсь, только сейчас понимаю, что нужно делать, вынуть из кошелька несколько золотых, протянуть этим, настороженным, недоверчивым, и они сразу же расплывутся в любезных улыбках, потому что автор создал их такими. Спохватываюсь, что золотые у меня отобрали, у меня вообще все отобрали, включая едва ли не меня самого.

— А что у вас на хвосте? — спрашивает один из них, кажется, главный, хотя кто его знает…

Понимаю, что это мой единственный шанс — разить, вонзать острое жало в глубине хвоста в смуглые тела, одно, два, пять, десять, их и правда десять, или еще понабежали, что ли, ну да. Так и есть, имя им легион, ну да ничего, яду хватит на всех, а на кого не хватит яду, тому пронзить горло острым жалом, там, где пульсируют вены…

Прохожу мимо неподвижных тел, кто-то еще бьется в конвульсиях, добиваю двумя ударами. Корю себя, сколько раз обещал не делать этого, я же хочу, чтобы все был по-другому, по-новому, а сам опять и опять… проклинаю себя, пропади оно все, пропади, пропади пропадом, ну а что я хочу, я еще не умею быть порядочным или каким там еще, я же еще не добрался до краев, где кроме лета бывает осень, весна, и пара снежных дней, я же еще не познакомился с теми, кто живет там, я же еще…

В пустоте мечется так и не заданный никем вопрос — как это, черт возьми, у тебя получилось — кто-то из убитых хотел спросить это, когда еще был живым, но не успел. Отвечаю — никому, в пустоту — так все оказалось проще некуда, когда меня убивали, грохнул выстрел в тумане ночи — вот тут главное думать, что просто грохнул выстрел, никто не написал, что меня убили, значит, можно остаться живым, бежать в туман, куда-то в никуда, вот это важно, чтобы в никуда, главное, не думать, куда бежишь, и тогда твоя собственная книга окажется где-то за спиной, ты уже понимаешь, что не внутри, а снаружи, и где-то впереди маячат огоньки других миров, если вооружиться биноклем, можно прочитать названия, «Свет погасшей звезды», «Потерянный космос», «Падаем в небо», — я долго не могу найти те миры, которые появились после того, как автор перебрался в края фахверковых мельниц — не могу, я уже отчаиваюсь, когда буквально натыкаюсь на «Два дня снегопада»…

Это я уже никому не расскажу, некому рассказывать, об этом остается только молчать, и идти дальше по лабиринтам незнакомого мира, прочь от темных южных ночей и кипарисовых зарослей туда — в пряничные зимы и фахверковые листопады.

Мне не по себе, мне действительно страшно, в который раз думаю, на кой черт я пошел сюда, что я буду делать там, среди зимних туманов, сквозь которые просвечивают циферблаты на башнях, — что я буду делать среди них, если умею только убивать и плести интриги. Я боюсь не того, что ждет меня впереди, я боюсь самого себя — что-то я сделаю, когда окажусь на земле, своей родной земле, и все-таки чужой, а если я убью стражника, который не захочет пускать меня в город, а если я проверну там какую-нибудь аферу, которой разрушу все…

Не думать. Не думать. Все будет хорошо. Потому что… просто потому что…

Снова читаю вырезку из газеты,…во второй половине жизни вынужден был эмигрировать в Иронию, что отразилось на его творчестве — теперь иронийцы были показаны утонченными и глубоко симпатичными людьми, тогда как жители Теории, отличавшиеся в ранних книгах редким благородством, теперь стали чуть ли не необузданными дикарями…

Присматриваюсь к ночному туману, думаю, кажется мне, или я правда вижу циферблаты, нет, правда, здесь, совсем рядом, вернее, это чудится, что совсем рядом, на самом деле они бесконечно далеко, я это знаю, до них еще идти и идти. Иду и иду, а что мне еще остается, понимаю, что циферблаты дальше, чем мне казалось, придется сделать передышку, и не одну. Уже готовлю ответы на вопросы о цели визита, когда спохватываюсь, что это моя земля, и никто не будет спрашивать, кто я и откуда. Знать бы еще, куда дальше идти, ну как куда, домой, должен же быть в этом городке мой дом, да ничего он мне не должен, меня же здесь нет, в этой истрии, значит, и моего дома нет, хотя нет, если я здесь появился, значит, должен был появиться мой дом. С чего я так решил, а ни с чего, а просто решил, и все тут, почему-то мне кажется, что если я что-то придумаю, оно должно сбыться… Так и есть, я вижу свой домик, зажатый между двумя большими домами, еще не верю себе, нет, никаких сомнений быть не может, открываю дверь, удивляюсь, что подошел ключ, запрещаю себе удивляться, а то ничего не получится…

Толкаю дверь, не сразу понимаю, какого черта они делают в моей гостиной, они, кто они, черт их знает, кто они, по виду иронийцы, но черт пойми…

— Как мы рады вас видеть…

— Простите?

— Как хорошо… что вы добрались до нас…

— Но…

–…мы ждали этого…

— Да?

— Мы так ждали, когда кто-нибудь из ваших найдет дорогу сюда… вы первый… — он одобряюще кладет руку мне на плечо, ловлю себя на том, что даже н знаю его имени, — больше вам не придется прятаться… погибать… делать подлости… осталось привести остальных…

— Да?

— Да… вы покажете нам дорогу… обязательно…

Мне не по себе, мне не хочется возвращаться туда, в туман, ну еще бы, я не какой-то там утонченный и благородный, мне еще только предстоит стать таким, и пусть это будет моим первым шагом, — собираю в кулак всю свою волю, чтобы покинуть уютный дом, снова идти в леденящий туман, где кажется в абсолютной пустоте виднеются огоньки книг, ищу свою книгу, почему-то хочется начать со своей, найти бы еще вход, вход находит меня сам, книга буквально проглатывает меня, держит, не отпускает, нет, это смуглые, нагретые солнцем стражники держат меня, благодарят кого-то по ту сторону книги, спасибо, что привели, уж теперь-то мы с ним расправимся…

Я не понимаю, как, почему, за что, понимаю только одно — что не успею понять…

…перебравшись в Иронию, автор вынужден был показывать ненавистных ему иронийцев утонченными и приятными людьми — но ему удалось тончайшими намеками передать подлую натуру жителей далеких краев…