Почтальон vs Редактор

Муханов, 2019

Эта книга – о том, как создается история людей и событий. Почему достаточно лишь одной невероятной случайности, которая в итоге вдруг определяет глобальный сдвиг? Есть ли неведомая сила, способная менять то, что, казалось, уже было предопределено человечеству? Герои романа, вымышленные и реально существовавшие, в трёх судьбоносных для России исторических эпохах (Война 1812 года, Великая Отечественная война, наше время), тесно переплетая свои действия, ищут ответы на эти вопросы. Способны ли они, слыша таинственный голос, идущий сквозь время и расстояние, только передать его послание власть имущим, или же готовы действовать сами, правя полотно истории? И могут ли они, зная будущее, изменить прошлое? Содержит нецензурную брань.

Глава 9

1812 г., Алексей Берестов

— Отошли, отошли, братцы! — вырвал Берестова из оцепенения памяти веселый возглас кого-то из солдат передних рядов. Он вновь был на лугу возле дороги, сидел на своем кауром жеребце посреди сомкнутого каре, посреди пальбы, дыма и криков. Атака французов откатывалась назад по всей линии, очередная, но не последняя.

— А вот сейчас пойдут опять! — мелькнуло у него в голове.

Неверовский, бывший со своей небольшой свитой чуть позади, тронул коленями коня и подъехал к нему. Его лицо, слегка простоватое и спокойное, в пылу сражения, казалось, горело как костер.

— Удержали вновь, поручик! — тихо сказал генерал. И, обернувшись вперед, громко прокричал своим солдатам:

— Молодцы, ребята, так держать строй!

— Рады старатьс…ваш…пре…ство! — отвечал нестройный, но дружный хор голосов. Каре стояло теперь неподвижно, пользуясь передышкой. От Красного прошли не более двух верст, но каждая сажень этого расстояния, наверное, уже стоила нескольких жизней. Рядом относили в тыл раненых, пронесли всего исколотого но бранно и весело ругающегося того полковника со шрамом, героически державшего первые ряды каре под огнем. Неверовский, качаясь в седле, посмотрел в подзорную трубу на позиции французов, а затем беспомощно опустил ее, словно весившую теперь несколько пудов. Он ждал момента, когда Мюрат¹¹ начнет наконец разворачивать для атаки свою отборную кавалерию, ждал с яснейшим пониманием, что это сейчас случится, и с едва теплившейся надеждой, что, может быть, этого не произойдет. Лучшая в Европе конница сейчас его сметет. Вдали строились эскадроны, слышались резкие гортанные крики людей и лошадиное ржанье. Берестов повернулся к генералу, теперь его лицо тоже пылало, он слегка трясся от предвкушения.

— Дмитрий Петрович, — сказал он, — мы выиграли армии три часа, а надобно нам еще столько же. Мюрат думает сильно удивить и испугать нас, но видит бог, мы русские, не убоимся же погибели в час, когда в наших руках судьба Отечества! Надо выстоять! — и крикнув солдатам каре расступиться, он выскакал вперед, остановившись в пяти саженях перед передней шеренгой. Там он слез с седла, выпустил уздечку из рук и опустился в слегка примятую солдатскими сапогами траву.

Наконец, раздался мерный гул от топота тысяч лошадей. Французы решили теперь сломить сопротивление непокорных русских таранным ударом своих отборных кавалерийских сил. Разъярённые, разгоряченные жарой и боем всадники на таких же разъярённых огромных конях понеслись лавиной на заколебавшийся от ужаса строй. Но Берестов уже почувствовал их смятение, их страх, их желание, еще вчерашних крестьян, ныне русских солдат, отвернуться и бежать прочь от этой надвигавшейся на них смертоносной массы. И обернувшись, он рявкнул им изо всех сил своего голоса:

— Всем стоять!

А сам, вынувши из ножен саблю, вонзил ее перед собой в землю, и приготовился бить из двух заряженных пистолетов. Маленькая фигурка, неподвижно стоявшая впереди каре, удержала остальных. Инстинктивно, еще испытывая страх, но как будто заколдованная безрассудным поступком офицера, первая шеренга вдруг шагнула вперед, и выставленные стальные штыки чуть ли не легли на плечи Берестова.

— А ну пригнись, ваш…бродь! — услыхал он басистый рык за спиной, и чуть присев, прицелился в уже совсем близких, летящих на него гигантских французских кирасир. Вдали, там, куда указывали сейчас стволы его пистолетов, мелькнула синяя полоска неба, уже обрамленная аспидным оттенком приближающихся грозовых туч.

Его выстрелы одновременно с двух рук потонули в общем ружейном залпе, когда конница была всего в десяти саженях. Громко закричали раненные лошади, кувыркаясь, покатились вперед передовые конники, смятенные свинцом. Берестов откинул бесполезные пистолеты, выхватил из под ног саблю, и буквально всадил ее в бок пролетавшему мимо кирасиру. Металл лязгнул о металл до искр, оружие вырвалось из рук, и в то же мгновение Берестова снесла громада другой летящей рядом лошади. Валясь вниз, он еле успел до крови закусить губу, чтобы не потерять теперь сознание. Вокруг летели щепы разбитых прикладов, черные куски сломанных палашей, кровавые ошметки отрубленных конечностей, кони ужасно ржали, вставая на дыбы, люди извергали стоны ужаса от боли и еще более ужасные проклятия на нескольких языках. Кошмарный, яростный рукопашный бой был везде вокруг! Вот упал, с лицом, рассеченным обоюдоострым палашом от уха до уха, тот уже седой, пожилой гренадер, всего пять секунд назад просивший Берестова пригнуться под его ружьем. Отлетела душа старого солдата, прошедшего пол-Европы походом еще со времен неистового Суворова и теперь вдохновившего молодых рекрутов стоять насмерть! Рядом лег его убийца, молодой, высокий и красивый черноволосый французский кавалерист, поднятый сразу на три русских штыка, но так и не выпустивший из уже мертвых рук свой покрытый кровью клинок. В траве перед русским строем, все еще сомкнутым, валялось несколько десятков тел, умирающих или корчащихся от тяжелых ран, а кони, потерявшие ездоков, разбегались кто куда. Волна вражеской тяжелой кавалерии вдруг схлынула назад, под крики и свист носившихся рядом в беспорядке казаков.

Алексей Берестов тяжело, как будто на каждую руку навесили свинцовые вериги, поднялся из мятой травы, еще не веря тому, что остался жив. Правая рука была рассечена от предплечья до локтя и весела как плеть, жутко болел бок там, куда врезался и отбросил его убитый чернявый кирасир, его мутило, мысли никак не могли прийти в порядок. Он посмотрел на каре, стоявшее всего в трех аршинах от него и казавшееся ему как будто окутанным молочным, рваным туманом. Там каждый занимался своим делом: рядом усатый старослужащий медленно курил, что-то тихо объясняя чистящему ружье молодому рекруту, еще один солдат быстро-быстро перевязывал окровавленную кисть руки (кажется, на ней не было пары пальцев), другой, опираясь на ружье, просто удивленно и молча глазел на Берестова.

Вдруг всплыло еще одно воспоминанье, странно, эти картины возникали в голове гораздо яснее чем реальность вокруг…. Пять лет назад, большое поле у прусского городишки Эйлау¹², валящий комьями ослепительный снег, бьющий в глаза и французским, и русским полкам, черные тучи низко-низко у земли, превратившие короткий зимний морозный день в мрачные кровавые сумерки. Кровь, пальба и крики везде вокруг, как сейчас. Огромное пространство, куда ни кинь взгляд, покрыто алыми и черными пятнами, затянуто дымом от орудий, заполнено воем картечи, ржаньем лошадей, стонами и проклятьями. Еще утром целый корпус неприятеля, наступавший в центре на русские позиции, сбился с пути в неожиданно упавшем с неба снежном буране, вышел прямо на главную нашу батарею и был полностью истреблен огнем практически в упор. Берестов видел это жуткую и одновременно величественную мясорубку, скача вдоль фронта с донесением от князя к командующему барону Беннигсену. Его лошадь время от времени проваливалась в снег, хлопья, летящие со всех сторон, слепили глаза, лезли в уши и рот, любое движение давалось с трудом, скованное студеным ветром. В таких ужасных условиях генералы посылали своих адъютантов одного за другим, ибо потеря любого важного сообщения или приказа, могла означать судьбу всей баталии. Вот Берестов видит вновь, как и сейчас, несущуюся на русских массу мюратовой конницы, страшную колонну из пестро раскрашенных драгун и кирасир, сносящую все на своем пути, тысячи всадников врезаются в наш центр, и рвут на части полки только что наступавших вперед русских гренадеров. Они проскакивают мимо него, не обращая внимания, ведь что им одинокий русский, их цель — сомкнутые ряды пехоты, уже готовой все смять, растоптать, уничтожить и прорваться прямо к ставке их императора. Две волны сшибаются — и среди бескрайнего снежного поля, лишь кое-где разбавленного редкими холмами и полуразбитыми постройками, начинается кровавая схватка. Берестов смотрит на этот ужасающе прекрасный бой со стороны, осадив своего коня, и инстинктивно откинув голову назад: только что он услышал Глас. И вот уже все, что происходит в центре, становится неважным — тем более, что кавалерия врага начинает медленно, но верно, откатываться назад, оставляя алый след из валяющихся на снегу убитых всадников и покалеченных лошадей.

Он скачет в обход, к стоящей на пригорке, наполовину уже засыпанной снегом конной батарее из десяти пушек, возле которой распоряжается еще совсем юный, явно моложе Берестова, невысокий и черноволосый генерал с лирично-серьезными карими глазами, в легком лисьем полушубке, небрежно накинутом на плечи поверх золотых эполет. Это артиллерийский начальник граф Александр Кутайсов¹³, и адъютант будто бы знает его, но непонятно откуда, ибо раньше они не встречались вовсе.

— Ваше сиятельство! — обращается к нему Берестов, стараясь перекричать шум идущего рядом боя. — Князь Багратион просит немедленно укрепить его позиции вверенной вам артиллерией!

Кутайсов оборачивается к нему, и, смотря как бы свысока, с раздраженным удивлением спрашивает:

— Неужто князь не видит, что эти пушки нужны нам в центре? Левый наш фланг не под ударом, что за глупости?

Мимо со свистом пролетает ядро, врезаясь в живую плоть где-то за спиной юного генерала, раздаются крики кого-то из адъютантов, но Кутайсов даже не реагирует на это, настолько сильно его возмущение этой ситуацией. И тут Берестов, собравшись с духом, делает шаг и чуть ли не в лицо выпаливает ему:

— Граф, грядущее грядет!

Генерал, слегка отпрянув, моргает, затем секунд пять очень пристально смотрит на Берестова. В людей позади врезается еще одно ядро, разворачивает и бьет в щепу лафет одного из орудий, отскакивая, рикошетом задевает двух канониров, которых тут же поднимают и уносят. Кутайсов медленно снимает левую белоснежную перчатку, рвет с одного из пальцев большое серебрянное кольцо с красноватым камнем, и протягивает его Берестову.

— Слушайте, подпоручик! — говорит он. — Если когда еще вам доведется передавать мне через кого-либо такое донесение, — он особо подчеркивает, выделяет интонацией слово «такое», — То приложите к нему этот перстень, и я буду знать!

Затем он поворачивается к горстке своих оставшихся офицеров, попрятавшихся от огня за лафеты пушек.

— Сдается мне, господа, что Бонапарт хочет нас обмануть сегодня! Сейчас он всей силой навалится на левый фланг наш, снимайте пушки, едем туда!

И, обратившись лично к своему адъютанту, высокому курляндскому поручику с смешными усами примерно его возраста, громко, стараясь перекричать вой сражения, добавляет:

— Иван Карлович, неситесь на правый фланг к Ермолову! Пущай со своими пушками немедля скачет к нам налево, быстрее, быстрее!

Он хлестает нагайкой уже растворяющийся в снежной пелене круп коня мчащегося в огонь своего адъютанта. Еще одно ядро взрывает снег позади него, но это уже не интересно ни ему, ни Берестову. Все вместе начинают быстрое движение в сторону далекого черного дыма от селения Серпален, туда, где на левое крыло русских собирается налететь только что подошедший к Эйлау свежий корпус маршала Даву. Они оба, и Берестов, и Кутайсов, уже знают, что судьба битвы теперь зависит от их быстрых и слаженный действий, ибо таинственный Глас сказал им это….

Резкая боль в руке вернула Берестова к реальности. Он повернул голову: позади по-прежнему стоял развернутый строй русского каре. Шеренга расступилась, и Неверовский, казавшийся еще выше на своем боевом коньке, подъехал к поручику.

— Вот спасибо, голубчик! — просто и устало сказал он. И Берестов почувствовал себя так радостно и счастливо, как, казалось, никогда в жизни, а ведь знал он, что жизни этой оставалось совсем чуть-чуть.

Вдали вновь разворачивались для атаки французские полки. Строилась пехота в темно-синих, выделяющихся на фоне окрестных лугов мундирах, а по флангам, уступами, пристраивались ровные ряды кавалерийских эскадронов. Во фронт выкатывали артиллерийские батареи, были даже слышны отрывистые, резкие, гортанные, как карканье ворон, приказы командиров. Все остальное вокруг, казалось, смолкло. Дмитрий Петрович, привстав в седле всего в аршине от Берестова, смотрел в трубу на разворачивающегося к смертельной атаке неприятеля, и одновременно слушал доклады полковых командиров:

Худо, уже потеряли много народу, 22 офицера и около 300 нижних чинов уже выбито огнем, посечено саблями, раздавлено бешено мчавшимися конями! Молодцеватый майор из свиты Неверовского закончил свой доклад общей, витавшей над всеми сейчас, мыслью:

— Ваше превосходительство, будь здесь сам Наполеон, он бы сразу взял нас в кольцо и раздавил в первой же атаке. А нынче, похоже, Мюрат это тоже сообразил сделать….

И вот вновь все молчат. Берестов уже начинает шататься от боли, кровь сочится по белым рукавам мундира, не переставая, голова кружится. Но глас по-прежнему звучит, кажется, как единственная нить, еще связывающая его с этим миром, не позволяющая терять сознание. Он вдруг поворачивается назад, и смотрит вдаль за спины солдат, туда, где дорога петляет и уходит вниз, спускаясь с очередного холма. Там начинается ярко зеленая полоса молодых дубков, которыми еще при Екатерине обсадили с двух сторон старый почтовый тракт. Он здоровой рукой берет Неверовского за рукав и указывает на это место, до которого остается почти полверсты. Генерал глядит туда через свою трубу, потом понимающе кивает.

Со стороны французов раздается мерный звук барабанов. Неверовский вздрагивает, и вновь устремляет взор вперед, ожидая начало атаки. Но Берестов смотрит туда спокойно. От неприятельских позиций отделяется одинокой всадник на белой лошади, в белом же офицерском мундире, он медленно приближается к русскому каре, гарцуя, размахивая над головой белым куском ткани.

— Послушайте, Дмитрий Петрович! — начинает Берестов, вначале с трудом, заплетающимся от боли языком, но потом все тверже, тверже, и, наконец, не терпящим возражений голосом, которым, кажется, можно резать сталь. — Этот ко мне. Хочет поговорить. Вернусь ли я, нет ли, то не ведомо. Я задержу его, сколько можно, нам будут предлагать просить капитуляции, выслушаю его условия, потяну время. А вы отступайте пока к тем дубам. Там надо встать насмерть, ибо далее им пройти нельзя к городу. Кавалерию их только там и можно сдержать. Время мое,кажется, пришло. Вот это кольцо, — и он протягивает Неверовскому перстень с красным камнем. — Передайте его при встрече его сиятельству графу Кутайсову, начальнику артиллерии Первой нашей армии. Он знает. Прощайте!

И, даже не слушая попыток Неверовского остановить, удержать, запретить, мягко высвобождает свою еще здоровую руку, которую генерал удерживает. Кивнув ему, он медленно, пешком, еле держась на ногах, оставляя за собой капающую кровь на травинках, бредет навстречу белому французскому всаднику, стараясь только держать осанку ровно, отдаляясь все дальше и дальше от отходящего по дороге к деревьям русского каре.

Примечания

11

Иоахим Мюрат (1767-1815) — один из самых известных наполеоновских маршалов, король Неаполя, начальник всей французской кавалерии.

12

Эйлау (или Прейсиш-Эйлау) — ныне Багратионовск Калиниградской области, город в Восточной Пруссии, возле которого 7-8 февраля 1807 года произошло кровопролитное сражение между русскими и французскими войсками. Итог сражения остался неопределенным, с обеих сторон было убито и ранено около 50 тыс.человек.

13

Кутайсов Александр Иванович (1784-1812) — генерал-майор, герой Отечественной войны 1812 года, начальник русской артиллерии. Убит в Бородинском сражении на батарее Раевского, его тело не было найдено.