Меня разбудил кот

Михаил Хрипин

Десять рассказов, фантастических и не очень, написанных в разные годы. Пришельцы, альтернативная реальность, экстрасенсорика и просто душевные истории.

Чутьё

В жаркий майский день все норовят сбежать из школы как можно быстрее. Едва успокоится эхо звонка в коридорах, а из главного входа уже вырывается на волю лавина галдящей ребятни. Вот и сейчас, спустя всего пять минут, в школьном дворе уже почти никого не осталось.

Назар стоит на крыльце школы, глаза зажмурены, крепко сжатые кулаки прячутся в карманах джинсов. Солнце бьет в лицо, горячит щеки. Назар изо всех сил делает вид, что стоять вот так, загорать и никуда не тропиться после занятий — самое важное дело в его жизни. Однако это не так, и мелкий влажный бисер, покрывающий лоб, вызван вовсе не жарой.

Назар напуган. Напуган настолько, что еще чуть-чуть, и кулаки брызнут кровью — так сильно врезались ногти в ладони.

Он мог бы найти рукам применение. Например, заткнуть уши. Или зажать нос. Вот только выглядеть это будет, прямо скажем, непонятно для окружающих, да и смысла особенного нет. Прошлые попытки ослабить ощущения ни к чему не привели, а возможности усмирить осязание и вкус у Назара сейчас нет. Так что все равно получилась бы полумера. Лучше уж постараться не привлекать к себе внимание и просто перетерпеть.

А терпеть ой как трудно! Если бы так было в первый раз, Назар сам позвонил бы и сдался санитарам, но весь фокус в том и заключается, что дошел он до такой жизни постепенно и заподозрил неладное далеко не сразу. А теперь, похоже, он влип уже так, что никакие санитары не помогут.

Если мы спросим его, он затруднится ответить, когда это случилось с ним в первый раз. Но можно предположить, что случай с сигаретой был одним из первых.

Когда Колян, явно желая выпендриться перед другом, деловито вытащил сигарету и сунул в рот, Назар сразу понял, что за этим последует. А последует его, Назара, жгучее желание непременно доказать, что и он не просто так землю топчет, а очень даже что-то такое тоже может.

Назар прекрасно себя знал, да и Колян совершал подобные провокации не впервой. Взять, хотя бы, то катание на велике, после которого оба ходили в гипсе, как братья-близнецы. Поэтому Назар отнесся к появлению сигареты в зубах приятеля гораздо спокойнее, чем тот рассчитывал. Он просто протянул руку, требуя вторую.

Результат, правда, оказался несколько неожиданным. Едва оранжевая в крапинку поверхность фильтра коснулась назаровой губы, язык ошпарило таким мерзостным вкусом, что чуть не стошнило. С перекошенным ртом Назар выпучил глаза на Коляна и принялся вертеть пальцем у виска. Сказать что-либо вслух он не мог. Колян нахмурился, проводил взглядом упавшее в мартовскую слякоть добро, а затем поинтересовался:

— Ты чо?

Назар помотал головой, словно вкус можно было так просто вытряхнуть. Дар речи вернулся, и он ответил:

— Да ну нафиг! И тебе не советую. — И еще ногой на сигарету наступил, для пущей убедительности.

Колян больше претензий не предъявлял — в одиночку быть крутым ему показалось приятнее.

А дальше было еще хлеще. В следующий раз Колян раздобыл где-то банку пива. Назар так и не понял, как ему удалось. Вроде совсем еще пацан, такому не продадут, старших приятелей нет, а стащить из дома — так хватятся сразу, у них с этим строго. Колян хранил тайну, как Кощей свою смерть, а Назар поудивлялся для порядка, да бросил.

Опасаясь очередного вкусового выкрутаса, Назар только слегка пригубил, язык обмакнул. Катастрофы не случилось, он уже было собрался облегченно вздохнуть, но беда пришла, откуда не ждал — пена хлынула из теплой банки, уделался весь, хоть выжимай. А запах-то сами знаете какой. И еще холодно, весна только-только занялась. Метнулся Назар домой, благо рядом, да только войдя в квартиру и допетрил, что мать дома.

Давненько он себя так мерзко не чувствовал: вроде и в рот-то не взял ни капли, — ну почти, конечно, — а вид как у бомжа последнего, и вонища. Мать молча стояла и смотрела, а Назар глаз отвести не мог, словно его на копье насадили. И стало ему вдруг жутко холодно, аж волосы дыбом и кожа пупырками. И чем сильнее мать хмурилась, тем сильнее холод пробирал.

Так и раскололся Назар, все как есть выложил. Коляна заложил, происшествие посекундно расписал.

— Раздевайся, чего уж теперь, — сказала мать, и улыбнулась. Кривенько так, но без злости.

Озноб как рукой сняло, Назар даже момент не уловил. Просто вдруг стало все как обычно — теплый дом, заботливая мать, замызганный, но прощенный сын.

Потом, конечно, начал понимать, что все эти ощущения возникали не просто так. И до того не просто, что как только он это понял, сразу зарекся пытаться кому-нибудь объяснять.

Причем, одно из этих ощущений как раз и убедило его, что не стоит пытаться.

Проснулся он как-то несколько дней спустя, а из кухни уже завтраком пахнет — хлебом из тостера, кофе. Кое-как умылся, прыгнул за стол и давай бутерброд сооружать. Мать какао предлагает, а когда он отказывался-то? Поставила перед ним кружку. Ароматная, паром исходит, тепло так и струится. Назар чуть отвлекся, уж больно бутерброд многоэтажный выходил, а когда руку к кружке наконец протянул, чуть со стула не слетел.

Молочная пенка уже успела затянуть поверхность, и все бы ничего, да вот только видит Назар, что она синего цвета. Он глазами-то стрельнул — мать улыбается, ждет, когда сын лакомство любимое пить будет. А у него рука будто упёрлась во что-то, не может взять, хоть ты тресни. И во рту привкус нехороший. И пониже спины — чешется. И надо бы сказать что-то, а слова не идут.

Кое-как выдавил:

— Мам, а чего это с молоком?

— Нормально все, — говорит, — а в чем дело?

И тут словно надоумил кто:

— Плохое молоко, — отвечает Назар.

Мать, не долго думая, взяла, да и проверила дату на пакете — точно, просроченное. Вылила в раковину тут же, конечно. Смотрит на Назара, недоумевает:

— А как ты догадался?

Назар рот открыл, а сказать и нечего. Не про синюю же пленку, не про зуд в заднице? Это же полный бред, если подумать.

— Почувствовал просто что-то, — ляпнул он.

Мать только хмыкнула, а что тут скажешь?

С тех пор и пошло по нескольку раз в день. Чуть что не ладно, у Назара что-то начинает бунтовать внутри. И никакой системы, что удивительно.

Спросил он у матери, купила ли она уже подарок ему на день рождения. А она отвечает с серьезным видом:

— Рано еще, куда ты торопишься?

А Назар чувствует вдруг, что воздух будто карамелью пропитан, сладкий туман так в ноздри и тычется. И ведь нечему так пахнуть в доме, а запах жутко настойчивый, самый что ни на есть реальный. Тут и догадался Назар, что это ее слова так пахнут.

Сначала догадался, а потом опомнился: что за ерунда в голову лезет? Не могут же слова пахнуть! Но если пахнут, да еще приятно, то что это значит? А то, что скрывает она что-то, но это что-то — хорошее.

«Значит, купила», — решил Назар и хитренько улыбнулся. Мать, конечно, не проговорилась, ну да и не больно-то теперь ему это было нужно. Он ведь уже знал ответ.

А вот сейчас Назару страшно. Стоит он, якобы греется на крыльце, но точно гигантская жаба лапой его лицо ощупывает. Мерзкое, скользкое, холодное прикосновение. И слабость в ногах — еле удается стоять прямо. А глаза закрыты, потому что видеть мутный фиолетовый туман как раз там, куда ему нужно бы сейчас идти, уже совсем нет никакой мочи. Нос уже чешется от запаха перегретого машинного масла, но это терпимо, а противный, ехидный смех, назойливо лезущий в уши, иначе как издевательством не назвать.

«Атака по всем фронтам», — думает Назар и еще сильнее зажмуривается, кулаки сжимает до хруста.

«Прихожу домой, звоню в психушку», — мелькает мысль, но Назар старается ее отогнать.

«Сейчас все пройдет», — убеждает он себя, но лучше не становится.

«Нужно что-то делать, — взывает его разум. — Не могу же я тут стоять до вечера?»

«Дома всяко спокойнее, — заманивает он себя. — Идти недалеко. Запереться, голову под подушку, одеяло сверху, плеер в уши, жевачку в рот, и не шелохнуться».

Сценарий кажется ему неплохим, Назар даже замечает, что дрожь в коленях слегка ослабла.

Он приоткрывает один глаз и максимально непринужденной походкой спускается с крыльца. Фиолетовая муть будто тянется к нему, хочет заглотить разом. Он погружается в туманные разводы, идет медленно, как ночью по темной улице, ловит очертания домов, силуэты людей и машин.

Справа проплывает черное жерло подворотни, веет сыростью. Из тумана высовывается рука, хватает Назара за плечо и тащит в темноту. От неожиданности он открывает и второй глаз, руки выпархивают из карманов, чтобы удержать равновесие. Его тащат дальше, на ватных ногах он чуть держится, едва не падает, но его хватают за ворот и прижимают к холодной каменной стене. Из сумрака выдвигается ухмыляющееся лицо:

— Что тут забыл, ты, мелочь? — судя по голосу, старшеклассник. Что-то знакомое слышится Назару в его речи, даже сквозь шелест ехидного смеха в ушах.

— Где я? — срывается с языка, и только потом Назар понимает, что вопрос самый дурацкий из всех, что могли прийти ему в голову.

Мрак подворотни взрывается смехом в несколько глоток — тут явно прячется целая банда.

— Уже не важно, — хамским тоном заявляет тот, первый.

— Ты не бойся, мы тебя не больно зарежем, — говорит кто-то справа, и следует очередной взрыв хохота.

Назар начинает медленно сползать по стене, его тянет, будто магнитом. Его вздергивают за ворот, затылок больно прикладывается о битую штукатурку. Это приводит к неожиданному эффекту — туман рассеивается, но лица хулиганов вдруг наливаются глубоким красным светом, как уголья, Назар чувствует жар на лице.

Ближайшее пылающее пятно дергается навстречу, в правую скулу врезается кулак. Затылок бьется о стену, двойной заряд боли застилает белой пеленой глаза. Уши забивает нестройный гогот. У кого-то из них ломается голос, он пускает петуха — не настолько-то они его и старше. Назару становится еще противнее, он так беззащитен, что готов растечься в кисель.

Неожиданно он чувствует щекотку на кончике носа, словно муха села. Дергает головой, чтобы прогнать. Тут же левую щеку обдувает ветерком, в стену около уха бьет кулак. Подворотня оглашается диким криком пострадавшего хулигана. Назара снова хватают и валят на землю, навстречу ботинкам и кроссовкам. После первого удара он теряет сознание.

Кто может понять, что мы чувствуем? Можем ли мы вообще быть уверенными, что другие люди чувствуют то же самое, что и мы? Мы не телепаты, чтобы передавать эмоции во всей их незамутненной четкости. Нет, нам надо сформулировать фразу, слепить корявые слова из звуков, сделать так, чтобы их кто-то услышал. И мы никогда не можем быть уверенными, что услышанное будет понято именно так, как мы хотели. Что в голове слушателя родится тот же самый смысл, который мы старались вложить в произносимые слова.

Конец ознакомительного фрагмента.