К слову о чести

Михаил Сиванков

Мужчина один день верхом на коне, а другой – под конем. Его всегда испытывает жизнь на крепость… А как он пройдет эти испытания – известно одной судьбе. В своих произведениях автор вскрывает глубинные социальные проблемы современного общества. Его герои узнаваемы и близки, потому что взяты из реальной жизни. Им присущи острое чувство справедливости, неравнодушие, честь, мужская ответственность не только за свою семью, но и за страну. Воистину, мир может погубить именно равнодушие, если переведутся на свете такие люди, которые встречаются на страницах этой книги.

Когда вскроются реки

Нестерпимое чувство жажды окончательно лишило сна. Игнат с трудом приоткрыл отекшие веки и пришел в замешательство, когда взгляд его уперся в бетонную стену с облупившимся слоем темно-зеленой краски. Он не понимал, где находится, и совершенно не помнил, как оказался в этом странном месте. Недоброе предчувствие охватило Игната Семеновича. Он откинул старую куртку, небрежно наброшенную на него сверху, и, присев на железные полати, огляделся. Мрачное небольшое помещение без окон, пропитанное удушливым кислым запахом и табачным угаром, освещалось блеклой от никотиновой копоти лампочкой. Ее желто-серый свет едва пробивался из узкой ниши над железной дверью, рассеиваясь по стенам и каменному полу. Сверху монолитной плитой зловеще нависал потолок. Опустив взгляд, Игнат заметил большие красно-коричневые пятна на своих светлых брюках. Мужчина оторопел. Он ощупал лицо, но ни отеков, ни запекшейся крови, ни ссадин не обнаружил. Данилов принялся осматривать одежду, в спешке стягивал ее и трясущимися руками подносил к свету. Его бросило в жар, когда такие же пятна он увидел на рубахе и футболке. Разум Игната прояснился, теперь стало понятно, где он находится.

От хмеля не осталось и следа. Безудержная паника охватила Игната, он подорвался и, позабыв про дикую жажду, заметался от одной стены к другой, судорожно перебирая в памяти события, произошедшие накануне. Мысли путались, лезли одна на другую, но всякий раз обрывались на воспоминании о веселом застолье.

В замке провернулся ключ, стальные двери распахнулись, свежий воздух спасительным сквозняком ворвался в камеру.

— Данилов, на выход!.. — сухо бросил молодой милиционер.

Игнат Семенович вышел в коридор и, щурясь от яркого света, сделал попытку заговорить с сотрудником:

— Здравствуйте! А который час?

— Лицом к стене, руки за спину, — стальным голосом потребовал сержант, застегнул за спиной Данилова наручники и взял его за локоть.

— Вперед.

Они прошли по узкому коридору с полукруглым сводом, затем — вверх по крутым ступеням. Через закрытый решетками двор поднялись на второй этаж. Данилов шел молча, стараясь не смотреть по сторонам. Ему все еще хотелось надеяться, что он здесь по воле какой-то нелепой случайности, которая сейчас разрешится, и он отправится домой.

Однако его надежды разбились, когда у двери с табличкой «Старший следователь Топорков А.С.» он увидел опухшее от слез лицо жены и заплаканную дочь.

— Папа, папочка, родненький! — сквозь рыдания повторяла она. — Что же ты наделал, папа?!

Данилова опять бросило в жар. Он осознал, что произошло что-то страшное, непоправимое.

— Мы с тобой, Игнат! — вдруг тихо произнесла супруга. — Что бы ни случилось… мы всегда с тобой!

В кабинете с Данилова сняли наручники. Молодой человек приятной внешности учтиво предложил сесть на стул и подал стакан воды.

— Здравствуйте, — начал он вежливо, изучающе заглядывая в глаза задержанного. — Я веду ваше дело, фамилия моя Топорков, зовут Александр Степанович. Как вы себя чувствуете, Игнат Семенович?! Мы можем начать допрос? Если вы не совсем здоровы или вам необходимо защитника, то…

— Нет, нет… — заверил следователя Данилов, хотя его потряхивало от похмелья, — давайте начнем. Делайте, что там у вас положено…

— Ну что же, как скажете! — ответил Топорков и открыл папку с надписью «Уголовное Дело №…».

— Начнем, Игнат Семенович. Вам знаком некто Алексеев Василий Васильевич?

— Да, конечно, это же мой сосед — Бааска.

— И как давно вы знакомы с ним?

— С самой армии…

— Какие отношения у вас с Алексеевым?

— Дружим мы шибко, помогаем друг дружке, на охоту, на рыбалку — так это всегда вместе, жены наши — подруги, а дети с ранних лет приятели…

— Понятно, — не поднимая глаз, щелкал тонкими пальцами по клавишам старой «Ятрани» следователь. — Можете рассказать, что произошло вчера, 23 февраля, примерно между шестью и десятью часами вечера?

— Постараюсь! — изо всех сил напрягся Данилов. — Около трех он — Бааска, значит, друг мой — ко мне зашел. Мы каждый год с ним собираемся на двадцать третье! Ну, выпьем малость, поговорим по душам, армию вспомним, сослуживцев…

После короткой паузы Игнат Семенович опустил голову.

— Потом ничего не помню, как отрубило! А что случилось? Скажите, не томите!

Следователь, будто не расслышав вопроса, извлек из ящика в столе прозрачный пакет с вещдоком и положил на стол перед Даниловым.

— Вам знаком этот нож, Игнат Семенович?

— Да, это мне Бааска в день пятидесяти пятилетия подарил…

— Хорошо подумайте. Посмотрите внимательно: может, просто похож?

— Не-ет! — утвердительно протянул Данилов. — Этот нож Бааска ковал для меня, я его среди сотни узнаю! Мой нож. Точно мой.

— Так и запишем, — выдохнул следователь, продолжая щелкать клавишами. — Нож обвиняемый признал…

— Простите, — не сдержался Данилов. — В чем меня обвиняют? Расскажите, пожалуйста, что все-таки произошло?

Следователь вынул листок из каретки печатной машинки и с недоверием взглянул на Игната Семеновича.

— А вы и вправду ничего не помните?

Данилов помотал головой и стыдливо опустил взгляд.

— Ничего!

Топорков достал из своей папки листок и монотонно зачитал:

— 23 февраля 1995 года, после совместного распития спиртных напитков, между гр. Даниловым И.С. и Алексеевым В.В. возникли разногласия, в результате которых гр. Данилов И.С. нанес гостю Алексееву В.В. удар якутским ножом в бедренную артерию…

Данилов почувствовал, как кровь хлынула в голову, и, едва прозвучало «от полученных ранений гр. Алексеев В.В. скончался в поселковой больнице», — потерял сознание.

Резкий запах нашатыря привел Данилова в чувства, он осипшим голосом попросил воды и, жадно осушив почти весь графин, что стоял у следователя, вытянул вперед руки:

— Я преступник, отведите меня в тюрьму прямо сейчас! Пожалуйста, я вас прошу, гражданин следователь!

— Присядьте, Игнат Семенович! — поспешил успокоить обвиняемого следователь и положил на край стола несколько бумаг. — Распишитесь в протоколе допроса и…

— И? — переспросил следователя Данилов. — В тюрьму?

— Пока — в камеру! — с уверенностью ответил следователь. — До утра посидите, подумаете, успокоитесь, а завтра утром продолжим.

В коридоре к Данилову бросилась супруга Вера:

— Игнатушка, как же так! Как ты, как сердце? Следователь разрешил тебе таблетки передать!

— Не надо, ничего не надо, — как отрезал мужчина и отвел взгляд. — Простите меня, простите, родные, пожалуйста!

В камере, тщетно пытаясь заснуть, Данилов то вдруг вскакивал, как сумасшедший, и метался от стены к стене, то забивался в угол и, не моргая, задумчиво смотрел в потолок. Когда чувство полной безысходности овладевало его воспаленным сознанием, и жизнь теряла всякий смысл, безумный взгляд Игната останавливался на стальной решетке над дверью. Однако эти мимолетные приступы душевной агонии внезапно озарялись светлым образом жены с дочерью, и тогда ему становилось невыносимо больно и стыдно за свои суицидальные мысли. Он сжимал руками голову и, чтобы не завыть в голос, до скрежета стискивал зубы.

Спутались утро, день, ночь. Казалось, этот кошмар не закончится никогда, и внезапный окрик милиционера «На выход!» уже не встревожил, а, напротив, стал для Данилова спасением от его сводящего с ума одиночества. И опять — узкие коридоры КПЗ, решетки, наручники и кабинет следователя, который на сей раз Данилову удалось рассмотреть, пока Топорков с озабоченным видом корпел над какими-то бумагами. Посереди кабинета стоял массивный стол, оставшийся, вероятно, в наследство еще от дознавателей НКВД, на нем — старинный графин, печатная машинка, настольная лампа, литровая банка с кипятильником и мятая пачка индийского чая. Рядом — вытертое кожаное кресло, литой сейф из стали у стены, а над ним — портрет, с которого строго взирал Феликс Дзержинский.

Завершив свои дела, Топорков разложил перед задержанным документы.

— Игнат Семенович, у следствия нет вопросов по этому делу. Ни вы, ни свидетели не отрицают вашей вины. К тому же, правление совхоза и сельского совета предоставило на вас положительную характеристику как на добросовестного работника, честного и порядочного гражданина, а также ходатайство. Учитывая то, что вы не представляете общественной опасности, а также имеете хронические заболевания, до суда я отпускаю вас под подписку о невыезде! Подпишитесь — и свободны.

— Нет, так нельзя! — возмутился Игнат Семенович. — Я не могу это подписать, это неправильно! Пожалуйста, отведите меня в камеру…

— Здесь, здесь и здесь! — с настойчивой категоричностью потребовал следователь. — Подписывайтесь, Игнат Семенович, не отнимайте ни мое время, ни свое! Вина ваша полностью доказана, я свою работу сделал!

Данилов перевел дыхание и трясущейся рукой вывел свою фамилию под печатным текстом. Отложив ручку, он поднялся и смиренно убрал руки за спину.

— Все, теперь меня можно в камеру?

— Игнат Семенович! Еще раз объясняю! — закрывая в сейфе папку с документами, повторил следователь. — В отношении вас избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде! Советую вам находиться дома и за пределы района до окончания следствия не выезжать, а пока — вы свободны!

— А дальше? Как же… — сбивчиво пытался уточнить Данилов.

— А дальше — как суд решит! — желая прекратить этот бессмысленный для себя разговор, с усталой небрежностью проговорил Топорков и кивнул на выход. — Более я вас не задерживаю. До свидания!

Игнат Семенович вышел из дверей ПОМа совершенно потерянным. Он опустился на заснеженное крыльцо и, бесцельно всматриваясь куда-то, погрузился в раздумья.

— Игнат! — окликнула Данилова супруга. — Поехали домой, председатель машину дал, чтобы тебя забрать.

Пряча глаза, Данилов кивнул водителю и сел на заднее сиденье совхозного УАЗа. Вера села рядом, обняла, шептала что-то и нежно гладила по седой шевелюре. Но Игнат ничего не слышал, безучастным взглядом смотрел он на мелькающие улицы сквозь небольшой просвет затянутого морозом окошка и понимал, что жизнь его уже никогда не будет прежней.

По приезде Игнат первым делом истопил баню. Он с упорством натирал себя жесткой вехоткой, стегал березовым веником, плескал на раскаленную каменку, лишь бы избавиться от ощущения грязи, которое, подобно кислоте, разъедало плоть.

Укутавшись простыней, Игнат вышел в предбанник, толкнул ногой дверь и уселся на порожек. Взор его упал на невысокий забор, за которым виднелся добротный дом Алексеева. Данилову стало дурно, он облокотился на дверной блок и, взявшись за грудь, стал по-рыбьи хватать воздух ртом. Боль хоть и не сразу, но отступила, и Игнат, несмотря на запрет врачей, закурил. Дом товарищу и эту изгородь они ставили вместе, еще накануне рождения сына Василия. Да, хорошие были времена! И жизнь была какая-то полная, насыщенная: если оглянуться, так ни дня даром не проходило: охота, рыбалка, вечерние посиделки семьями, колхозные будни и праздники… А ведь их — Игната и Васькины — дети вот прямо тут голопузыми по двору носились, в школу пошли, потом старшего в армию проводили, дочку Игнатову замуж выдали, и все это — вместе с Василием. Нет, не товарищем он был Игнату, а братом, самым что ни на есть настоящим братом!

Данилов вспомнил, как в юности с распределительного пункта в Якутске его направили в Хабаровский учебный центр сержантского состава.

— Пацаны! Есть кто из Якутии? — доставал Игнат бесконечными расспросами новобранцев, но среди его роты не оказалось ни одного земляка. Игнат было уже отчаялся, но как-то после марш-броска к нему подсел запыхавшийся паренек и, отложив автомат, протянул руку.

— Здорово! Я Василий. Это ты искал земляков из Якутии?

— Ну, я, — вглядываясь в восточное лицо сослуживца и ожидая подвоха, нарочно растягивал слова Данилов. — А что?

— Ты якут?

— Ну, якут, а ты? Бурят, киргиз или казах?

— Нее, я тоже якут!

— Земляк, значит! — пытаясь придать встрече некую значимость, прищурился Игнат, но, не сдержав эмоций, расплылся в улыбке, — Сахалы билэҕин дуо, бырыат? По-якутски говоришь, брат?

— Нет, по-якутски не понимаю, — смущенно улыбнулся Василий и в оправдание добавил. — Родители из Якутска меня еще совсем маленьким увезли, я среди русских рос, да и предки на своем не общались…

— А хочешь, научу?

— А точно научишь?

— У меня по якутскому языку всегда отлично было, даже учителя хвалили!

— А как мое имя по-нашему будет?

— Бааска! Я тебя так и буду звать, ты не возражаешь?

— Называй! — воодушевленно откликнулся Васька. — Бааска, значит!

Родной якутский давался Василию на редкость легко, и уже через пару месяцев он свободно общался на нем, чем был несказанно доволен. Так между земляками завязалась крепкая мужская дружба. Но полгода строевой подготовки на плацу и часовая муштра перед присягой пролетели как один день, до распределения по воинским частям оставалось не больше недели, а там — кто его знает, в какую тьмутаракань призовет Родина: Советский Союз огромный! Горькое чувство скорого расставания с другом сильно расстраивало Игната, он привязался к скромному пареньку и не хотел терять такого товарища. Помнилось, отец часто рассказывал про своего друга, с которым служил на сторожевом корабле «Бесстрашный». Столько лет минуло, а он не мог забыть, как крепко они дружили, как после службы много лет переписывались, а потом… потерялись, раскидала жизнь и семейные заботы. Вспоминал это отец с огромным сожалением, и в комнате на столе его стояла фотография, где они в бескозырках у оружейной башни. Рассказ отца был для Игната уроком, он долго обдумывал, как вернее будет завести разговор, и решился наконец-то сделать это на перекуре:

— Слушай, Бааска! Давай адресами обменяемся, если что — через родоков спишемся! И еще, слушай, ты никогда не думал на родину переехать, в Якутию? Все ж земля предков! Неужели не тянет? Не екает вот тут? — Данилов приложил к сердцу ладонь.

— На родину, в Якутию? — улыбнулся Василий, и глаза его заискрились по-особенному. — Если честно, тянет, я всегда мечтал вернуться, только у меня там родных не осталось! Ехать не к кому.

— А я? Я что, не в счет?!

— Ты?

— Да, я! — вскинулся Игнат. — Твой друг, Данилов, — якутский якут! А тебе кого еще нужно? Поедем ко мне, председатель совхоза у нас мужик — во! — Игнат поднял вверх большой палец, — Если в совхоз работать пойдем, то и участок выделит, и дом построить поможет! Поселок наш на берегу Лены стоит. Ты и не представляешь, какая это богатая река! И самое главное: когда вскроются реки и пойдет лед, мы с отцом выбираемся на охоту в протоки, а там — утка, гусь!!! Да ты такой охоты с роду не видал!!

— Когда вскроются реки! — загорелся Василий и тут же расхохотался. — Эй, якутский якут! Сам-то не передумаешь?

— За меня не беспокойся! Я кремень, главное — ты не спасуй!

День распределения свалился как снег на голову, ранним осенним утром командир поднял роту по тревоге и объявил общее построение у штаба воинской части. Спустя час началось распределение:

— Город Уссурийск, воинская часть №…, — прозвучало из громкоговорителя. — Рядовые…

В конце длинного списка фамилий прозвучало:

— Данилов И.С., Алексеев В.В.…

* * *

— Игнатушка! — выхватил из воспоминаний звонкий голос супруги. — Председатель пришел, поговорить с тобой хочет…

Данилов наспех влез в трико, набросил на плечи шубейку и прошел в дом. Председатель в распахнутой дорогой дубленке угощался домашними оладьями, запивая их чаем с молоком.

— Ты, Игнат Семеныч, — по-деловому обратился он к Данилову, — впустую себя изводишь. Что случилось, то случилось, человека не вернешь, а жизнь — она дальше идет! И поверь мне, старому бобылю: раны душевные только семья и работа лечат! Сам знаешь, не мне тебе рассказывать, народу в совхозе не хватает, молодежь в город бежит за легкой деньгой, мужики спиваются, работать на земле стало некому! Выходи на ферму, там сейчас полный завал! Коровы в навозе, доярки не справляются, грозятся заявление подать на увольнение!

Игнат, потупив взгляд, уставился в пол. Прав был во всем председатель: и Ваську не вернуть, и не дело ему, крепкому мужику, на бабьей шее сидеть. Понимал умом все это Данилов, а вот сердцем не принимал; силился изо всех сил, но не мог.

— Прости, Федор Капитонович! — проговорил он дрожащим голосом, поднял на председателя глаза, полные слез, и с досадой ударил себя кулаком в грудь. — Душит меня воздух, понимаешь, Капитоныч, — душит! Задыхаюсь я, людям в глаза смотреть совестно, как жить дальше — не знаю, Капитоныч…

— Ладно, понял я тебя! — собирался уже уходить председатель, но у двери неожиданно задержался. — Слушай, а если в ночь, в коровник? Скотником! Уходить можешь раньше, как управишься!

— В ночь? В ночь, пожалуй, пойду! — уцепился за предложение Данилов.

— Вот и договорились! Вот это правильно, ты, давай, отходи понемногу, а с понедельника на работу.

Супруга налила Игнату чай с молоком и придвинула к оладьям блюдце со сметаной.

— Ты поешь, поешь немного! Осунулся, почернел весь, нельзя так, Игнат! Прав председатель, дело говорит!

Данилов взглянул на жену и со стыдом отметил, что прежде не обращал внимания, как за эти несколько дней она осунулась, как сошел с ее прекрасного лица здоровый румянец, каким утомленным стал ее взгляд! У самой, небось, на душе кошки скребут, а она виду не подает! Наверняка у себя в телятнике, оставшись одна, повоет по-бабьи, а потом отдышится, приведет себя в порядок и спешит домой, мужа утешить! И каково Верке сейчас — даже не представить, ее-то утешать некому! Женщины — народ терпеливый, где-то характером покрепче мужика будут и боль свою напоказ не выставляют. Как ни крути, а выходит, что Верка эту ношу в одиночку тянет!

* * *

Суд по делу Данилова назначили на середину апреля. Измученный душевными терзаниями, он ждал этого суда с болезненным нетерпением. По утрам первым делом отрывал листок календаря, затем перебирал и старательно укладывал в большую китайскую сумку свои вещи, которые намеревался взять с собой в колонию.

В день судебного заседания Данилов сходил в баню, надел чистое белье и собрался было в дом, но у крыльца вдруг остановился и поднял вверх голову. Бездонное синее небо дышало весенней свежестью. Игнат Семенович смотрел в него долго, не отрываясь, будто видит в последний раз.

В суд приехали за полчаса до начала заседания. Игнат все время был задумчив и спокоен, даже когда высокий милиционер велел ему пройти в зал и закрыл в клетку. Однако все изменилось с момента, когда в дверях появилась семья Василия. Сахаяна, что скрывала лицо за черным платком, даже не взглянула в сторону Игната, а ее младшая дочь, не удержавшись, бросила взгляд, полный глубокого душевного презрения и жалости. Данилова охватило внезапное смятение, он не вникал в суть речей, что произносили выступавшие, а когда ему задавали вопросы, растерянно смотрел на судью, потом быстро поднимался, кивал и частил невпопад: я согласен, согласен, не отрицаю, признаю вину. Адвокат то и дело поправлял подзащитного, а иногда и вовсе отвечал за него. Судья был раздражен и недоволен, сурово поглядывал то на защитника, то на поручителей, а те, сконфуженно переглядываясь, пожимали плечами. Лишь когда после короткого перерыва судья вернулся в зал и для вынесения приговора громыхнул молотком по столу, Игнат Семенович вздрогнул и поднялся с места. Он напрягся, нахлынувшее волнение мешало сосредоточиться. Разобрав среди нагромождения юридических терминов и статей УК слова «признать виновным», Игнат с облегчением выдохнул и с благодарностью посмотрел на председательствующего. Люди оживились, шумно покидая зал заседания. Высокий милиционер, что весь процесс стоял, вытянувшись, у решетки с подсудимым, отворил дверцу. Пожилой мужчина решительно шагнул ему навстречу и протянул запястья, ожидая, что тот немедленно застегнет наручники. Но сержант в некотором недоумении учтиво отошел в сторону. Сбитый с толку Игнат так и стоял, вытянув руки, не понимая, что происходит.

— Дорогой! — негромко проговорила супруга Данилова. — Пошли, дорогой! Домой, домой, Игнат!

— Домой? — в исступлении повторил Игнат и взглянул на супругу. — А как же «признать виновным», «лишение свободы»? Я же сам слышал!

— Условно! — пыталась донести до мужа Вера, но вместо радости в его глазах выразилось глубочайшее разочарование.

— А где мои вещи, сумка? — словно одержимый, повторил он несколько раз в полной уверенности, что милиционер сейчас отведет его на задний двор, где томится в ожидании строгий конвой. Но сержант словно прочитал мысли Данилова и, не желая более смущать своим присутствием странного осужденного, покинул помещение.

— Как же это, почему так несправедливо?! — полный протестующего негодования шептал Игнат. — Как это возможно — условно за убийство?!

— Непредумышленное! — тихо, но доходчиво говорила Вера, — Ты не специально это сделал, это вышло…

— По пьянке! — не дал закончить Игнат и тут словно прозрел. Вид его сделался бледен, губы приняли синеватый оттенок и стали судорожно подергиваться.

— Игнатушка! — вскрикнула Вера и полезла в сумочку. — Сейчас, дорогой, потерпи, — дрожащим голосом говорила она, спешно шаря по кармашкам, — сейчас, сейчас… А, вот, нашла! — с облегчением воскликнула она и вложила в рот мужа таблетку. — Сейчас отпустит, сердце у тебя совсем ни к черту стало!

Минут через двадцать боль отлегла. Цепляясь за супругу, Игнат вышел на улицу, но здесь его поджидало новое, более страшное испытание. На крыльце стояла Сахаяна. Игнат приготовился смиренно выслушать и стерпеть все, что угодно, но дело приняло совершенно неожиданный оборот. Женщина подошла почти вплотную к нему и какое-то время стояла в нерешительности, потом, собравшись духом, заглянула прямо в глаза Игнату. В ее взгляде не читалось ненависти, злобы или угрозы, напротив — он был открытым и ясным.

— Игнат! — сдержанно начала Сахаяна. — Мне трудно сейчас это говорить, но ты должен знать, — в ее голосе почувствовалась дрожь волнения, — Василий простил тебя! Он сказал это там, в больнице.

Данилов опустился на колени и зарыдал. Он искренне желал повиниться, но слезы душили его, слова вязли на языке, вместо них вырывались лишь обрывки бессвязных исковерканных фраз.

После суда Данилов сильно изменился: стал хмур, неразговорчив и замкнут. Тайком ходил на кладбище и часами просиживал у могилы Василия.

Теперь это был глубоко несчастный человек, полный разочарования, обративший свою жизнь в жалкое существование затворника. Он силился забыть все и начать сначала, но вновь и вновь упирался в стену, которую сам и выстроил.

В тот вечер Игнат Семенович задержался дома. По обыкновению, в такое время он уже спешил в коровник, а тут позвонил председатель, чтобы посоветоваться по важному делу. Так и проболтали около получаса. Игнат уже выходил и в дверях столкнулся с младшей дочерью Алексеевых — Маришкой. Та при виде соседа обмерла, захлопала ресницами, будто увидела привидение, и, едва не вскрикнув, бросилась вон. Данилов шарахнулся в сторону и, рухнув на колени, схватился за голову

— Айкы-ы-ы, как дальше-то жить! — глухо и протяжно завывал он в прихожей. Он готов был сгинуть, провалиться на месте, только бы все вернулось назад, но, увы, ни молитвы, ни его раскаяние не в силах были это сотворить. Оставалось свыкнуться с клеймом убийцы, носить его, как кандалы, при лязге которых каждый прохожий будет тыкать в тебя пальцем. Игнат Семенович ощутил, как сдавило сердце, стал задыхаться, завалился на пол и захрипел.

Очнулся Игнат в постели, рядом сидела старшая дочь Варя, точнее, Варвара Игнатовна, терапевт местной больницы. Женщина легонько гладила Данилова по плечу.

— Папа, папочка, тебе обязательно надо в больницу! — говорила она успокаивающе тихим голосом.

— Варя! — взял дочь за руку Данилов. — Скажи мне, только честно, что случилось в тот день? Я хочу знать, понимаешь, мне очень надо знать! Всю правду хочу, до крупицы! А больница подождет, обещаю, как река пройдет, лягу!

Варвара на минуту замолчала, обдумывая просьбу отца, и, все еще сомневаясь, заметила:

— Папа, раньше ты и слышать об этом не хотел…

— Верно, — согласился Игнат, — раньше не хотел — боялся!

— Может, отложим этот разговор? Тем более, на суде…

— Нет, Варенька, не отложим! — перебил ее отец. — А на суде я ничего не слышал! Все было как в тумане.

— Хорошо, — сдалась, наконец, Варя, — только обещай, что ляжешь в больницу, как лед с реки сойдет!

Конец ознакомительного фрагмента.