Жемчужина во лбу

Михаил Дорошенко

«В „Жемчужине во лбу“ предпринята попытка превратить подлинные события истории двадцатого века в ряд сюрреалистически воспринимаемых образов. Проекция его мысли направлена не в будущее, ставшее настоящим, а в прошлое, имеющее черты вневременного».Олег Серов

Шехерезада

«Я пригласил вас в замок, господа, — объявляет генерал фон Мерц, восседающий во главе стола, — чтобы провести с вами сто двадцать дней. Возможно, война закончится уже через несколько дней. Никто, однако, не знает о том, что мы здесь. Вход через тоннель на ту сторону горы сейчас будет взорван. Здесь уже не Германия, но еще и не Швейцария. Мы нигде, господа! Сейчас мои сотрудники привезут последних исполнителей, и мы начнем представление. В чем, вы спросите, цель нашего совместного пребывания? Вы будете рассказывать, а я оценивать ваши рассказы. Если очередной рассказ мне понравится — вы будете вознаграждены, если нет — наказаны. Вы — моя Шехерезада, господа. А вот и давно ожидаемые гости. Садитесь, мадам, и вы, герр режиссер. Познакомьтесь, господа, — обращается генерал к гостям, сидящим за столом, — перед вами всеми нами любимая актриса Анна Карабасофф и наш друг режиссер Кирсано… Ахмед. Поправьте меня, если ошибся».

«Аламед», — поправляет его Кирсанов.

«Я пошутил, намекая на его славянское происхождение. Мы с ним познакомились в Каренхалле на премьере его фильма „Боги… э… жаждут“. Вот именно, жаждут, что годится для эпитафии… опять пошутил… посвящения, разумеется. Чтобы вы окончательно уяснили, что происходит, выслушайте нашего гостеприимного хозяина».

«Как вам известно, замок стоит на склоне горы на границе между Швейцарией и Германией. От взрыва упавшего на гору самолета каменная плита, на которой стоял замок, сползла вниз по склону, и мы оказались во владениях барона фон Мерца — генерала СС, иезуита, мастера ложи Сияющих Братьев, а также Кинжала и Розы, ученика Кроули…»

«Гурджиева и прочая, и прочая…»

«Обнаружилось множество скрытых нитей, которые связывают присутствующих посредством членства в различных ложах, орденах и сообществах. Мы с генералом предлагаем считать происходящее инициацией. Наша цель — привлечение людей противоположных взглядов к участию в деле создания общества, залогом единства которого станет круговая порука участников.

— Чтобы вы не подумали о том, что я исключаю себя из процесса, расскажу увлекательную историю. Полковник СС получивший столь высокое звание в возрасте двадцати восьми лет, а в житейском плане оставшийся на уровне юноши, заставши как-то свою жену… на восемь лет моложе его, но несравненно более опытную… со своим адъютантом в интимной позе, застрелил их обоих. Он уже приставил горячий ствол к виску, но, взглянув в зеркало, передумал и отправился в замок своего начальника. Выслушав горькую исповедь подчиненного, генерал усмехнулся и, будучи старше его по званию и житейскому опыту, посоветовал прежде всего успокоиться и отправиться на охоту, чем подчеркнул незначительность происшедшего события. Не теряя время на бессмысленную в данном случае стрельбу в кабанов, они залезли на дуб, выгнав какую-то птицу из гнезда, и генерал предложил взглянуть на замок в бинокль. Полковник взглянул и обомлел. Жена генерала в шляпе с вуалью и более ни в чем, опираясь руками о подоконник, принимала ласки от… как вы думаете, от кого?

— От слуги.

— От моего адъютанта. Если стрелять всех неверных жен, заявил генерал, то земля через год опустеет безо всякой войны, а посему ничего другого не остается, как ответить им тем же. Памятуя о том, что генерал обещал замять скандальное дело, полковник вынужден был подчиниться вожделению своего командира. Взглянув напоследок в сторону замка, он замер от удивления, ибо замок предстал перед ним, как бы сотворенным из дыма, а дым, сохраняя детали украшения фасада, поднялся в воздух и рассеялся. Полковник очнулся от боли, которую причиняли ему два впившихся в ребра сучка, которые на самом деле оказались крюками, на коих он был подвешен в подвале гестапо за участие в заговоре Штауфенберга против фюрера, поскольку так и не смог сделать вывод из наставления.

— Не с вами ли, — спрашивает один из гостей, — происходила сия… э… увлекательная история?

— Не имеет значения с кем. Главное, чтобы история была интересная и… познавательная.

Желательно, чтобы ваши рассказы составляли цепочку перетекающих значений, которые приведут нас к намеченной цели. Вы рассказывайте, а герр Кирсано будет гипнотизировать вас… он это умеет… и у вас возникнут видения. Вы увидите все, как в кино. Начнем с вас, — обращается он к одному из гостей. — Расскажите что-нибудь о себе».

«Н-не… знаю, что рассказать», — разводит руками гость в недоумении.

«Расскажите случай из жизни».

«Случай!? — изумляется гость. — Не было никакого случая».

«Вы что же, не жили? Чем занимались вчера?»

«Были в театре, а потом вернулись домой».

«Были гости у вас или вы, может, были в гостях?»

«Да, гости были».

«Расскажите, чем занимались».

«Ничем».

«Говори, говори, говори, идиот, — вскакивает со своего места сосед по столу, — говори, что случилось!»

Человек разводит руками в недоумении, а затем начинает рассказывать:

«Собрались мы все за столом, как всегда… справа жена, — слева — любовница…»

* * *

— Послушайте, — говорит один из гостей хозяину дома, — что это ваш слуга так небрежно обслуживает нас?

— Он служит бесплатно.

— Бесплатно?!

— Влюблен в мою жену, представляете? Платонически, разумеется… и вот прислуживает, однако превышает свои полномочия. Замолкаю, уже замолкаю…

Рука хозяина дома ложится на колено любовницы. Проходя мимо, мажордом дает ей подзатыльник.

— Помилуйте, — говорит тот же гость, — он уже нас избивает!

— Не обращайте внимания — это его студентка. Он — профессор университета. Знает языки всех народов земли. Полиглот, представляете?

Сидящий среди гостей немецкий офицер настолько пьян, что не может сказать ни слова, а только поводит рукой перед собой.

— Что он все время бормочет? — спрашивает все тот же гость. — Переведите нам, пожалуйста, мсье, раз вы полиглот.

— Курт, — вторить мажордом жестам немецкого офицера, как бы переписывая их, — зовет он… далее следуют нецензурные выражения. Короче, господа, он просит денщика снять с него сапоги. Он считает, что кто-то из вас Курт.

— Ну, это уже слишком.

— Минуточку, — говорит мажордом, — кажется, еще кто-то явился без приглашения.

Вошедший японец в офицерской форме выхватывает саблю, делает несколько выпадов над головами собравшихся, так что им приходится пригибаться, затем вставляет саблю в ножны, произносит страстную речь. Хозяин кивает ему в знак согласия и поддакивает:

— Совершенно с вами согласен!

Японец подходит к статуе Венеры, распахивает веером полы накинутой на нее меховой шубы, стучит по мрамору, щелкают каблуками, раскланиваются и уходят.

— Кстати, — заявляет мажордом, — вы напрасно с ним соглашались. Он говорил, что ему понравилась статуя, но в следующий раз он обязательно выберет вашу жену. Ему показалось, что он в публичном доме. Сейчас его вызывают в посольство, но завтра он явится вновь.

* * *

«Чем закончилась ваша история?» — спрашивает фон Мерц.

«Ничем».

«Предлагаю, — говорит Кирсанов, — такое развитие событие: японец вернется, возьмет за руку жену и поведет ее в спальню, а муж схватит за другую руку, и они будут перетягивать ее на лестнице, словно канат».

— Замечательная концовка, — аплодирует генерал, — не правда ли? Вот видите, случай был, а вы попытались его скрыть от нас. Чем наши дамы порадуют нас? Вы, мадам?»

«Мадмуазель».

«Тем лучше.

«Меня зовут Концепция.

«Что за концепция?

«Просто Концепция. Если сокращенно, то — Конци. Концепция До де Шанье-Ингресси. И этим все сказано.

«Отлично сказано, хотя и кратко. С таким именем и… фамилией можно, конечно, и кратко! Превосходное представление, хотя рассказ предпочтительней. Чем занимаетесь? Что умеете делать?»

«Обладаю способностью сбрасывать платье с такой быстротой, что вы не успеете ахнуть».

«О! В мгновение ока буквально. Как у вас получается?»

«Дернула за шнурок: перед вами — Венера во всей красе, потянула назад — прихожанка церкви Сент-Ив, готовая к исповеди. Небольшая заминка, кое-что не прикрылось, сейчас поправлю».

«Оставьте как есть, а мы полюбуемся. Учитесь, господа! Не только рассказала, но и про… демонстрировала! Кто следующий?»

«При дворе герцога N некий постоянно находящийся молодой человек неожиданно появлялся из-за портьеры, раздавал дюжину пощечин придворным… на глазах у его сиятельства, кстати… и скрывался за ту же портьеру».

«Шут, что ли, такое себе позволял?»

«Отнюдь — сумасшедший. Вы спросите, как же его сиятельство наглость такую терпел».

«Считайте, спросил».

«Это был принц».

«А, понятно! Полагаю, и вам от него доставалось».

«Отнюдь! Я еще не настолько безумен, чтобы пощечины самому себя наносить».

«Так вы, стало быть, принцем мните себя?»

«По вечерам».

«С вами все понятно. Кто следующий? Никого? Учтите: как только вы исчерпаете запас ваших историй, вам придется исполнять ритуалы нашего учителя и вдохновителя, — стучит он пальцем по фолианту с надписью на обложке „Сто двадцать дней в Санксаре“. — До тех пор, пока вы все не станете братьями, равными в преступлениях, в коих сознаетесь, а кому не довелось совершить, придется признаться в самом унизительном поступке в жизни, что является обязательным условием уже на второй ступени посвящения в ложу».

«Прошу прощения», — раздается голос.

«Прощаю».

«Я хотел сказать… о… спросить: а первая ступень, что из себя представляет?»

«Первая, хм… — задумывается генерал. — Первая, полагаю… а, вот: всяк, переступивший порог сего дома, прошел уже первую ступень. Сейчас наша любимая актриса расскажет что-нибудь о себе».

«Русские уже под Берлином. Вас будут судить».

«Не забегайте вперед, мадам. У нас в запасе еще сто двадцать дней. Здесь уже не Германия, но еще и не Швейцария. А-а, да, уже говорил. Рассказывайте, если хотите прожить до утра. В каком спектакле вы только что отыграли?»

«В одноактном спектакле „Каменный гость“, — подсказывает Кирсанов, — в моей интерпретации. Могу рассказать в двух словах финальную сцену, чтобы вы убедились в гениальности замысла. Анна во фраке ходит по сцене и обрезает нити. Статуи, висящие в воздухе, медленно взмывают вверх. Она застывает, вспоминая, что сказать. На сцену выходит человек в изразцовом камзоле и треуголке с такой же книгой в руках».

* * *

— Гаснет свет, — подсказывает он. — Гул затих, я вышла на подмостки…

— Тяжкий плотный занавес у входа, — начинает Анна, — за ночным окном туман…

— Сотнями биноклями мерцая, сумрак смотрит на тебя… — читает по книге суфлер.

— Холодно и пусто в пышной спальне, слуги спят и ночь глуха. Донна Анна спит, скрестив на сердце руки, — складывает она руки на груди, изображая спящую, — донна Анна спит и видит сны. Чьи черты жестокие застыли, в зеркалах отражены? Анна, Анна, — заламывает она руки, — сладко ль спать в могиле? Сладко ль видеть неземные сны? Из страны блаженной, незнакомой, дальней слышно пенье петуха…

— Я ловлю в жестоком отголоске, что случится на моем веку, — добавляет суфлер.

— Что изменнику блаженства звуки, миги жизни сочтены.

— Я одна, все тонет в фарисействе… — подсказывает суфлер, приставляя ладонь ко рту.

Анна отмахивается от него и продолжает свое:

— Пролетает, брызнув в ночь огнями, черный, тихий, как сова, мотор. Тихими, тяжелыми шагами в дом ступает Командор…

— Зал пройти, не поле перейти!

— Жизнь пуста, безумна и бездонна! Настежь дверь. Из непомерной стужи, словно хриплый звон ночных часов — бой часов: «Ты звал меня на ужин, я пришел! А ты готов?» На вопрос жестокий нет ответа, нет ответа — тишина…

Анна стоит на сцене, оглядывается: никого за ней нет. Она стоит молча. Наконец, разводит руками. Раздается шквал аплодисментов. Раскланявшись, Анна уходит за кулисы.

— Что это?! — возмущается она. — В тексте написано одно, суфлер диктует другое. Сумбур происходит на сцене, а эти дураки аплодируют.

* * *

«Вот вам сюрреализм или нечто вроде того. Не вздумайте отказаться в следующий раз, Анна. В концлагере за подобную дерзость полагалось пятьдесят ударов резиновой палкой, после чего не все выживали. Поскольку мы находимся на переходе в свободный мир, палку можем заменить на более гуманный инструмент — хлыст, например, что не смертельно, но о-очень болезненно. В голом виде, заметьте. Мы попросим Концепцию выпороть вас, а если она не согласится, вы застрелите ее или она вас, ежели вы не согласитесь застрелить ее. Таким образом к окончанию инициации останутся только братья, залогом единства коих будет круговая порука участников. Теперь самая унизительная история, когда-либо бывшая с вами. Начнем с вас, дорогая Анна, поскольку вы задолжали нам истуар. Рассказывайте, если не хотите, чтобы самой унизительной историей для вас стала публичная порка!»

«Хотите, — предлагает Кирсанов, — пока Анна будет вспоминать, я расскажу о преступление, которое она совершила? Бойкий француз, стоя за Анной, направляет ее руку с пистолетом в сторону выходящего из кафе немецкого офицера…»

* * *

— Чуть левее, мадам, — говорит француз и начинает щупать ее. Она с недоумением смотрит на его руку. — Стреляйте, мадам, стреляйте!

Она несколько раз стреляет, но попадает в витрину. Офицер выхватывает из кобуры пистолет и палит во все стороны. Подпольщик, прячась за спиной Анны, несколько раз стреляет, однако промазывает. Когда немец начинает перезаряжать обойму, бросается к машине и уезжает. Офицер стреляет вслед уезжающей машине, но, увидев Анну, которая прижимается к фонарному столбу, восклицает:

— Мадам Караба! Я не верю глаза своим. Какой сюрприз! Я видеть все ваш роль, мадам! Это сон! Я тут отбирать наложник, нет, как это, а… вот — заложник. Я немного говорить по-русски, нихт по-французски. На меня тут напал партизан. Один я застрелить — они увез его на авто. Давайте я понес ваша сумка, мадам. Какой тяжелый дамский сумка.

— Должно быть, в ней пистолет, из которого я вас стрелять.

— О, какой вы остроумный, мадам. Вы уловить мой акцент, я проводить вас домой…

* * *

«Я снимал эпизод в прошлом году в Париже, когда уже шли бои на улицах с партизанами, что придало фильму достоверность».

«Достоверность того, чего не было?»

«Преступление совершено на ваших глазах, оно же и оправдано».

«Чем, позволю спросить?»

«Мнимостью. Не верь глазам своим».

«А также и ушам».

«Житейская логике здесь входит в противоречие с отсутствием оной в искусстве».

«Приемлемое объяснение. Теперь самое унизительное происшествие в вашей жизни, мадмуазель».

«Стою я, опираясь спиной на витрину магазина на Монмартре. В свете фонаря медленно идет снег. На мне только блузка и юбка. Передо мной останавливается мужчина в цилиндре и плаще а ля Макс Линдер и предлагает сигарету…»

* * *

— Мадмуазель, не хотите походить на поводке с полчаса? За ужин и сотню франков в придачу.

Анна закуривает от его зажигалки, затягивается и киваю в знак согласия. Он надевает ошейник.

— Какой мерзавец, — говорит она спокойным голосом.

— Вы обо мне? — спрашивает клиент.

— Нет, о том, кто все это придумал.

— Вы о Боге, мадмуазель? — осведомляется он вкрадчиво.

— Нет, о том, кто придумал.

— Соблазн должен войти в этот мир…

— Но горе тому…

— Кто сегодня не ел ничего.

Анна с ошейником иду по улице на поводке.

— Здравствуйте… здравствуйте, — раскланивается фрачник со знакомыми.

— Не кусается? — спрашивает дама, бесцеремонно поднимая пальцем Анну за подбородок.

Она продолжает невозмутимо курить.

* * *

«И что?»

«Ничего: съемки фильма мерзавца Кирсанова».

«Да? Я уж подумал, вы подрабатывали таким образом в свое время. А почему мерзавца? Впрочем, понятно. Чем герр мерзавец нас позабавит?»

«Анна подходит к резным дверям с изображением какого-то страшного зверя с поднятой лапой, другая лапа — на щите…»

* * *

— Поцелуй его! — раздается голос и в ее спину упирается трость Кирсанова.

Анна подходит к зверю, приподымается на цыпочки и целует, кокетливо приподняв ногу: двери распахиваются. Он берет ее под руку и вводит в зал, заполненный людьми в карнавальных костюмах. Царственного вида старуха в сверкающем блестками платье встречает их с распростертыми объятиями.

— Милая Анна, — говорит старуха, — мы давно уже ждем вас. Вы Кирсанов, не так ли?

— Он прибудет попозже, — говорит он и прикладывает палец к губам.

— Он прибудет попозже, — повторяет старуха, — прекрасно. Мы вас ждали два дня, подождем еще пару часов.

Все смотрят на них, но раздаются звуки фанфар. В зал входят герольды с трубами, слуги в камзолах вносят кресло, похожее на трон, с выступающей короной над спинкой. За ним следует человек в пышном карнавальном одеянии со скипетром, он бьет им трижды по полу и объявляет:

— Господа, это кресло, на котором Кирсанов должен был с нами сидеть на приеме сегодня. Увы! Мы не сможем увидеть его! Вместо себя он прислал этот трон. Придется довольствоваться лицезрением места, на котором в муках творчества родились его замыслы. Будем снисходительны к причудам гения — примем его таким, каков он есть.

На некоторое время воцаряется молчание, затем раздаются удары скипетра, герольды трубят в свои трубы и слуги уносят кресло. Раздаются аплодисменты, все поздравляют режиссера с удачной шуткой. Анна выходит с ним на террасу.

— В следующий раз твоя карьера закончится.

— Отнюдь, любезная Анна, отнюдь! Чем страннее, тем лучше — запомни! В свое время в России мой дядя придумал игру: найдет, бывало, человека с подходящей фамилией, — скажем, Малевич — и велит ему что-нибудь намалевать на холсте. Вечером предъявляет пачкотню на лицезренье гостям, восхищается шедевром, говорит о новом направления в искусстве. Назавтра в газетах: сам Кирсанов ввел нового гения в свет! Попробуй возрази — заклюют! Дядя называл это «внедрением мовы» — то есть дурного вкуса, если не сказать ерунды. Именно он ввел Маяковского в общество — в мае! Был большим шутником! Нам дают деньги на фильм… о твоем посещении России, кстати. Вот твоя доля, — протягивает Кирсанов ей пачку денег. — Ты должна провести с ним сегодняшний вечер. Иди! Ночь начинается…

Анна берет пачку и держит в поднятой руке.

— Что-то не так? — спрашивает режиссер.

Анна швыряет деньги за балкон. На мгновение открывается замок на отвесном склоне горы над озером.

— Мерзавец!

* * *

«Представьте зал со стеклянным куполом в виде пирамиды на вершине высотки. Перед камином сидит лысый толстый человек во фраке с эспаньолкой на лице. Он бросает в огонь пачку за пачкой из кучи денег, лежащих на ковре…»

* * *

— Подбрасываю горючее в топку паровоза Европы… — зажмуривается толстяк, как кот на солнцепеке, — и в мире происходят непредсказуемые изменения. Я виртуоз в своем деле, а вы?

— Моя фамилия Кирсанов.

— Мне о вас говорили. Вам нужны деньги на фильм?

— Да, на фильм «Европа с изнанки».

— Для чего нам смотреть на изнанку?

— Чтобы увидеть все в истинном свете.

— Нам, богатым людям, нужно видеть только то, что позволяет нам стать еще более богатыми.

— Вы и так богаты без меры.

— Это у бедности есть предел, а у богатства его нет. Что вы можете предложить в качестве компенсации за деньги, выброшенные на ветер?

— Я изобрел машину для заглядывания в прошлое. Хотите взглянуть?

— У меня нет необходимости заглядывать в прошлое. Прошлое мои борзописцы меняют по моему усмотрению, а будущее я сам создаю. Вот если бы вы показали живую сирену или нечто вроде того…

Кирсанов вынимает из шляпной коробки человеческую голову и кладу ее на стол.

— Меня зовут Орфей, — говорит голова.

— Какая разница, как тебя зовут, — заявляет банкир. — Как он языком ворочает при отсутствии теле?

— Посредством философского камня у него в голове. Орфей, расскажи что-нибудь или стихи прочитай.

Орфей закатывает глаза вверх и начинает декламировать:

— О, если бы у тела женского лишь нагота была, доступная для созерцания и формы, гармонии всех сочленений подчиненные, да гладкость кожи, нежность и упругость, пригодная для осязаний, но не было бы плоти, болезнями подверженной и тленью, и стонами лишь выражали восхищенье, и не было бы мненья своего! О, если б было так…

— Ему-то зачем, — спрашивает банкир, — ни рук, ни ног не имеет, не говоря уже обо всем остальном, а все туда же!?

— Поэзия не имеет практического применения, — поясняет Кирсанов.

— Покупаю, — объявляет банкир.

— Я не продаюсь, — заявляет голова.

— Все-е продается, — машет рукой банкир, — все… Вот вам чек на сто тысяч фунтов стерлингов. Положите фетиш в стеклянную колбу, там, на столе перед зеркалом. Будет лежать под стеклом и гостей потешать россказнями.

— За чудо всего лишь сто тысяч? Вы — шутник, господин банкир.

— Фокусники! — восклицает банкир. — Мое состояние, вот настоящее чудо! Вы властелин мира иллюзий, а я вот этого мира, — топает он ногой в пол.

* * *

«Наивный человек! Властелин тот, кто усилием воли творит чудеса. Банкир попросил показать «живую сирену… цитирую… или нечто вроде того». Я — показал, он заплатил за показ. Не моя вина в том, что артефакт исчезнет уже через час. «Видения… цитирую… не имеют практического применения».

«Ничего унизительного мы не увидели».

«Вместо того, чтобы самому гоняться за властью и деньгами, я позволил Фортуне распоряжаться собой, совершив в юности унизительный ритуал подчинения ей во сне, а по прошествии лет наяву. После вопросов, которые обычно задают участники церемонии новому брату при вступлении в орден Кинжала и Розы о верности ордену, о согласии отдать свою жизнь на заклание или кого-нибудь вместо себя и прочие глупости, соответствующие моменту, Фортуна приступила к исполнению весьма унизительного ритуала, для которого эвфемизм еще не придуман — посвященные, впрочем, знают, о чем идет речь. Несмотря на то, что происходящее являлось лишь воспроизведением на экране сновидения, ритуал был соблюден, и я мог бы занять место властелина, если не мира, то Европы, во всяком случае, но отказался, чтобы стать режиссером».

«Вундеба! — восклицает генерал. — Манифик! Вот то, что надо! Чем закончился сон?»

«Просыпаюсь и… что же я вижу!?»

«И… что?»

«То, что во сне, то и наяву!»