Кривоколенный переулок, или Моя счастливая юность

Марк Казарновский, 2023

Новая книга Марка Казарновского «Кривоколенный переулок, или Моя счастливая юность» является продолжением его повести «Мое счастливое детство». Автор рассказывает о периоде взросления героя, его взаимоотношениях с ранее незнакомым ему миром людей нелегкой судьбы, прошедших войну и оказавших большое влияние на формирование его характера. Общение с ними подготовило героя книги к вступлению в реальную жизнь.

Кривоколенный переулок. Бригада

Пора было перестать болтаться, как цветок, а хоть немного помочь маме. Которая, получая копейки, тянула двух бабушек и меня.

Все получилось неожиданно. Просто однажды вечером у нас был гость, мамин приятель. Пили чай.

— Ну и что ты болтаешься без дела. У меня освободилось место рабочего. Беру, начинай трудиться, — так, прихлебывая чай, бормотал гость.

— Ой, да как это — рабочим, — забеспокоилась мама.

Но мне — понравилось. Сразу представил, как я гордо иду после работы. Помыл руки и за стол. Чё говорить-то, рабочий человек. Тем более что «нам», рабочим, все в стране и принадлежит. В смысле — фабрики, заводы, пароходы. И так далее.

И на следующий день, неожиданно для себя, оказался рабочим — грузчиком второго разряда (почему?) с окладом в 500 рублей в Библиографическом секторе Государственной научной библиотеки.

Ура, маме нужно кастрюльки купить. Она все жалуется, все кастрюльки на ладан дышат. Прогорели.

Место работы оказалось очень удобным — Кривоколенный переулок. У меня даже сердце захолонуло. Я вспомнил неожиданную прогулку с незнакомой совершенно взрослой (!) женщиной. И пьянящий запах табака. Я еще не знал, как и многие проживающие, что здесь же, в этом переулке, жили Карамзин, известный аптекарь Феррейн. Пушкин читал своего «Бориса Годунова».

Позже по стертой надписи удалось мне установить, что размещался наш сектор в помещении заводско-технической конторы инженера Фалькевича.

Где вы теперь, товарищ инженер? А рядом блистала золотом и светлой охрой знаменитая Меншикова башня. Нет, нет, я был доволен.

Главное, голова моя стала свободна от этакого непроходящего давления — надо изучать, учить, овладевать. Да еще получать за знания отметки. Желательно — хорошие.

А теперь — ничего не надо учить. Ничем не надо овладевать.

Только работать. Как ни странно, работать я любил. И еще — читать. В основном историю. Оформление произошло быстро. Отдел кадров, вернее, строгая дама потребовала паспорт, несколько раз внимательно меня оглядела и выдала трудовую книжку с первой записью:

«Зачислен на должность рабочего-грузчика с окладом 500 руб.». Во!

Далее эта же дама спокойно мне рассказала, что я не должен делать.

А именно: не курить в помещениях, не ругаться нецензурно, не распивать спиртные напитки на рабочем месте, не драться и не ссориться с коллегами. Затем вздохнула и, глядя в стол, устало как-то произнесла:

— Да все равно все будет совершенно наоборот. И пить начнешь, и материться. И к женщинам лезть. У меня такой же вот лоботряс растет. На книжку давай пять копеек. Это — за выдачу книжки. А ежели потеряешь, порвешь или испачкаешь сильно — штраф возьму 2 рубля 50 копеек. Имей в виду. — Она неожиданно улыбнулась и продолжала: — Народ наш, грузчики, хороший. Можно сказать, элитный. Ежели не будешь совсем дураком — многому у нашей бригады научишься. Поэтому постарайся меньше пить и больше слушай своих коллег. — Она снова улыбнулась.

— Да я не пью совершенно и не курю, — произнес я гордо. — У меня второй разряд.

— Ну-ну, это хорошо. Иди, разрядник, к начальнику нашему, Лазарю Григорьевичу Шейнину, он тебя представит бригаде.

Представление прошло быстро и, я бы сказал, буднично.

Мы спустились в полуподвал бывшей мастерской, как я понимал, этого инженера Фалькевича, и Лазарь Григорьевич подошел к бригаде. Все были в сборе, сидели за столом, пили чай (потом оказалось — портвейн), курили. Правда, встали, когда вошел начальник.

— Вот, товарищи, представляю вам нового члена нашего коллектива, прошу вас, Анатолий Ананьевич, обучить его сложному мастерству, которое он, надеюсь, освоит. Первое время на чай, — он хмыкнул, — не налегайте.

Лазарь Григорьевич взял папиросу из пачки, что на столе лежала, попрощался и вышел. Бригада села.

— Ну, давай, студент. Не меньжуйся, бери вон чаек и расскажи, кто ты, откуда и почем.

Бригадир пододвинул мне кружку с темным напитком (портвейн «Агдам», отвратительный) и спокойно сказал:

— Слушаем.

Я первый раз среди взрослых, уже совершенно взрослых мужчин (правда, в уголке, незаметно так, сидела женщина) начал мямлить про то, что мама работает. И есть две бабушки. Сказал, что живу на пятом этаже. Слава богу, меня прервал Анатолий Ананьевич:

— Все ясно, комсомолец. Вступаешь, как мы понимаем, во взрослую жизнь. Это у всех происходит, твоя задача, как молодого бойца, — окапываться, под пули не лезть и делать, как приказывают старшие командиры. В общем, брать с нас пример. Понятно?

— Да уж куда понятнее, тебе бы, Ананьич, замполитом быть, цены бы не было, — пробормотал пожилой, давно небритый и почему-то в шинели рабочий.

— Да, да, расстреляли бы первым, — буркнул Ананьич.

Так началось мое знакомство с бригадой.

Я понял сразу — говорят с шуткой, не очень серьезно. Но к делу относятся с вниманием и ответственно. В общем, я попал, я это сразу почувствовал, в бригаду, где все были на войне. Вот и исполнилась мечта — мы все, кто потеряли наших отцов, явно ли, не явно, но их искали, ждали, тосковали.

И опыта жизни, мужского опыта нам приходилось набираться самим. С большим числом, как известно, проб и ошибок. В основном — ошибок.

* * *

А тут — все воевали. Да не злые. И мне помогают. Освоиться. Начать жить в коллективе. Вот с кем я начал работать. И еще раз — как же мне повезло. Мои «коллеги» отнеслись ко мне внимательно.

А уж наслушался я таких рассказов, таких споров, что это — не университеты. Я за два года прошел академию. Как же она меня выручала в жизни. Которая, к моему удивлению, оказалась разная. И часто — совсем не ласковая.

Но здесь и спорить нечего. Жизнь, как говорил Витя Никаноров, наш же коллега и шофер, как женщина. За завтраком она — как восход солнца. Светло, тепло и радостно. В душе — птицы. А к вечеру — самум в пустыне Сахаре. Только кости собирай.

Все смеялись. (У Вити было много детей, а жена, мы ее знали, Шура, была красивая, добрая и веселая. Но — раз в неделю. Остальное время — самум и камнепад.)

* * *

Еще долго я буду вспоминать и рассказывать о бригаде.

Начну, пожалуй, коротко.

Основная движущая сила — шофер, Витя Никаноров. Или Виктор Васильевич. Он — водитель машины. У него — полуторка, которую, как все мы понимаем, Советская армия с «вооружения» списала. Потому что все давно пересели на «доджи», «виллисы» или «студики» — то есть «студебекеры». Полуторку по-хорошему бы отдать в Музей Вооруженных сил. Но страна бедна, все в стадии ремонта или разрухи. Так и у нашей кормилицы все плохо. Я, кстати, помогая Виктору, выучил хоть немного автомобильную терминологию. Теперь важно могу рассуждать, что аккумулятор сел. И его надо подзарядить. А по-хорошему — выбросить и достать новый. Да это только в сказке. Узнал, что жиклеры нужно продуть. Свечи — протирать. И заливать только 92-й. А не всякую дрянь, которую на редких заправках продают или отпускают по талонам. И еще про резину. Она на нашей полуторке была насквозь лысая. Ездить на такой невозможно. Но — ездим. Грузим. Разгружаем. Снова грузим. В свободное время организуем наш чай. Или бутерброд какой-никакой. Например, с ливерной колбасой. Дают на Разгуляе, в гастрономе. А Витя всегда молчком с машиной. Иногда, правда, крикнет — студент, подмогни. Я бегу, меняю колеса или зимой цепи обувать. Ужасная, кстати, головная боль. Ибо они все время рвутся.

Однако Бог милует. В аварии не попали. Ананьич говорит, что Витя свою меру горя получил сполна и поэтому Бог его на дорогах бережет. Витя был высокий, статный, просто красивый мужчина.

Зимой в Сокольниках я видел, как прекрасно он бежит по лыжне.

Его историю я узнал одну из первых. Вообще я так обрадовался, что мои коллеги многое вспоминают и рассказывают, что мечтал только об одном. Быстрее в полуподвальчик. Я сам ставлю чай. Сам завариваю. Да и за бутылкой сбегаю. Только не расходитесь. Рассказывайте, рассказывайте.

И мужики говорили. Смеялись. Ругались. Двое даже плакали. Но, видно, душа требовала — не держать тяжесть. Витя — не держал. Да еще его подначивал Ананьич. А после стакана «Агдама» заговорит любой. Я вообще давал бы его как «эликсир правды» шпионам перед допросом. Ибо после стакана или полутора говорить начнет любой. И только правду. Вот и Витя — молча протягивал стакан. И — пошло-поехало. А я знать хотел все, особенно про плен. Ибо мой папа погиб именно в плену.

Меня, привыкшего к замкнутости и молчанию под давлением домашних, поразила открытость, жесткая критика военного начальства и войны в целом. В том, что все разговоры тянули на «вышку», сомнения нет. Целый ряд генералов после войны был расстрелян. Но, видно, Господь решил: пусть мужики выговорятся. А то вся страна молчит. И откуда, от кого «студент» (то есть я) узнает всю беду военных лет.