В тени больших вишневых деревьев

Михаил Леонидович Прядухин

Книга рассказывает о войне в Афганистане глазами рядового срочной службы, простого парня, волею судьбы попавшего туда. О том, как он столкнулся с реальностью войны, и как его наивный детский мир рухнул, столкнувшись с ней.

Глава V

Все же молодость — это круто, когда ничего не болит, даже после страшного перепоя бражкой, только путаются мысли, события и лица, как в песни у Высоцкого: «Ой где был я вчера». Еще один огромный плюс в молодости — это энергия, которая движет человеком, несмотря на все физические, химические и биологические законы. Но, все же, есть допустимый предел и у молодого организма. Наверное, к нему и подошел Сергей в тот день, когда, пошатываясь, он ходил по варочному цеху…

Уже пошел третий месяц с тех пор, как полк был в рейде, а Пожидаев так и продолжал готовить один на 300 человек. Все его попытки, найти себе подсобника, потерпели фиаско. Он, несколько раз подходил к зампотылу, прося хоть кого нибуть себе в помощь, но в ответ только слышал: «Хорошо. Я понял. Скоро будет. Потерпи немного», и тут можно вспомнить другого классика: «Да только воз и ныне там». Тяжелый, ежедневный, физический труд без выходных и проходных; отсутствие нормального сна: три-четыре, максимум пять часов в день; плюс, частое злоупотребление, по ночам с разведчиками чарса и браги, подточили силы Сереги…

Ночью, они «неслабо» посидели с разведкой, нажравшись бражки, шлифанув ее хорошим Пакистанским чарсом, и теперь, Сергей, слабо соображая, что происходит вокруг, пытался приготовить обед. Еще пару недель назад, после такой посиделки, он легко бы прыгал по варочному цеху, но теперь, его «моторесурс» был на исходе: все плыло в глазах, и голова совершенно отказывалась работать. Завтрак, каким-то чудом прошел, хотя он смутно помнил, как он его готовил, да и он, если честно, не пытался этого делать. Раз никакой офицер «не подъехал с предъявами», значит, все прошло нормально.

Вот так, пошатываясь, он шарахался между пятисотлитровыми котлами, смотря мутными газами на наряд по столовой, что то ему говоря, и одновременно мечтая: «Эх, загаситься бы где нибуть, и проспать суток двое-трое, кряду, не вставая». В его мечты о сне, непрерывно вмешивался свист предохранительного клапана, который истошно шипел и свистел, выпуская струю пара вверх, сбрасывая избыточное давление, кипящего внутри котла, горохового супа.

«Ладно, сейчас дорежу картошку, тогда открою котел, и ты заткнёшься», — мысленно, заговорил Серый с клапаном. «Под давлением быстрее свариться горох, если что. Свисти, хоть засвестись, меня этим не прошибешь», — продолжал он свой диалог, хотя, свистящая железка, вряд ли читала его мысли, и поэтому, не обращая внимания на его аргументы, продолжала выть на весь варочный цех.

Дорезав картофель, и слив воду, с пятидесятилитровой кастрюли, Пожидаев потащил ее волком, по полу, к свистящему котлу. Став на бетонный приступок, он начал снимать запоры с крышки, намереваясь забросить картофель в суп, и при этом продолжил прерванный «разговор»:

«Ну что, все воешь? — спросил он клапан, и не дожидаясь ответа, добавил. — Ну-ну, ваша песенка спета. Сейчас будет фокус-покус: раз, два, три — закрой свой рот», — и в этот момент, Сергей, открывает последний запор…

Сплошной туман в голове у Пожидаева, застлал в его разуме элементарную вещь, которую он знал как «Отче наш»: когда кипит гороховый суп в котле — то, необходимо, выключить пар, и минут пять, лить холодную воду, на крышку котла, для охлаждения ее, и только тогда, можно, осторожно, открывать. Горох, при варке, имеет свойство повышенного пенообразования, в следствии чего, наружу стремиться вырваться не только пар, но и кипящая вода…

Тяжелая крышка, от бешеного давления, подлетела с огромной скоростью, и из недр котла, словно светло-желтый гейзер, вылетел гороховый суп, залив все вокруг, в том числе, и Пожидаева… Какие-то секунды, Сергей не понимал, что произошло, он так и продолжал стоять на бетонном приступке, но то, что что-то произошло, его затуманенный мозг, все же, осознал. Окинув себя взглядом, и увидев, подымающийся пар от своего ХБ, и полу разваренные горошины на нем, Сергей понял, что полностью облит кипящим супом. «Немедленно в холодный душ», — это первая мысль, которая осенила его затуманенный разум.

Как спортсмен стартует с низкого старта, после выстрела судьи, так Пожидаев кинулся от котла, но тут же поскользнулся, и растянулся на бетоном полу. Боль, словно гналась за ним, и как только он упал, она сразу накрыла его, став адской. «Теряю время», — сквозь боль, пронеслось у него в голове, и моментально вскочив на ноги, он снова рванул к душу,… и вновь упал, на скользкий пол, покрытый гороховым супом, пробежав всего пару шагов. Хотя, было непонятно, зачем он бежал в душ, до которого было метров двадцать пять, плюс, ему нужно было открыть две двери, когда в шаге от котла, был кран с холодной водой, с прикрученным к нему шлангом, для мытья пола. В третий раз он подскочил, уже ничего не понимания, т.к. боль захватила весь его разум, но подсознание врубило его двигательную функцию на полный газ, предав направление в сторону душа. За происходящим, с застывшими лицами, наблюдали два бойца, из наряда по столовой, и когда Сергей, все же, побежал по коридору, то они, почему-то, кинулись за ним.

Влетев в душ, Пожидаев, на автомате, тотчас скинул сапоги, и снял штаны, а гимнастерку он сорвал с себя еще по дороге. Даже при тусклом свете, в мутном зеркале, он увидел, что весь фасад: лицо, грудь, живот, руки и ноги были алого цвета, и только в районе сапог, ноги были по-прежнему белы. Эта картина немного вернуло его к реальности, вырвав его разум из лап боли. «Вроде кожа не слезла», — подумал он, и моментально крутанул вентиль крана…

Говорят спешка нужна только при ловле блох, имея ввиду, что в противном случае, она приводит к нежелательным результатам, так вот, это правда — Сергей крутанул вентиль крана горячей воды… Тут можно еще одно наблюдение привести: не всегда плоды цивилизации облегчают жизнь человеку. Хорошо, что тогда еще не был изобретен керамический кран, поэтому струя горячей воды, вырвавшаяся из аэратора, была небольшой, но достаточной, чтоб он вылетел из душевой, наконец открыв уста:

— А-а-а-а, Твою мать!!! — озвучил он свое катапультирование из кабинки, чуть не сбив с ног двух бойцов, которые продолжили свое преследование повара, до самой двери душевой, и стояли возле нее. Ели успев отскочить в стороны, они уставились на то, как продолжая орать Серега схватил трусы, и прикрыв ими гениталии, босиком, выскочил из душевой… Застывшие их лица, преобразились в немой вопрос, с оттенком полной растерянности, и наверное, поэтому, дальше преследовать Пожидаева они не решились, боясь, что в следующий раз, их близкая встреча с поваром, может закончиться чем-то похуже.

А Пожидаев, вскочив на улицу, сломя голову понесся в санчасть, но уже без сопровождения звукового оформления. Хоть до санчасти от столовой было всего метров двести, не больше, но все же, этого было достаточно, чтоб к вечеру, в полку, знали все, о том, как голый повар, почему-то алого цвета, босиком, бегал по расположению части. И по этому поводу, тут-же, были сочинены различные небылицы: от того, что у него поехала крыша, до того, что зампотыл застукал повара с поварихой, из офицерской столовой, так сказать, на месте преступления. А она, повариха, была тайной зазнобой самого подполковника… В общем, все зависело от рассказчика, и количества выпитой им бражки или выкуренного чарса.

Медик-лейтенант, вколол Сергею промедол*, потом какое-то седативное средство, чем-то обильно всего намазал, уложив на кровать — через минуту Пожидаев спал мертвым сном. Проспал он аж до вечера. Почему «аж»? Да потому, что «вечера» следующего дня, т.е. полтора суток. Ему повезло, он получил 2-ю степень ожога, хотя в процентном отношении не очень — 60% тела было поражено, но опять же, не критично, лишь местами, у него повылазили волдыри, наполненные какой-то жидкостью.

Да, молодость — это круто, еще и потому, что Сергей быстро восстановился, и ожег, исчезнув со всего тела, не оставил и следа. И нет худа без добра: за те двенадцать дней, что он провалялся в санчасти, Пожидаев наконец-то выспался, но главное — ему дали двух помощников…

* * *

И все пошло своим чередом, в лучших традициях 12-го Гвардейского — Сергей большую часть работы, взвалил на двух новых поваров. Хотя, они были одного призыва и звания с Пожидаевым, но почти три месяца проведенных на кухне, давали ему авторитет и привилегии, да и сам зампотыл объявил, вновь прибывшим на кухню, что он будет у них старшим. У рядового Пожидаева появилось свободное время, и это, не ускользнуло от внимания прапорщика Гуляева — хронического алкоголика и стукача, с наклонностями лизоблюда.

Гуляев, имел ярко выраженное пристрастие «сидеть на рации», * и лизнуть всякого, кто хоть немного выше его по званию или должности. Прапорщик, с таким качеством, мог бы подняться до небес, и сидеть где нибуть в дивизии, на центральном складе, под кондиционером, воруя продовольствие КАМАЗами. Но, большая любовь его к горячительным напиткам, как кандалы, держали его возле земли. Хотя должность «заместителя начальника столовой», капитана Ковалева, это тоже, не хухры-мухры, и ее, даже можно сравнить, с «бреющим полетом над землей».

На тот момент, он был прямым командиром Сергея, и в приказном порядке сказал ему вернутся в палатку, на прачку, в общем, он явно не любил Пожидаева, да и вообще, прапорщик ненавидел весь белый свет, и при любом удобном случае, подставлял кого нибудь или напрягал. Пожидаев, платил ему тем же — органически не переваривал Валеру Гуляева. И дело даже не в том, что прапорщик тогда ударил его, когда не мог попасть в подсобку, Сергей этого даже и не помнил, а в том, что в свои восемнадцать, он первый раз в жизни встретил такого подлого человека. Там, в грезах Пожидаева, под сенью вишен, тоже были ссоры, обиды, драки, но там, все это было «почесноку», и не было этих интриг, этой низости…

Война, как лакмусовая бумажка, определяет кто есть кто, и как катализатор возводит в степень темные или светлые стороны человека. Из маленьких подлецов, способных на небольшую пакость, она взращивает стервятников, не гнушающихся ни чем, даже человеческой жизнью, для достижения своих, меркантильных целей. И наоборот, из людей, способных делать хорошие дела, она выкристаллизовывает человека с большой буквы, способного действительно на настоящий поступок, вплоть до самопожертвования, ради других.

И когда Сергей, вернувшись домой, в очередной раз, смотрел прекрасный Советский фильм, «Белорусский вокзал», где поют и плачут, встретившись, после долгих лет разлуки, бывшие однополчане, командиры и подчиненные, то он поймал себя на том, что если он встретит, Валеру Гуляева, то как минимум, заедет ему в морду, хотя, с тех пор, прошло почти тридцать лет, и прапорщику далеко уже за шестьдесят…

Гуляев, прекрасно осознавал, чем обернется для Пожидаева его приказ, и речь тут идет вовсе не об армейской дисциплине, а о дедовщине, которая очень хорошо была встроена в военную машину 12-го Гвардейского полка. Хуже всего то, что прапорщик это делал намеренно, типа для профилактики, чтоб не расслаблялся поваренок, как говориться, должен быть порядок: каждый сверчок — знай свой шесток. Просто, подлая натура этого человека, получала моральное удовлетворение, когда кому-то было плохо, и его разум, практически полностью съеденный алкоголем, как у животного, инстинктивно стремился унижать своих подчиненных, чтоб, на ихнем фоне, казаться выше.

Отработав смену, Сергей вернулся в палатку на прачке. Войдя в нее, он, как не в чем не бывало, прошелся по продолу, и сел на свою кровать, на которой не сидел больше двух месяцев. Даже в приглушенном свете, он краем глаза видел, как вытаращив шары из орбит, на него смотрели кладовщики, прачки, писари, банщики и прочая гоп-компания, загасившаяся на отшибе полка.

Вообще-то, войска искренне ненавидели всю эту «гоп-компанию», резонно пологая, что им выпала халява, и все тяготы армейской службы, в боевых условиях, они скинули на них, при этом снимая все сливки от войны. Не секрет, что все писари, кладовщики, банщики, домой возвращались, как минимум, с медалью «За б/з»*; участвуя в разграблении различных складов, вместе со своими командирами, они, неплохо набивали карманы афошками*, и на дембель тащили баулы шмоток не меньше, чем у офицеров. Ежедневное облизывание своих командиров, давала им возможность выезд с ними в Герат, на шопинг в дуканы, что было табу для обычного солдата. Много они еще имели маленьких, но очень приятных привилегий, которые и не снились какому-нибудь младшему сержанту, стоящему в карауле, на пятидесятиградусной жаре, и глотающему раскаленную пыль подымаемой Афганцем*.

Но у всей этой братии, абсолютно не было обратной дороги назад — в войсках, их, зачморят по любому, независимо от того, дембель он или чиж, другой вариант, для них, там не был предусмотрен. Вернувшись домой, Сергей увидел, как именно эта публика гнет пальцы, и рвет рубахи на груди, говоря, что мешками свою кровь проливали в Афгане, тыча боевыми медалями, к котором, они, на самом деле, отношения никакого не имеют. А те, кто действительно «хапнул по самое не хочу», предпочитают молчать, и уходить от вопросов на данную тему, лишь иногда, хорошо закинув за воротник, выдавить из себя пару пьяных фраз, и тут-же осечься.

Вот такой ОКСВА наполнял палатку на прачке, и местные старослужащие играли по правилам войск, изображая из себя дембелей, дедов и черпаков, гоняя тамошних чижей. В запредельной дедовщине, в полку, была хоть какая-то честность: солдаты, обозленные тяжелыми условиями быта, службы, голодом и войной, вымещали ее на молодых, а тут она была нелепой, и все же вопреки всему — она там была. Повара с кладовщиками совсем недавно примкнули к этой братии, по приказу нового зампотыла Фурса, и их «неприкасаемость» была снята с них, потому, что местная гоп-компания и так неплохо жила.

— Э-э, ти что, попуталь, кто тебе разрешаль садиться шконарь? — вставая с кровати, и направляясь к Пожидаеву, спросил его узбек по имени Назим.

Он был банщиком, дедушкой, и почему-то авторитетом на прачке, хотя, его физические данные были весьма далеки от совершенства. Назим был довольно высок, но узок в плечах, из которых свисали тоненькие руки; его впалая грудь, сразу за диафрагмой, резко переходила в живот, похожий на футбольный мяч, который несуразно торчал, напоминая о голодных детях в Африке; все это увенчивала треугольная голова, приплюснутая в районе затылка. За те две недели, прожитых на прачке, после коих Пожидаев пропал оттуда больше чем на два месяца, он помнил то, как Назим постоянно «делал на бицепс» самодельной гантелей, и сейчас, смотря на него, Серый видел — это ему не помогло.

— Приказ прапорщика Гуляева, вернутся в расположение, — ответил Сергей, прекрасно понимая чем закончиться этот разговор.

— А садиться шконарь, тоже приказаль? — приблизившись в плотную к Сергею, и смотря на него сверху вниз, продолжил задавать вопросы узбек.

— Нет, это следствие приказа, — продолжая сидеть, парировал Пожидаев глупый вопрос.

— Что-то я за последние два месяца, даже вонючей банки рыбных консервов здесь не наблюдал, — вмешался в разговор прачка-Миша, и перевел свое тело на кровати из горизонтального положения в сидячее. — И вместо того, чтоб попросить прощение, за то, что не уделял внимание, поварешка умничает. На что это похоже Назим?

Вместо ответа, банщик со всего маху, почему то ладонью, отвесил оплеуху Пожидаеву. Искры полетели из глаз у Сереги, и тут-же зазвенело в ухе. Еще два месяца назад, при подобном раскладе, он бы инстинктивно подставлял бы руки, пытаясь уйти от удара, или прикрывал бы ими наиболее уязвимые места. Но что-то умерло у него внутри, тогда, на сарбосовской точке, или наоборот, что-то родилось, и он, из положения сидя, оттолкнувшись, ногами от пола, дал головой в этот «футбольный мяч». Назим, ударившись своим плоским затылком, о верхнюю кровать пальмы, стоящей напротив, завалился навзничь на нее. В одно мгновение Серый запрыгнул сверху на банщика, и сидя на нем, начал покрывать его градом ударов, но чей-то тяжелый кулак снес его с узбека, падая он сгруппировался, приняв позу «калачика», чтоб не покалечили, и не изуродовали лицо….

Конец ознакомительного фрагмента.