Небо ждёт. Притча о будущем

МаркианN (2024)

Тебя назвали «противоречащим». Ради безопасности мира тебя решили уничтожить. Убийцы идут по твоему следу. Они считают твой взгляд, утешающий душу — опасной уловкой, оружием сверхубийственной силы, которым ты пленил уже многих. Но ты видел свет Неба в глазах врага и полюбил его. Твоего палача терзают сомнения, но выхода у него нет: он должен убить тебя, иначе его братьев ждут бетатрин и тотальный контроль воли с применением пси-технологий. Эта книга попытка соединить доселе несовместимое: антиутопию и духовную прозу, а также запрещенный еще в Византии в XI веке жанр агиографии, чтобы поговорить о предельных вещах: о вопросах жизни и смерти, о человеческих ценностях. Такие соединения рискованны, в мировой литературе их не так много. Можно вспомнить нашумевший роман Пола Янга «Хижина», где авторское богословие искусно завернуто в криминальный сюжет. Если в случае с «Хижиной» читательский успех показал, что риск был оправдан, то насколько автору удалось задуманное, покажет время.

ГЛАВА 4. НА ЗАБРОШЕННОЙ ДОРОГЕ

Это был настоящий внедорожник! Последний из таких я видел в далёком детстве: с полноценным задним сидением, большими распашными дверями багажника и дополнительным багажником сверху. Мы с Олегом Фёдоровичем загрузили канистры с жидким топливом и три ящика с едой. Мать девушки вынесла сваренный смородиновый компот, ещё горячий. Я аккуратно перелил его в бутылку и поставил поближе к водительскому сидению, то есть поближе к себе — так не терпелось его попробовать! Также загрузили снаряжение для кемпинга: палатку, несколько упаковок тонких термоодеял, термоспальники, котелки и угли для костра на первое время. Отец торжественно вручил мне тот злосчастный топор. Принимая его, я аж содрогнулся и признался, что теперь, глядя на топор, всегда буду вспоминать те приятные минуты, которые я провёл в их гостеприимной семье. Олег Фёдорович посмеялся и по-отечески обнял меня.

— Не знаю, сможем ли мы встретиться снова, — сказал он, — но теперь вы мне оба небезразличны. И… мне бы не хотелось прожить всю жизнь в неведении, не зная, что с вами дальше случилось. Пожалуйста, если у вас будет такая возможность, пришлите весточку, а лучше… лучше возвращайтесь. Заезжайте на пироги. Мария вам испечёт. Рядом дом — пустой, мы приберёмся там, он всегда будет ждать вас.

Слова Олега Фёдоровича тронули моё сердце, и я ещё раз подумал, что давно не встречал столько любви от людей, которые совсем недавно были мне незнакомы, а теперь казалось, что мы связаны на всю жизнь.

— Где Пётр? — спросил я.

— Он с Марией, — почему-то шёпотом сказал Олег Фёдорович. — Я не хотел им мешать. Но вам надо скорее уезжать. Пойдём к нему.

Мы вошли в дом и увидели Петра и Марию, сидящих на полу в гостиной у камина. Пётр что-то читал, а Мария слушала. Когда мы вошли, то застали такие слова: «…а Мария сохраняла все слова сии, складывая в сердце своём…»

— Простите… — неловко начал я.

Мария повернулась ко мне и с восторгом сказала:

— Представляешь, Андрей! Маму Иисуса Христа тоже звали Мария!

— Это всё здорово, — ободряюще поддакнул я, — но… Пётр! Нам пора!

Мария вскрикнула и обняла Петра. Тот медленно закрыл книгу и передал ей.

— Читай дальше уже сама. Читайте вместе, втроём. Если что-то непонятно — записывайте свои вопросы. Когда я вернусь, то отвечу на них.

— Так ты вернёшься?

— Если не вернусь, — сказал Пётр, — Бог пошлёт того, кто ответит на ваши вопросы. У Него есть ещё люди… ещё остались…

Пётр поднялся и пошёл к выходу. У порога он обернулся и поклонился всем троим, низко, до самой земли. И они тоже поклонились ему.

— Благодарю вас за вашу веру. Простите, что мы обрекли вас на страдания, — с горечью сказал Пётр. — Мы не вправе утруждать вас нести последствия нашего пребывания у вас в гостях.

— Вы не обрекли нас, — твёрдо ответил Олег Фёдорович. — Мы сами готовы пойти на страдания, чтобы отблагодарить того, кто спас мою дочку и всех нас!

Пётр ещё минуту глядел каждому в глаза, как будто пытался запомнить их, чтобы в воспоминаниях унести с собой.

— С этого дня и всегда я буду молитвенно помнить вас, — наконец сказал он. — Прощайте…

Мы сели во внедорожник. Я ткнул кнопку зажигания, и двигатель непривычно заворчал своим особенным голосом; потихоньку выжал педаль газа и почувствовал мощь мотора. Это было приятно! Мы тронулись, поехали к просеке в лес, и я ещё долго в зеркальце заднего вида видел, как они стояли и смотрели нам вслед.

Вести тяжёлый внедорожник оказалось удивительно легко, к рулю не приходилось прикладывать усилий. Хотя я уже разобрался с коробкой передач, всё равно опасался, что в первое время что-то напутаю.

Пётр молчал, мне показалось, он был печален. Но разговаривать с ним я не мог, потому что всё внимание занимала дорога с выпирающими корнями деревьев, глубокими лужами и ухабами. Мне очень не хотелось повредить машину в самом начале пути.

Наконец, мы выехали к полю, вдоль кромки которого шла колея, накатанная большими сельскохозяйственными машинами. Поле закончилось, мы выехали на какую-то заброшенную асфальтовую дорогу. Жители многих посёлков давно уже провели к себе магнерельс, и дорога разваливалась за ненадобностью. Но подвеска автомобиля замечательно справлялась и гасила неровности.

Мы ехали в неизвестность. Солнце клонилось к закату.

Наконец я смог с Петром поговорить.

— Почему ты грустишь?

Пётр взглянул меня и вздохнул.

— Я опасаюсь за их жизни, — тихо сказал он, — и очень прошу Бога их защитить.

— Но если ты просишь, значит, Бог их защитит, не так ли? Почему же ты грустишь?

Пётр ласково посмотрел на меня и ликующе произнёс:

— Да ты, Андрей, говоришь уже как верующий человек!

— Я просто научился у тебя. Олег Фёдорович сказал мне, что ты — святой. Что это значит?

Пётр склонил голову, помолчал, потом повернулся ко мне и заговорил:

— В древние времена люди очень тонко чувствовали разные сферы жизни. Они хорошо различали сферу профанного, то есть обыденного, и божественного, то есть святого. Они понимали, что вся жизнь и её блага зависят от Бога, и поэтому умели быть благодарными, отделяя для Него всё самое лучшее. И это отделённое называли святым. Таким святым может быть и человек, который отделил Богу самое лучшее и дорогое, что у него есть — свою жизнь. В этом смысле, да, я — святой. Я посвятил свою жизнь Господу ещё смолоду. Теперь смысл моего существования заключён в стремлении познать волю Бога и слушаться Его. В другом понимании святой — это тот, кто безгрешен. И в этом смысле я — не святой, потому что не безгрешен, ибо нет ни одного человека на Земле, кто бы жил и не согрешил… И ещё есть одно, последнее понимание святости, как пути к совершенству, возможности уподобления Богу. А эту задачу Бог поставил каждому человеку, которого призвал в мир.

— Неужели каждому возможна святость? — удивился я.

— Каждому, — кивнул Петр.

— И каждому возможно уподобиться Богу?

— Конечно. Только для этого нужно посвятить Ему свою жизнь и слушаться Его.

— Но слушаются и исполняют чужую волю рабы. Тебя не беспокоит такое твоё положение?

— Слушаются и исполняют чужую волю ещё сыновья, — ответил Пётр.

Что такое быть послушным сыном, я не знал по понятным причинам: у меня не было любящего отца. Но что такое может быть — я не мог не признать.

Солнце бабьего лета прогревало салон автомобиля. Хотелось пить, и Пётр наливал мне настоявшийся компот. На ходу мы даже поели, потому что решили двигаться без остановки до темноты. По пути мне удалось узнать, что такое читал Пётр Марии. Это была книга об Иисусе Христе, именем которого Пётр изгнал беса, и где сказано о его жизни. Оказывается, вот что за книга лежала в его бэгбэк! И он отдал её Марии?! Я немного расстроился. Мне тоже захотелось её почитать.

— Мы обязательно прочтём её с тобой, — пообещал Пётр. — А Марии и её семье она гораздо нужнее.

— Петр… а что такое с Марией было? Это «изменёнка»?

— Это не наркотический транс, — ответил Пётр. — С Марией произошла беда. Это одержимость, может быть, ты слышал когда-нибудь об этом.

Значит, это оказалось тем, о чём я догадывался.

— Это был демон?

Пётр кивнул.

— А ты что-то знаешь об этом?

Не то, чтобы я что-то знал, но фильмы про демонов смотрел. Они обычно лезут из ада, их уничтожают огненным ангельским мечом, выстрелом из плазмогана или заклинаниями с пентаграммой. Как-то мы с друзьями таким образом развлекались в виртуале. Но ещё никогда и нигде я не видел, чтобы при словах «именем Иисуса Христа» демон выходил сразу, без воплей, без воя и без спецэффектов. Чем же страшно это имя для демонов? Я спросил это у Петра, он ответил:

— Духи подчиняется только тому, кто их создал. Люди забыли Бога, а бесы знают его и трепещут. Когда-то Бог послал в мир своего Сына — Иисуса Христа, чтобы он освободил каждого человека из плена зла и одержимости. Иисус ходил по земле и рассказывал о Боге-Отце, чтобы люди вспомнили о Нём. В подтверждение своих слов он творил дела, которые способен творить лишь Бог: исцелял людей от болезней, воскрешал мёртвых и изгонял бесов.

Я ошалело посмотрел на него.

— Постой, Пётр… Ты же сказал, что только Иисус Христос мог творить дела, на которые способен лишь Бог. Как же изгоняешь бесов ты? Ёлки-моталки, ты вообще кто?!

Пётр мягко улыбнулся и сказал:

— Брат Андрей, плодом жизни Иисуса Христа на земле стала община его учеников, которые стали называться «христианами». Он поручил им рассказывать людям о Боге и дал власть исцелять от болезней и изгонять бесов. Понимаешь? Это такой знак, по которому можно узнать его людей на Земле.

— Значит, ты — христианин? — догадался я.

— Да, — Пётр радостно кивнул, потом добавил: — И ещё есть один знак, по которому можно узнать учеников Христа — по любви, которую они имеют друг к другу.

— Как же может быть по-другому, если ты говоришь, что ваш Бог есть любовь? Разве можно верить в такого Бога и не иметь любви? — удивился я.

— Можно. Вера в Бога без любви называется «фанатизм», от греческого слова «тана́тос», что означает «смерть». Фанатик, по сути, — смертник, который готов за Христа голову другому оторвать и свою жизнь бессмысленно положить. Фанатизм — страшное явление. Мне всегда жалко одержимых им людей, потому что они в Бога верят, но эта вера без любви.

— Но почему они стали такими? — горячо спросил я.

— Брат Андрей… что ты чувствуешь ко мне? — вместо ответа вдруг спросил Пётр.

Я так растерялся, что не заметил ухаб, и автомобиль сильно подпрыгнул.

— Я? Чувствую?

Я понял, что надо сказать правду. А правда была в том, что я чувствовал любовь, и это меня смущало, потому что я не понимал, зачем он это спросил.

— Я чувствую к тебе то, что больше дружбы, — обтекаемо сказал я.

— Скажи, брат Андрей, было ли такое же чувство у тебя раньше к другому человеку?

Вот пристал с ножом к горлу! Я задумался, припоминая все свои любовные интрижки, и понял, что то, что я испытываю к Петру — это другое. Это была действительно любовь, но любовь благодарная, любовь восхищения. Но я не знал, как об этом ему сказать, чтобы он что-нибудь плохое обо мне не подумал. Наконец, я признался:

— Да… Да, я действительно за эти два дня полюбил тебя, и это странно. Потому что ещё никто и никогда не делал для меня ничего просто так, не требуя ничего взамен, ещё никто и никогда не говорил мне слов, после которых хочется жить. Ещё ни в ком я не чувствовал столько света и тепла, которые в одно мгновение перевернули всю мою жизнь. Я люблю тебя, потому что всё это сделал ты.

Я залился краской, смущённо и робко посмотрел на него. Пётр же ответил спокойным взглядом.

— Это всё сделал тот, кто во мне, — вдруг с силой сказал он. — Когда ты говоришь, что любишь меня, на самом деле ты любишь во мне Его. Ты любишь Иисуса.

Я потрясённо взглянул на Петра и быстро опять перевёл взгляд на дорогу.

— Иисуса? Но я ведь не знаю его. И как это он может быть… в тебе??

— Андрей! Всё, что ты перечислил — не моё, а того, кто дал мне это как дар. Я же не стою ничего и не имею и доли всех этих качеств. Но я стараюсь жить так, чтобы во мне мог свободно жить Его Дух, понимаешь? Святой Дух Бога, через которого возможно присутствие Божьего Сына Иисуса Христа в этом мире прямо сегодня, прямо здесь и сейчас. Те же люди стали фанатиками, потому что верят в Бога, но Святого Духа не имеют, и поэтому не могут творить дела Бога на Земле.

У меня помутилось в голове.

— Я не понял, — признался я. — Мне надо подумать.

Значит так, начал рассуждать я. Теперь я о Петре знаю много и, одновременно, опять ничего. Я знаю: Пётр — святой, он отделил себя для Бога. Это раз. Он — христианин, потому что делает то же, что и Иисус Христос: исцеляет больных и изгоняет бесов. И знаю, зачем: чтобы люди узнали о Боге. Это два. Ещё знаю, что в нём живёт Святой Дух, через который возможно присутствие Христа в мире, — это три, но… всё это не объясняет, почему его преследуют какие-то особенные люди, и зачем нам надо ехать на восток по этой трассе.

Когда я захотел Петра об этом спросить и повернулся к нему… он крепко спал. Ладно, подозреваю, что насчёт последнего всё равно скоро узнаю.

Солнце уже клонилось к закату. Ещё издалека я увидел девушку, которая шла по ходу нашего движения вдоль дороги. Она тоже увидела наш автомобиль и помахала рукой, чтобы мы остановились.

Я растолкал Петра. Он вгляделся в девушку и сказал:

— Останови, давай спросим, что она хочет.

Я сбросил скорость и плавно притормозил рядом с девушкой. Пётр опустил стекло и спросил, нужна ли какая-нибудь помощь.

Девушка посмотрела на нас, упёрла руки в боки и отставила ножку в высоком ботинке, одетом на босу ногу. Вообще она была невысокого росточка, с круглым лицом и большущими глазами, стройная, но крепенькая, особенно выделялась копной вьющихся бледно-рыжих волос. На ней была свободная голубая юбка, из-под которой торчали загорелые коленки, и сваливающийся с плеча бежевый свитер. Как-то странно это, не жарко всё-таки уже. Вдруг девушка запрыгнула на подножку и оглядела нас озорным взглядом.

Так. Понятно. Я наклонился к Петру и тихо сказал:

— Поехали, Пётр, ничего ей не нужно! Это шалава дорожная!

Девушка услышала и быстро среагировала:

— Ну, пожалуйста! Ну, подвезите меня, я заплачу… как обычно!

Пётр пристально посмотрел ей в глаза и медленно спросил:

— Почему то, что ты делаешь, в твоей жизни стало обычным?

Девушка оторопела и как будто отключилась внутри. Её взгляд остекленел, стал каким-то бессмысленным. Похоже, вопрос Петра вышиб из неё все мозги.

— Я не знаю, — справилась со своим состоянием она, и на её лицо вернулось опять глупое озорство.

— Поехали, Пётр, — нервно сказал я и схватился за рычаг коробки передач.

— Погоди, — спокойно сказал Пётр и положил руку на мою, чтобы я отпустил рычаг. Я послушался, но негодовал.

— Куда тебе надо? — спросил Пётр.

— А куда довезёте, — весело ответила шалава и, склонив голову набок, посмотрела на нас, покачиваясь из стороны в сторону, вися на багажнике и упираясь ногами в подножку.

— Хорошо, а потом ты куда?

— Не знаю, — безразлично сказала она. — Как придётся.

— Ты ела? — спросил Пётр.

— Да, конечно. Я не голодна. — Девушка улыбалась и раскачивалась на подножке.

— Садись, — сказал Пётр.

— Ты что!! — возмутился я.

Пётр вышел, открыл ей, как для леди, заднюю дверь, подал руку, чтобы помочь зайти, запер за ней дверь и вернулся на своё сидение. Мы снова двинулись в путь.

Шалава же эта вся извертелась на заднем сидении, очевидно, мучаясь отсутствием к её особе нашего внимания, наконец, высунулась между водительским и пассажирским сидением.

— Ну, и куда мы едем?

— Тебе-то не всё ли равно, — огрызнулся я. — Едем, куда едем.

Она наигранно надула губы и заткнулась, но ненадолго.

— И вот что, мы так и будем ехать и ехать?

— Да, — спокойно сказал Пётр, — но до темноты.

По лицу шалавы, наконец, пробежало хоть какое-то волнение.

— До темноты? — как-то тихо спросила она. — А дальше что?

Меня это начинало веселить, а Пётр так же просто и серьёзно ей ответил:

— Потом мы заедем поглубже в лес и там припаркуемся на ночь, поужинаем и ляжем спать. Ты ведь с нами поужинаешь?

Кажется, девка струсила. Куда-то делось её глупое лицо. Она откинулась на сидение и стала смотреть в окно. Мы с Петром переглянулись.

— Молчание — знак согласия? — с издёвкой, страшным голосом спросил я, но Пётр недовольно посмотрел на меня и прошептал:

— Не надо, не пугай её.

Солнце как-то резко упало за горизонт, наступили сумерки. Я включил фары и стал думать, что пора остановиться, пока совсем не стемнело, и устраиваться на ночлег.

— Остановите, — вдруг сказала девушка. — Выпустите меня.

— Останови, — попросил меня Пётр.

Я прижался к обочине и остановился. Пётр вышел, так же учтиво открыл ей дверь и подал руку. Та по-королевски вышла с крепко поджатыми губами, выдернула свою руку из руки Петра и, не прощаясь, пошла по дороге.

— Не стоит благодарить, — высунувшись в окно, крикнул вдогонку я.

Пётр стоял рядом с внедорожником и смотрел ей вслед. Я же оглядел место, где мы остановились. Выглядело оно довольно подходящим. Справа темнела небольшая просека, по которой можно сразу углубиться в лес. Слева раскинулось поле, покрытое пеленой вечернего тумана. Было довольно сыро и зябко.

— Пётр, может быть, остановимся? Темнеет быстро, не вижу смысла ехать дальше. Предлагаю прямо здесь свернуть в лес и устроиться на ночлег.

— Поддерживаю, — сказал Пётр, но не сдвинулся с места.

Я высунулся в окно и посмотрел туда, куда глядел Пётр. Он всё ещё смотрел на девушку, которая отошла от машины на сотню метров и уселась на обочине.

— Не понимаю, что ты хочешь? — спросил я.

Вместо ответа Пётр залез на своё сидение и сказал, чтобы я ехал. Я завёл автомобиль и, проехав до просеки, свернул в лес. Найдя удобную стоянку под листьями раскидистого клёна, вышел и осмотрел место на предмет заметности с воздуха, потому что помнил про квадрокоптер. А кленовая роща была идеальным убежищем.

Я достал всё для костра и занялся им, поручив Петру ставить палатку. Костёр быстро разгорелся. Тогда я развесил над углями котелки с водой и жидкой похлёбкой. Дела у Петра тоже шли хорошо: палатка уже стояла. Да и что с ней возиться? Она же самонадувающаяся! Выдернул клапан — и всё! Пётр побросал в палатку термоспальники. Я поставил на землю миски и разлил в них горячую похлёбку. Пётр сел на поваленный ствол дерева, задумчиво взял миску, но не притронулся к еде. Он чего-то ждал.

Вдруг раздался звук сломанной ветки. Я положил руку на рукоять топора и замер. Пётр улыбнулся и тихо сказал:

— Что ты тут делаешь?

Из темноты в круг света вошла девушка. Она выглядела замёрзшей и испуганной. На её лице не осталось ни следа той глупой беспечности, которая так меня раздражала. Она робко спросила:

— Простите меня… Можно я с вами посижу до рассвета?

— Садись, — сказал Пётр, уступая ей место.

Девушка, ещё более оробев, приблизилась и села на предложенное место. Пётр, кажется, был счастлив, будто получил, что хотел, но пытался свою радость скрыть.

— Ужин готов. Может, разделишь его с нами?

— Нет-нет, — быстро сказала девушка. — Я не голодна.

Я с удивлением посмотрел на неё. Похоже, она делала попытку сохранить своё достоинство. Это было хоть и наивно, но достойно уважения.

— Как тебя зовут? — спросил Пётр.

— Настя, — тихо ответила девушка и опустила глаза.

— Анастасия, значит, — проговорил Пётр. — Какое красивое имя, означает «воскресение». Воскресение для жизни, жизни вечной.

Девушка, наконец, оторвала взгляд от земли и подняла на Петра. Всполохи огня играли в её расширенных зрачках.

— Анастасия, — немного небрежно сказал Пётр, — мы сейчас будем ужинать. Тебя это не смутит? Потому что нас это смущает. Мы привыкли есть вместе и смущаемся, если кто-то не ест и смотрит на нас.

— Хорошо, я могу пока уйти.

— Нет, что ты! Давай лучше поужинаем вместе!

— Хорошо, я могу… чтобы вас не смущать…

Пётр победно посмотрел на меня. Я понял. Налил ещё одну порцию и передал Петру, а он подал девушке.

— Анастасия, у нас есть обычай благодарить за трапезу. Раз уж ты здесь, может быть, к нам присоединишься?

Оказалось, Анастасия уже успела набить рот едой. На этой фразе она зависла, вынула изо рта ложку и смущённо отставила тарелку.

— Да, а что нужно делать? — невнятно спросила она.

— Радоваться! — отозвался Пётр и, закрыв глаза, с чувством произнёс:

— Благодарим тебя, подающего радость нам и пищу, тепло огня и уют лесного пристанища! Благодарим тебя, пославшего нам гостью — Анастасию, и просим благословить нашу трапезу и наше общение!

— Да будет так! — со знанием дела отозвался я.

Анастасия низко наклонилась над тарелкой и её плечики вздрагивали. Похоже, она заплакала.

— Что-то похолодало… — вдруг сказал Пётр. Он повернулся ко мне и подмигнул. — Принеси, пожалуйста, термоодеяла.

Я залез в багажник, нашёл пару упаковок серебряных одеял и подал Петру. Он распаковал одно и укутал им Анастасию.

— Так нормально? — спросил он.

Настя, не поднимая головы, кивнула. Она не ела.

Пётр подсел к ней поближе и тепло спросил:

— Почему ты не ешь? Не вкусно?

— Почему же… вкусно. Очень вкусно! Я давно вот так вот хорошо не сидела и не ела.

— Не так, как обычно? — вдруг перешёл в наступление Пётр.

Анастасия вздрогнула и с укором посмотрела на него.

— Извини меня, — сразу отступил Пётр. — Ну, ты ешь, ешь.

Чай в котелке вскипел и был разлит по кружкам. Я молчал и с интересом наблюдал за действиями Петра. Он был прямо как тот, кто аккуратно разбирает завалы обрушившегося дома в надежде найти уцелевших.

Девушка продолжила есть, но уже как-то задумчиво. Пётр передал ей чай. Девушка взяла кружку озябшими руками, задрожала и вдруг… заговорила.

— Я не такая, не думайте. Я не такая!

— Не такая? — переспросил Пётр. — А какая же ты?

— Я ненавижу это, — тихо сказала Настя. — Вернее, ненавидела, но привыкла. Я даже стала думать, что всё делаю правильно. Ведь за столько времени, сколько я предлагала себя, ещё никто не отказался! А вы… отказались… Я сразу поняла, что вы — другие, но не могла это сразу принять и поступить по-другому. Я просто уже не помню, как поступать по-другому. Простите мне мою глупость!

Я был потрясён. Совершенно не ожидал такого поворота, это казалось просто чудом!

Пётр подхватил разговор.

— Анастасия… Настенька, — ласково начал он. — Мы всё понимаем, и тебя ни в чём не виним, ибо нет вины в том, что человек ищет любви и тепла. Ведь человек создан Богом для того, чтобы жить в любви, и поэтому каждому человеку в мире без любви одиноко. И, может быть, ему на душе и полегчало бы, если бы нашёлся кто-нибудь, кто сказал хотя бы хоть одно-единственное ласковое слово и обнял. Но почему-то человек в глубине души считает, что это нельзя получить просто так, он считает, что это нужно только заслужить, или за это нужно заплатить.

Девушка изумлённо на него смотрела и легонечко кивала.

— Да, я так именно и думала, — прошептала она.

— Да! И не ты одна! — поддержал её Пётр. — Все так думают. И люди часто только ради того, чтобы побыть в объятиях и почувствовать тепло, уют и безопасность, отдают своё тело, как плату за это. Но это — неправда! Каждый человек достоин любви и тепла только потому, что он — человек. И есть тот, кто дарит это даром, не требуя ничего взамен.

Девушка трепетала. Пётр обхватил её ладони, которыми она держала кружку, и помог сделать глоток. Он смотрел ей прямо в глаза.

— Ты знаешь его?

— Это… вы? — спросила она.

— Нет, — засмеялся Пётр, — но я ему служу.

Девушка с удивлением посмотрела на него, потом перевёла взгляд на меня.

— Нет, нет, нет! — засмеялся я. — Он не мне служит!

Пётр стал серьёзным. Я видел, что он опустил голову, как он всегда это делал во время молитвы, и сказал:

— Я служу Богу.

И замолчал. Я удивился, почему он больше ничего ей не сказал. Они смотрели некоторое время друг другу прямо в глаза, потом девушка сказала:

— Я так и поняла. Я знала это.

Я в недоумении замер. Она знала? Она знает Бога?

— Моя бабушка была верующая. Она крестила мою маму. Но моя мама не стала жить так, как жила моя бабушка. Она говорила, что Бога нет, иначе его бы обязательно нашли и научно доказали. Бабушка с ней спорила, но бесполезно. Потом бабушка умерла, умерла и мама. И я испытала это одиночество, о котором вы говорили. Моя мама меня так и не покрестила, хотя бабушка очень хотела. Сейчас я очень жалею об этом.

— Ты хотела бы креститься? — быстро спросил Пётр.

— Да, — тихо ответила Настя.

— А что ты знаешь о том, во имя которого ты хотела бы креститься?

— Но разве о нём можно знать хоть что-то?

— Можно. Конечно можно. Можно узнать его любовь и наполниться ею. Об этом рассказать невозможно, но я могу попробовать. Ты хочешь?

— Да, — сказала Настя. — Я хочу, я очень хочу!

Пётр сел рядом и полуобнял за плечо. Девушка совершенно по-детски прижалась к нему и закрыла глаза. А Пётр заговорил нараспев, как будто бы рассказывал сказку:

— Настенька… Я расскажу тебе то, что знаю об Отце нашем Небесном, а ты слушай. Сначала не было ничего. Потом Бог создал мир. Это было много-много лет назад. Бог очень радовался миру, говорил, как он хорош, но не хватало в мире человека. И тогда Бог создал человека, чтобы его любить, подарил ему землю рая и дал задание: возделывать эту землю, чтобы сделать её красивой, и хранить её. Но однажды человек возгордился собой и захотел сам стать как Бог. Он перестал слушаться Бога, нарушил его заповеди, а потом, как нашкодивший ребёнок, стал бояться и избегать его. Человек стал творить зло. И Бог изгнал его из рая.

Настя открыла глаза и удивлённо произнёсла:

— Как же так? Разве Богу не было жалко человека? Почему же он не захотел его простить?

— Было жалко, конечно. Но человек о прощении не просил. Как можно давать прощение тому, кто об этом не просит?

Настя грустно посмотрела в землю. Пётр продолжал:

— Через человека в мир пришла смерть. Бог же оставался непорочным и Святым, и человеку стало невыносимо тяжело помнить о нём, потому что память о Боге мешала ему творить зло. И человек отгородился от Бога, постарался о нём забыть. Но Бог о человеке не забыл, посылая к нему пророков, чтобы они рассказали человеку о его любви. Некоторые люди слушали их, радовались и возвращались к Богу, а другие негодовали и старались убить, потому что их чистота и святость мучили напоминанием о содеянном. И тогда Бог послал своего Сына — того, кто существовал до сотворения мира; для него и через него был сотворён этот мир, чтобы он стал его царём.

— Как? — изумилась Настя. — У этого мира есть царь?

— Да, дорогая Настя, — проговорил Пётр. — Но зло, захватившее мир, не захотело, чтобы Он здесь царствовал. И тогда Бог сотворил немыслимое: его Сын как человек родился во плоти от Девы Марии и вырос в человеческой семье. А когда ему исполнилось тридцать лет, вышел на проповедь, стал рассказывать о своём Боге Отце, и его свидетельство стало очень важными для человечества, потому что только Сын по-настоящему знает каков Отец. Сына звали Иисус, а люди добавляли к его имени титул «Христос», что означает «помазанник», «царь».

— Как же целый Бог мог вместиться в одного человека? — удивилась Настя.

Пётр загадочно улыбнулся.

— Это тайна. Тайна боговоплощения. Нам не всё открыто, но мы знаем, что Бог совершил ке́носис — он Себя умалил. Он пришёл в этот мир как Царь мира. Он дарил Божью любовь людям и исцелял всех. Но люди не смогли вместить его любовь, потому что были злы, и убили его самой страшной и мучительной смертью — через распятие на кресте.

Настя тяжко вздохнула, но промолчала. Пётр после заметной паузы продолжил:

— Казалось бы, зло восторжествовало, ведь оно убило саму Любовь на кресте. С этого дня оно могло безраздельно править миром. Но Христос воскрес на третий день, как предсказывали многие пророки, и пришёл к своим потерявшим всякую надежду ученикам, и пребывал с ними сорок дней, уча о Царстве Небесном. После вернулся к Отцу на Небеса, но вместо себя послал в сердца учеников Святого Духа, которого назвал Уте́шителем, духа любви, через которого он теперь может существовать и действовать среди верных Богу людей.

Настя приподняла голову и посмотрела на него снизу вверх. Он склонился к ней и тихим волшебным голосом произнёс:

— Понимаешь? После того, как люди убили на кресте Царя мира, Бог может существовать в этом мире только когда есть те, кто верит в Него. Но таких людей становится всё меньше и меньше и, возможно, наступят такие времена, когда на Земле не останется ни одного человека, знающего Бога, верующего в Иисуса Христа, способного вместить Святого Духа и жить в любви. А в мире без любви Бога наступит… нелюбовь, и воцарятся ужас и насилие, люди будут испытывать жуткие страдания. И тогда Бог закончит этот мир, так же, как его начал, и настанет другой мир — новые небо и земля. В этом мире не будет зла, и все, кто страдал, будут жить в мире и любви, и будут бессмертны. Ведь зло не должно быть бессмертным! Бессмертной должна быть только любовь. И этот мир и будет Царством Божием.

— Почему ты считаешь, что скоро не будет никого, кто верит в Бога? А вдруг наоборот, в Бога поверят все люди на земле? — с восторгом спросила Настя. — Что тогда будет?

Пётр улыбнулся ей и сказал:

— Тогда будет Бог во всём! Наш мир преобразится и станет Царством Бога и без апокалипсиса. У человечества был шанс всё исправить, но он им не воспользовался, и сейчас я вижу, что всё идёт, к сожалению, по худшему сценарию. Я очень хочу, чтобы было по-другому. Я не хочу, чтобы живущие сегодня люди забыли о Боге, потому и иду по земле и делаю дела его. Ведь как же люди узнают и поверят Богу, если не будет того, кто расскажет о нём?

— Как это прекрасно и интересно! — в восхищении сказала Настя.

Я был не менее поражён, ведь я никогда до этого ничего подобного не слышал.

— Теперь ты должна отдохнуть, — сказал Пётр и поцеловал её в макушку. — Не возражаешь, если мы заночуем в палатке, а ты — в автомобиле?

— Нет! Конечно же, нет! — улыбнулась Настя. — Ведь я теперь не одна. Со мной Бог!

Я быстро разложил сидение, и Пётр отвёл её к внедорожнику. Я затушил костёр, залез в палатку и в сильном волнении стал ждать Петра. Пётр вошёл тихо и зашуршал, забираясь в термоспальник.

— Девушку оставлять больше нельзя, — сказал мне Пётр, — но с собою взять мы её тоже не можем. Но есть выход. Завтра мы заедем по пути в одно место, где меня знают и ждут. Там живёт одна пожилая женщина. Она много трудится — большое хозяйство, а детей не имеет. Отвезём Настеньку к ней. Будет ей как дочка.

Я еле дождался, когда он закончит, чтобы ему сказать:

— Пётр, я понял, кто ты. Ты — один из тех пророков, которые посылались в наш мир говорить о Боге, за что их и хотели убить. Ты — настоящий пророк!

— Благодарю тебя, Отец наш Небесный, за откровение, которое ты дал брату Андрею! — воскликнул Пётр. — И помоги ему, пожалуйста, совершить дело, на которое ты его призвал!

— Меня Бог тоже призвал? Я… тоже пророк? — подскочил я.

Пётр молчал, лёжа на спине, улыбался и смотрел на меня. Я видел, как в полутьме сияют доброй красотой его глаза.

— Что ж… да будет так, — тихо ответил я, радостно принимая своё призвание.