Птица скорби

Мубанга Калимамуквенто (2019)

Премия Динаан за дебютный роман! Действие «Птицы скорби» разворачивается в Замбии 1990-х, на фоне неудавшегося военного переворота, предвыборных беспорядков и экономического кризиса. Когда у одиннадцатилетней Чимуки неожиданно умирает отец, становится ясно, что их, казалось бы, обычная семья полна тайн, которые не принято обсуждать даже среди взрослых. От матери и детей отворачиваются родственники со стороны мужа. Хотя она и пытается держаться на плаву, через какое-то время принимает роковое решение, которое вынуждает Чимуку и ее брата Али искать спасения на самых темных улицах Лусаки. Им предстоит научиться выживать в опасном мире, где царят жестокость и насилие. Это одновременно и трагичная история семьи, и национальный портрет Замбии в период, когда страна отвернулась от нескольких поколений своих детей. «Смелый, чуткий… и острый, как бритва… таков стиль письма Калимамуквенто, которым она обличает и утешает, сплетая выдающуюся историю из общих тайн». — Sunday Times

Глава 2

Пока у Тате не появились дурные предчувствия относительно совы, моя жизнь дома проходила в своеобразном танце, ритм которому задавала мама. Я двигалась — раз-два-три — под аккомпанемент её увещеваний и упрёков, и относительной гармонии мы достигали, лишь когда она учила меня готовить.

— Нужно помешивать, пока не закипит. — Мама колдует над кастрюлей, вооружившись деревянной поварёшкой. — Эй, слушай, что я тебе говорю! — На этот раз голос её, обращённый ко мне, звучит на тональность выше. Сердится.

Я тихо вздыхаю, но так, чтобы она меня всё-таки услышала, при этом взгляд мой устремлён на белое кипение в кастрюле.

— Ведь однажды тебе придётся кормить собственную семью. — Мама смотрит на меня, а затем продолжает старательно помешивать ншиму^[9], неодобрительно цокая языком.

Я снова вздыхаю.

Между тем мой братец Али преспокойненько гуляет на улице с остальными мальчишками: ну конечно, ведь им, будущим мужьям, не придётся готовить на всю семью. Я стою возле мамы, держу в руках стеклянную чашу с кукурузной мукой, загипнотизированная бурлением воды в кастрюле, и вдруг роняю чашу на отполированный до блеска красный пол.

— Опять?! — Мама изображает удивление. — Какая ж ты у меня неуклюжая.

— Прости, — бормочу я и пожимаю плечами. Потому что на самом деле не очень-то я и расстроилась.

Я пытаюсь собрать муку вместе с осколками стекла, крупа сыплется на пол сквозь мои пухлые детские пальчики. И капает кровь.

— Ради бога, иди уже на свою улицу, — говорит мама своим тихим певучим голосом и снова цокает языком.

Вот таким был наш с мамой танец на кухне: она готовит, бранится, я дуюсь, бью посуду, она меня прогоняет. Как бы она ни увещевала, я редко вызывалась помочь. Исключением была жарка курицы: тогда я могла остаться и послушать. Но не всегда.

— Чимука, в твоём возрасте уже пора научиться готовить, — приговаривает мама, аккуратно выкладывая на сковородку куриные кусочки. Я знаю все мамины реплики наизусть: стою у неё за спиной и синхронно вместе с ней открываю рот.

— Хорошая хозяйка присматривает за домом и не позволяет себе лениться, — продолжает учить мама.

Слова эти подобны камешкам, брошенным в воду: они пускают круги, но меня не достигают, потому что я стою на берегу.

Помню ещё, как я мыла посуду, с завистью поглядывая на Али, что играл во дворе с машинкой. Я намылила тарелки, мамины любимые, — из коричневого стекла с рельефными тиляпиями^[10] на донышке. Одну я, конечно, разбила.

— Эх, дети, мве^[11], ну какие ж вы ленивые, — незлобиво ворчит мама.

С запоздалой аккуратностью я собираю осколки и складываю их в зелёное мусорное ведро. Следующее па последовало незамедлительно.

— Кыш на улицу! — говорит мама, указывая мне на дверь. С еле скрываемой радостью я выбегаю во двор и думаю: почему дети? Так бы и сказала, что это я виновата. — Девочка должна быть трудолюбивой, — бросает мне вслед мама, но я уже хватаю Али за руку и затягиваю свою любимую песенку:

— Хороший выдался денёк, как поживаешь, паренёк? Давно пора нам подружиться, чтоб в танце закружиться!

— Та-ла-ла-ла! — подхватывает Али. Потом ещё громче: — Та-ла-ла-ла! Чтоб в танце закружиться!

Задыхаясь от восторга, мы валимся на землю и смотрим, как в небе кружатся облака. Рядом ползает на четвереньках наш младший брат Куфе. Мы его отвлекли от важного занятия — он выбрал камешек, чтобы положить его в рот. Забыв про камешек, Куфе садится на попу и хлопает в ладоши, стараясь подражать нашей мимике и смеху. Он весь измазался, его синий комбинезончик покрылся золотисто-коричневой пылью. В дальнем углу дворика Бо Шитали снимает с верёвок наши с Али школьные формы: у меня — ярко-зелёное платье, а у Али — синие рубашку и шорты с накладными карманами. Сложив высохшее бельё в корзину, Бо Шитали прикрепляет прищепки к краю своего читенге и подхватывает на руки Куфе.

Бо Шитали — младшая сестра Тате, она переехала к нам в Лусаку из Налоло^[12], когда родился Куфе. Он оказался слабым и болезненным мальчиком, поэтому маме потребовалась помощь. Папа сразу сказал, чтобы мы звали её не просто Шитали, а Бо^[13] Шитали, потому что она на восемь лет меня старше. Именно с появлением Бо Шитали я и узнала, что мама может быть не только спокойной и сдержанной, но и острой на язычок и даже раздражительной, но в рамках приличия. Бо Шитали, естественно, имеет дело со второй маминой ипостасью, которую мама проявляет лишь в отсутствие Тате. Бо Шитали — не особо разговорчивая, особенно при моих родителях. Но вечерами, когда я рассказываю ей всякие школьные истории, она задорно смеётся, и её круглые, как луна, глаза превращаются в полумесяцы. Ей так интересны мои рассказы, что она даже шикает на Али, чтобы он не перебивал. И вообще — она стала моей самой любимой тётушкой.

Сейчас, когда она подхватила Куфе, тот ревёт и брыкается. Бо Шитали заносит его в дом, вопли Куфе стихают, и лишь слышно, как скворчит на сковородке куриное мясо. Облизав губы, я смеживаю веки, но Али со смехом пинает меня в бок, обнажив щёлочку между кривыми верхними зубами. Щёлочка появилась оттого, что, будучи малышом, он долго сосал большой палец. Смутившись, Али прикрывает рот ладошкой и отворачивается.

— Чичи, — зовёт мама. Но я сажусь и начинаю играть в камешки.

В оконном проёме возникает мамино лицо, прикрытое вуалью занавески, так что я не вижу, как она сердится.

— Чимука! — повторяет мама. Я знаю, что в такие моменты она начинает расковыривать кожу вокруг ногтей.

— Мам, чего? — откликаюсь я, складывая камешки в небольшую горку.

— Поди помойся. — Мама гремит посудой, ополаскивая чистые тарелки и составляя их на разделочный столик.

— Пусть Али идёт первый. — Пятый камешек, шестой, седьмой.

Али таращит на меня чёрные глазёнки:

— Чего это? Ты старшая, вот ты и иди. — Он хитрый — знает, что мамин любимчик и что мама всегда встанет на его сторону. Поднявшись, я шагаю к кухне и тут вижу на дороге его. Моего отца. Тате. Он устал, предполагаю я, потому что школа для девочек Матеро^[14], где он преподаёт, находится довольно далеко, а Тате предпочитает ходить пешком. Это тоже моё предположение, потому что при возвращении домой ботинки его всегда покрыты толстым слоем пыли. В небе за спиной Тате завис огненно-красный шар, это садится солнце, и я вижу только папин силуэт — склонённая влево голова, сгорбленные плечи. А ещё он хромает, так как в юности получил травму ноги. Его так и зовут: «Хромой учитель мистер Мвия», но для меня он просто мой Тате, мой любимый рассказчик. Расплывшись в улыбке, я несусь через кухню.

— Не бегай тут, я готовлю! — предупреждает мама.

Убавив прыть, сначала я направляюсь в детскую, по привычке считая шаги. Бо Шитали купает в тазу Куфе, и вода грязная, как в реке Кафуэ, — мы однажды туда ездили. Но довольный братишка колотит по воде ладошкой и гулит. Схватив с кровати читенге, я бегу мыться. Буквально через три минуты я уже вылезаю из душа, ступив на красный резиновый коврик.

— Всё, я чистая, — тихо говорю я, очень надеясь, что мама не услышит меня и не разглядит при таком тусклом свете. Из маленького окошка под потолком сифонит сквознячком, по коже бегут мурашки, и я укутываюсь в читенге. В дверях появляется мама и с упрёком говорит:

— И это называется «помылась»?

Развернув читенге, я кручусь, позволяя маме потереть пальцем кожу на спине. Доказательство — я мокрая и ещё не остыла после горячей воды.

Мама горестно вздыхает.

— Мам, ну я же чистая.

— Эх, Чимука, ты же валялась на земле. Как можно помыться за две минуты?

Я хмурюсь.

— Я не валялась. Ну пожалуйста! — Мне хочется поскорее одеться и пойти к Тате.

— Эйа^[15]. — Мама хлопает меня по спине, понимая, что спорить бесполезно, отходит в сторону, и я бегу одеваться. Фу, пронесло.

В дом забегает Али. Его голые ступни все в пыли, в таком виде лучше не попадаться на глаза Тате, и он прямиком бежит в душ.

Я подскакиваю к дверям и радостно пищу:

— Тате!

— Мванаке, — с улыбкой говорит Тате. «Дитя моё». У родителей нас трое, но Тате только меня так называет. По сердцу разливается тепло.

— Как прошёл день? — спрашиваю я, принимая у него портфель.

— Прекрасно, — зычно отвечает он и поглаживает живот в предвкушении ужина. Тате усаживается в своё любимое кресло. Его тёмные глаза лукаво сверкают, словно он уже знает, какую сказку нам рассказать сегодня. Устроившись у него в ногах, я жду, когда он заговорит.

Мы с Али всегда радуемся возвращению папы, но только у меня хватает смелости просить новую сказку и только я перебиваю его, поторапливая: «Ну а потом, потом-то что случилось?»

Куфе слишком маленький, чтобы усидеть на месте или понять смысл сказки, так что слушателями оказываемся только мы с Али. Сегодня мне повезло: я помылась первой и смогу поговорить с папой подольше. Тате делится со мной подробностями дня. Он преподаёт в школе английский, и у него три любимые ученицы: светлокожая и говорливая Мисози, темнокожая девочка со взрослым именем Бьюти^[16] и Тваамбо — очень смышлёная, но стеснительная, она даже руку боится поднять.

— Ты расскажешь мне сказку? — прошу я.

— Конечно, мванаке, но сперва поведаю, как прошёл мой день в школе.

И вот так мы сидим и говорим, а я всё гляжу, как ходят вверх-вниз на его широком носу очки в пластиковой оправе, как шевелятся, выглядывая из чёрной бороды, его губы. Вот у меня волосы гораздо светлее и тонкие, как пух, и мама мучается, пытаясь заплести их в причёску мукуле. Да, волосы Тате и Али черны как ночь, и никакой ветер не потревожит их жёсткие кудряшки. Тате всё рассказывает про свою школу, а потом входит Бо Шитали и говорит, что ужин готов. Она садится на корточки возле двери, опустив глаза и сцепив руки в ожидании, когда Тате утвердительно кивнёт. Без этого она не уйдёт.

Потом мы молча ужинаем. Куфе, как всегда, упирается, но маме удалось скормить ему пару ложек. А потом Куфе вырвало. Мама испуганно вскакивает, потому что блевотина попала на стол и на папин пиджак, и тут я вспоминаю, что должна была помочь снять его. Бо Шитали выбегает на кухню и приносит Тате миску с водой, чтобы он ополоснул руки. А мама хватает Куфе под мышку и несёт его на кухню, придерживая ладонь возле его рта, но рвота, похожая на бензиновую плёнку в луже, сочится меж её пальцев и капает на пол. Папа озабоченно смотрит на свой испачканный пиджак и стряхивает с него блевотину. Бо Шитали снова приносит ему миску с чистой водой. Что же случилось с Куфе? Такое уже происходит в четвёртый раз, — думаю я. По папиному лицу трудно понять его эмоции, но он явно расстроен и поспешно выходит из столовой. С Куфе явно что-то не так. Мы все суетимся, переживаем, не зная, что случилось с ребёнком.

Мама уже раздела его догола и ополаскивает под краном, хмуро приговаривая: «Нкамбо^[17], Куфе». Рядом, брезгливо отвернувшись, стоит Али с чистой одеждой для брата. Это он так очки себе набирает: потом припомнит, каким был паинькой, чтобы выпросить у мамы какую-нибудь поблажку.

Я спешу за отцом в гостиную.

— Тате, давай я заберу твой пиджак, — говорю я.

Он сидит в своём любимом кресле и молчит, уставившись в чёрно-белый телевизор. В сумраке комнаты его серый костюм отливает ядовитой зеленью, напоминающей велюровую обивку наших стульев.

— Тате… — снова говорю я, но меня перебивает голос диктора:

— А теперь к международным новостям. Заир охвачен лихорадкой Эбола, а карантин в Киншасе^[18] до сих пор не отменён. — Диктор поднимает серьёзное лицо от распечатки, театрально улыбается и переходит к более нейтральным новостям.

Сокрушённо покачав головой, Тате наконец снимает пиджак. В комнату входит мама: за спиной её в слинге болтается Куфе. Мама делает один, два, три, четыре, пять шагов и усаживается напротив Тате. Одним плавным движением она перемещает Куфе себе на колени. Казалась, от напряжения в комнате становится ещё темнее.

— Спасибо, мванаке. — Папа протягивает мне пиджак.

Я делаю один, два, три, четыре, пять шагов в сторону ванной. Кто-то сделал телевизор погромче. Бо Шитали помогает мне отстирать пиджак.

Мы вдвоём выходим во двор, чтобы повесить пиджак сушиться. Бо Шитали замирает, мечтательно глядя в темноту. Светит луна, и её зубы сверкают, словно жемчуг. Я поглубже закутываюсь в шерстяную кофту, не понимая, чего мы ждём. Бо Шитали поворачивается к забору, за которым начинается улица, и я понимаю, в чём дело. Из-за кустов выглядывает Бо Хамфри, садовник близлежащей школы. Встань он в полный рост, забор будет ему по грудь, но он предпочитает прятаться, потому что однажды Али уже заложил его Тате, и тот несколько раз прошёлся по Бо Шитали ремнём. Мама говорила, что разговоры с мужчинами могут довести до беременности. Кстати, я давно хотела спросить, как это происходит.

Я улыбнулась Бо Хамфри, а он мне подмигнул.

Мягкими шагами Бо Шитали идёт к забору, даже ни одна травинка не хрустнула под её ногами. Прислонившись к кухонной двери, я стою и наблюдаю за ними. Один, два, три, четыре, пять, шесть шагов. Семь, восемь, девять, десять. Влюблённые шепчутся, где-то в доме скрипнула дверь, и Бо Шитали испуганно оборачивается. Я делаю знак, что всё в порядке, и парочка продолжает миловаться.

Вдруг за спиной раздаётся голос мамы:

— Что ты тут делаешь, Чичи?

— Да так. Мы с Бо Шитали ждём, когда пиджак высохнет. — Я специально говорю громко, чтобы предостеречь Бо Шитали. Та притворно сопротивляется, пока Бо Хамфри хватает её за руку, притягивает к себе и целует в губы. А ещё он что-то ей передал. Я вежливо опускаю голову, чтобы не подсматривать. Ведь это почти как поцелуй Ракель и Антонио в сериале «Никто, кроме тебя»^[19], что крутят по нашему местному каналу. Через минуту Бо Шитали возвращается ко мне, таинственно улыбаясь. Ещё какое-то время мы сидим на ступеньках, и я рассказываю ей про свою школу. Мама уже вернулась в гостиную, прикрыв за собой дверь.

Я рассказываю Бо Шитали, что наша новая училка мисс Чама так жирно красит губы красной помадой, что у неё даже зубы в ней измазаны. От этого кажется, словно она объелась помидоров. А ещё сегодня на перемене мы бегали по футбольному полю, которое давно пора покосить. Я потеряла туфлю, и из-за этого мы с Луизой опоздали на следующий урок. А ещё Луиза помогает маме торговать на базаре фриттерами^[20], но это после уроков, конечно. Может, потому она такая полненькая, что всё время что-то жуёт. Потом, сморщив носик, я задаю Бо Шитали очень важный вопрос — выйдет ли она замуж за Бо Хамфри.

— Да, — уверенно отвечает девушка.

— А можно я буду девочкой с букетом?

— Можно. — Бо Шитали довольно улыбается.

— Ура. Значит, я буду танцевать на твоей свадьбе? Пусть Тате купит мне новое платье. — Я уже рисую в своём воображении пышные рукава и кружева на подоле.

— Только пока, чур, это будет наш секрет, хорошо? — говорит Бо Шитали. Дует майский ветерок, и длинные чёрные волосы девушки падают ей на лицо.

Запели сверчки.

Секрет? Обожаю секреты!

Примечания

9

Ншима — масса из кукурузной муки для приготовления клёцок.

10

Тиляпия — рыба, похожая на карпа.

11

Междометие, выражающее неодобрение (ньянджа).

12

Налоло — район в Западной провинции.

13

Вежливое обращение, предполагающее старшинство.

14

Матеро — район Лусаки.

15

Ну да, конечно (ньянджа).

16

Бьюти — от англ. beauty — красотка.

17

Черепаха. Здесь: неуклюжий.

18

Киншаса — столица Республики Заир.

19

«Никто, кроме тебя» — мексиканский сериал конца 1980-х гг.

20

Фриттеры — кулинарные изделия из жареного жидкого теста с начинкой.