Другая сторона стены

Надежда Черкасская (2024)

1998 год. В краеведческом музее одного из сибирских поселков висит портрет девушки. Местные жители называют ее Черной Софьей, а легенда, переходящая из уст в уста, гласит, что почти полтора века назад, в 1865 году, в ее доме произошло убийство. У этого преступления нет прямых доказательств, и давным-давно нет в живых никого, кто мог о нем что-то знать. Полина учится на архитектурном факультете. Однажды летом ей и двоим ее друзьям приходится отправиться в поселок на севере области — на практику по реставрации старинного дома. Сами того не осознавая, они постепенно оказываются в водовороте событий, где оживает далекая история, а местные легенды порой говорят правду, а порой — искажают реальность.

Внутри дождя

Вскоре после того, как закончилось наше странное собрание, нам велели расходиться по местам дислокации. Павел уже — пожалуй, слишком — привычно подхватил мои сумки и бодро возвестил о том, что нам троим нужно следовать за ним. Музей — достаточно большое двухэтажное кирпичное здание, когда-то, скорее всего, служившее флигелем для владельцев состоятельного дома, сразу как-то расположил нас к себе. Хотя бы потому, что нас вышли встречать, чему я удивилась, хотя это было вполне логично. На крыльце с тремя высокими ступенями, держась за витые кованые перила, стояла высокая молодая женщина, точный возраст которой было сложно определить. Она была явно старше нас, лет на пятнадцать — не меньше. Она так поразила меня своей какой-то совсем не здешней красотой: смоляными волосами и темными глазами с длинными ресницами, а еще длинным темным платьем в красный цветочек — что я даже не сразу заметила трость в ее правой руке. Женщина, явно знавшая нашего нового друга Павла уже довольно давно, приветливо улыбнулась, махнула ему изящной рукой и, осторожно, словно впервые в жизни, шагнула навстречу, с сильным стуком ткнув тростью прямо в одну из каменных ступеней крыльца. Я поняла, что она, скорее всего, директор музея, который на все время практики станет нашим общим обиталищем.

— Ангелина Николаевна! — Паша быстро подошел к ней и, как мне показалось, помог удержать равновесие. В голове сразу, в долю секунды мелькнуло несколько вопросов: почему Ангелина Николаевна вынуждена ходить с тростью, как давно она с ней ходит и почему она так необычно выглядит? Ответить самой себе я могла только на второй вопрос, и было ясно, что с тростью директриса музея ходит уже давно, иначе Паша не отреагировал бы так быстро, ведь знают друг друга они уже не один год.

— Эээ… Поля… — успела прошептать мне Ира перед тем, как директриса, радостно раскинув руки, обратилась к нам. О чем хотела спросить подруга, я поняла и без продолжения — её явно посетили те же самые мысли, что и меня. Дима же просто стоял и попеременно глазел то на нас, то на Ангелину Николаевну.

— Проходите скорее! — директриса продолжала нам улыбаться. Мы поднялись на крыльцо, я успела оглядеть веранду и еще больше укрепилась во мнении о том, что это был как минимум флигель каких-то местных богачей. А может быть, не флигель, а летний дом, — было видно, что каменное крыльцо, маленький портик и дистиль новее, чем всё остальное. Может статься, что раньше домик вообще был деревянным, а потом, в какие-нибудь двадцатые годы, когда социалистическое отечество отчаянно нуждалось в переводе всего что можно под хозяйственные нужды, чтобы не сносить, его обложили половиной кирпича, после чего благополучно попытались забыть о его буржуйском прошлом. Впрочем, оно всё равно выглядывало наружу, — как это часто бывает, тайное рано или поздно становится явным. Я наивно понадеялась на то, что последние хозяева этого дома не были убиты прямо на том месте, где я стояла, в кровавом 1918 или 1920 году (между ними в наших краях были белые, которые опасности для среднестатистического барина не представляли), но уверенности в том, что восемьдесят лет назад на этом крыльце не расстреляли какого-нибудь старого купца, было мало. Мои мысли, очевидно, выбрали этот день для своих странных плясок, и я в долю секунды представила себе картину, которая могла развернуться прямо здесь. Благо, что позади меня, Иры и Димы хоть и медленно, но шли Павел с нашей новой знакомой, пропустившие нас вперед, а значит, задержаться в своих фантазиях у меня попросту бы не получилось. Дождь в последний раз за сегодняшний такой долгий день прошелестел у меня за спиной, обещая скорый отдых.

Как только я шагнула внутрь, мне показалось, будто дом покачнулся, вздохнул и задышал на меня приятной прохладой своего полумрака. Уже с порога стало ясно, что здесь попытались сохранить как можно больше от старины. Конечно, не зная, как дом выглядел изначально, я не могла сказать, что именно тут осталось от его прежней — самой первой — жизни, но в зале, который когда-то являл собой что-то вроде гостиной, всё выглядело так, будто мы попали в одну из книг испытавшего на себе наши холодные зимы Достоевского.

— Ну, давайте познакомимся, — Ангелина Николаевна, остановившись, оперлась на трость и по очереди протянула каждому из нас руку. Мы назвали свои имена, я оглядела нас всех, и мне стало стыдно и перед Ангелиной Николаевной, и перед первыми хозяевами дома, и почему-то перед Достоевским, хотя, будучи в наших краях, он явно выглядел не лучше. Но все-таки грязь на наших кедах солидности не добавляла. Пока я размышляла, стоит ли предложить вымыть пол, Ангелина Николаевна, словно читая мои мысли, сказала:

— Сейчас главное — расположиться! Музей наш повторяет интерьеры одного из флигелей усадьбы Кологривовых. Собственно, ее вы и приехали реставрировать.

Я удивленно воззрилась на Павла. Он пожал плечами и улыбнулся:

— Ну, просто мы обходили с другой стороны. А если выглянуть в окно вон из той комнаты — он указал налево, то вы увидите, что окно-то, собственно, выходит на правый торец большого дома — самой усадьбы. Да и из-за дождя сумерки наступили рано, и видимость уже так себе, вот вы и не заметили. Здесь почти все помещения обставлены так, как описано в старинных документах и потому может показаться, что мы находимся в жилом доме. Музей не совсем обычный. Правда, когда проходят какие-то специальные выставки, здесь ставят стеллажи и все остальное, что не мешает основной экспозиции.

— Конечно, большую часть вещей мы так и не нашли, — продолжила Ангелина Николаевна, постукивая по круглому черному камню, венчавшему ее трость, — но обычно в таких случаях музеи покупают аутентичные или похожие предметы на барахолках — так и получаются интерьеры. Но, Павел, не будем забалтывать ребят. Вы, я так понимаю, очень устали и не отказались бы от ужина. Работники столовой, что на углу улицы, снабдили нас припасами на целых два дня — меня заранее известили, что помимо Павла в этом году в музее будет еще пара человек. Не знаю, как там будет с провизией у тех, кто живет в школе, но от голода не умрут. По крайней мере, точно не от него, — она улыбнулась. Идите в пристройку, мойте руки — там уже всё готово.

Мы уже собрались было идти, но Паша остановился. А поскольку мы, находясь в положении гостей, как-то интуитивно не считали возможным делать хоть один шаг без него, то и мы, ожидая, когда он закончит разговор с Ангелиной Николаевной, остались на месте.

— Как тут дела? — тихо спросил Павел. Директриса пожала плечами и улыбнулась:

— Как и обычно. На днях привозили школьников, напугали их и уехали. Я всю экскурсию пыталась быть объективно-нейтральной, но учительница вещала свое.

— Я сначала схожу посмотреть, — сказал Паша, словно пропустив мимо ушей все предыдущие фразы. Мы с Ирой и Димой переглянулись — ребята, как и я, не понимали, о чем они говорят.

— Пойдемте со мной, — Паша махнул нам рукой, — всего минута. Я вам кое-что покажу, и будем ужинать.

Мы прошли за ним в следующую комнату мимо темного бархатного дивана, канделябров на стенах и деревянных полок с книгами до самого потолка. За нами, стараясь не стучать по полу тростью, сильно хромая, шла Ангелина Николаевна. Через пару секунд мы все оказались в комнате с длинными тяжелыми портьерами, узкой кроватью, иконами в красном углу, еще большим, чем предыдущей, количеством книг и массивным резным бюро, над которым на стене висел поколенный портрет молодой красивой девушки с длинными волосами — сверху почти черными и собранными в прическу, внизу — спускавшимися на плечи завитыми локонами, цвет которых переходил в необычный красновато-медный. То же было и с глазами — издали они казались карими, но стоило подойти поближе, как их цвет менялся на коричнево-красный. Я подумала о том, что у художника был дефицит красок, а ехать за новыми было далеко. Рот девушки был маленьким, а губы нельзя было назвать полными, однако, тонкими они не были, к тому же, создавалось впечатление, что всё то время, пока с нее писали портрет, она о чем-то думала, и оттого слегка сжала губы, добившись этакого эффекта Джоконды. У нее был прямой греческий нос и аккуратные темные брови дугой, а белые руки, сложенные на фоне темно-коричневого платья с пышным кринолином — и правда, как у Джоконды, достаточно сильно бросались в глаза. Из украшений на ней были серьги с овальными жемчужинами и жемчужное же золотое кольцо. Надпись на маленькой черной табличке, сделанная золотыми буквами внизу, гласила, что на портрете изображена дочь полковника Николая Михайловича Кологривова — Софья Николаевна.

Я быстро перевела взгляд на Пашу и увидела, что он застыл перед портретом девушки с совершенно благоговейным взглядом. Мне показалось, что, если бы сейчас началось землетрясение, он бы не заметил его и так и простоял бы у ее портрета, пока дом не развалился.

— А это — портрет нашей местной знаменитости, — тихо сказала Ангелина Николаевна.

***

Весь день меня преследовало одно желание — лечь. Именно поэтому было так странно лежать в темной каморке, выделенной нам с Ирой, отчаянно пытаться уснуть, но к часу ночи так и не суметь это сделать. Я поворочалась на своей узкой кровати, протянула руку и дотронулась до Иры, которая как-то особенно громко засопела — от прикосновения подруга тут же затихла, издала звук, похожий на писк и отвернулась к стене.

После ужина (или позднего обеда) директриса провела нам короткую экскурсию по музею. Помогал ей Паша. Из разговоров я поняла, что работают тут еще две сотрудницы, но сейчас они все в отпусках, и Ангелина Николаевна, несмотря на «определенные трудности», как она назвала свою хромоту, вполне справляется одна. Да, впрочем, в июле в музее будет тишина — приедут, быть может, пару раз какие-нибудь туристы из города, а, в общем, месяц обещает быть достаточно спокойным.

Первая комната, которую нам показали после того, как мы едва выбрались из-за стола с животами, набитыми котлетами, пюре и заварными из местной кулинарии, была как раз той, в которой висел портрет красивой барышни. Уже тогда, когда мы впервые подошли к портрету, мне стало понятно, что именно об этой девушке, назвав ее «Черной Софьей» обмолвилась Оля из компании археологов. Вспомнился мне и убийственный взгляд, который бросил на нее Паша.

— Расцвет, скажем так, усадьбы, связан, безусловно, с периодом, когда его хозяином был Николай Михайлович Кологривов — отец этой девушки Софьи, — говорил Паша. Здесь устраивались благотворительные обеды и балы, салоны и даже научные чтения, поскольку сам Кологривов был очень образованным и ценил научные новшества. Конечно, многое здесь связано и со ссыльными поляками — в соседней комнате есть экспозиция, посвященная людям, которые находились здесь на житье.

— А что же дочь Кологривова — Софья? — вдруг спросил Дима, кивнув на портрет, — о ней есть какие-то свидетельства, кроме портрета? Мне кажется, многие интересуются ее судьбой.

— Есть, — как-то слишком медленно и загадочно проговорил Паша, поворачивая к нам, и я явственно услышала, как его голос задрожал, — однажды она пропала, и с тех пор ее больше никто не видел, — он спохватился, увидев наши ошарашенные лица и вдруг как-то порывисто и резко произнес, — Давайте пока лучше пойдем и поглядим на выставку про ссыльных. Там много интересных документов и фотографий.

Я прокручивала это в своей голове весь оставшийся вечер. Во-первых, Павел был неглуп и ясно понимал, что мы станем его допрашивать об этой истории. Хочешь — не хочешь, а трехнедельное пребывание в Поречье так или иначе заставит нас жить жизнью его тогдашних хозяев. К тому же, Паша явно о чем-то умолчал, а Ангелина Николаевна вела себя так, будто они уже давно заключили какое-то соглашение, касающееся Софьи. И вот сейчас, когда мне не спалось, все это, точно назло, застряло у меня в голове. Я почти ничего не знала о Софье Кологривовой, кроме того, как она выглядела, а еще что она пропала и что к ней, кажется, очень сильно неравнодушен Паша.

Я одернула себя за эту мысль.

«Какой же бред, Поля. Она умерла сто лет назад. Даже если прожила еще долго после того, как пропала, все равно прошло почти сто лет. А, впрочем, ведь тебя в твоем случае такая мелочь, как смерть, совсем не волнует, не так ли?»

Весь прошедший день казался теперь то ли полусном, то ли днем, поделенным на два. Я встала с постели и, нашарив в темноте на полу сумку, вытащила из нее длинную шерстяную кофту на пуговицах. Мне показалось, что в сочетании с пижамой ее вполне достаточно для того, чтобы выйти на улицу подышать свежим воздухом. В конце концов, кому я здесь нужна? Я вышла через черный ход, через который было удобнее всего заходить в нашу пристройку. Служебных помещений было два — собственно, в них мы и расположились: я и Ира в одной каморке, Дима и Паша — в другой. Ангелина Николаевна, отдав ключи Паше, после нашей экскурсии направилась к себе — жила она совсем рядом.

Вырвавшись на воздух, я осознала, что дождь, хоть и идет, но теперь стал совсем слабым. У меня мелькнула надежда на то, что он прекратится, но проверенная веками примета говорила об ином. Обогнув деревянную ширму, за которой скрывался установленный специально для нас душ-топтун, а затем, пройдя мимо одного из главных сооружений в любой сельской местности — деревянного туалета с окошком-ромбиком, я собралась было просто постоять в тишине и покое и, подняв голову, попытаться рассмотреть в ночном небе звезды. Но не тут-то было.

В темноте вспыхнул маленький огонек зажигалки, который осветил знакомое лицо. Потом так же внезапно на кирпичной стене пристройки загорелась одинокая лампочка.

— Какими судьбами? — спросил Паша, сидевший на каком-то бревне, прислоненном к стене пристройки. Мне моментально стало стыдно за свой блестящий наряд — пижамные штаны в ромашку и кофта в невероятный ромбик, наверное, делали меня похожей на клоуна. Впрочем, спустя секунду я поняла, что это не та ситуация и не тот человек, который будет обращать внимание на узор моей пижамы.

— Наверное, теми же, что и ты, — я пожала плечами и, не дожидаясь приглашения, села рядом, — не спится?

— Я зубы чистил, — он улыбнулся и помахал зубной щеткой, зажатой в руке. — Потом услышал сверчков и сел послушать. Не куришь?

Я помотала головой.

— И правильно. Вредное дело, мне бы тоже не надо, но пока не могу… не против, если я…? — он показал мне пачку сигарет.

— Не против, — тихо ответила я, смотря в небо. — Ира курит, и я привыкла.

— Вы вместе живете в общаге? — спросил Паша, затягиваясь. Я кивнула:

— Ага. С первого курса.

— Здорово, — тихо сказал он, — всё время вместе. А ты откуда в город приехала учиться?

— Из Елизаветинки, — откликнулась я, — Это в…

— Знаю-знаю, — Паша улыбнулся, — деревня в честь Елизаветы Петровны, кстати, названа.

— Откуда ты знаешь? — спросила я. Сама я поймала себя на мысли о том, что никогда особенно и не задумывалась о том, что это за Елизавета, в честь которой назвали деревню, а в школе об этом умолчали. Сейчас, впрочем, тайн уже никто ни из чего не делал.

— Так это легко угадать, — Паша улыбнулся и полез в карман олимпийки. Через секунду он извлек оттуда блокнот и, пролистав его, открыл страницу, на которой я разглядела длинный список названий.

— Большая часть деревень и сел, в чьих названиях присутствуют имена, названы так в честь кого-то из династии Романовых. Так что все эти, — он провел пальцем по списку сверху вниз, — Николаевки, Александровки и Петровки — это, разумеется, в честь императоров.

— А, к примеру, Ольговки, — я показала на одно из названий, — в честь кого-то из великих княжон?

— Вестимо, — Паша улыбнулся, — вот эта Ольговка — она как раз рядом с твоей Елизаветинкой, — основана в 1896-м году. Угадаешь, кто родился в 1895-м?

Я, конечно, не настолько была сильна в датах, как Паша, но не так давно я смотрела вместе с мамой какой-то зарубежный документальный фильм о Романовых. Для того, чтобы понять, что Ольговка названа так в честь старшей дочери Николая II, мне не понадобилось много времени.

— А ты, оказывается, не только в своей сфере гений, — Паша улыбнулся.

— Если бы было всё так просто, — я засмеялась, но так, чтобы никого не разбудить. — Я всего-то люблю разные тайны, а где их еще брать, как не в истории? Хотя, конечно, я в ней мало что смыслю. Как думаешь, кстати, кто-нибудь из них мог выжить? Ведь столько раз, оказывается, появлялись эти самозванки.

— Нет, — Паша с грустной улыбкой покачал головой, — я уверен, что никто. А самозванство и самозванчество — это стандартные явления, как будет время — расскажу.

— Даже Анастасия? — с надеждой спросила я, понимая, что выгляжу глупо.

— Даже Анастасия. — Павел кивнул. — Бежать оттуда было невозможно, да они и не хотели. И бесследно пропасть, в любом случае, у них бы не получилось. — Паша встал, затушил сигарету о так кстати стоявшее рядом ведро и выбросил туда бычок.

— А что насчет Софьи Кологривовой? — вдруг вырвалось у меня. — Как так вышло, что она бесследно пропала? Ты расскажешь нам о ней подробнее?

Его взгляд изменился в одну секунду — он на миг зажмурился, к горлу будто подкатил ком — всё это длилось совсем не долго, но я успела заметить. Он подал мне руку, я схватилась за нее и встала с бревна.

— Я…видишь ли, Полина…мне не хотелось вас пугать, но, когда я с вами познакомился, мне показалось, что, если я вас сюда позову, будет веселее. Просто своих я, наверное, и правда уже достал этими историями… И вот, теперь я понял, что вам рано или поздно придется рассказать всё, что я знаю… Впервые я приехал сюда два года назад, когда закончил первый курс. Была этнографическая экспедиция, русский отряд. Мы составили карточки для опроса информантов, ходили, как обычно, к бабушкам и дедушкам. Каждый день одно и то же: ты приходишь, а им здесь так скучно без детей и внуков, которые разъехались по городам, что вместо ответов на твои вопросы о том, что у нас официально называется, к примеру, «аграрной вредоносной магией», они рассказывают, как опять задержали пенсию, как аптека на прошлой неделе не работала, и негде было достать цитрамон, что тонометр сдулся и не работает. Мы старались как-то развеселить их своим присутствием. Так вот, я о чем. В первый же приезд одна бабушка и рассказала мне о Софье. Сказала, мол, жила у нас тут одна…и посоветовала пойти в музей. Здесь я познакомился с Ангелиной Николаевной, и она рассказала мне историю. В 1865 году Софья Кологривова должна была выйти замуж за какого-то здешнего чиновника. В том же году должна была состояться свадьба ее брата с девушкой, о которой я так ничего нигде и не нашел. Но ничего из этого не произошло.

Я почувствовала, что моя кожа покрылась мурашками. То ли от осознания того, что сейчас Паша скажет что-то ужасное, то ли от ночной прохлады. К тому же, увлекшись своим рассказом, он подошел ко мне так близко, что еще немного — и мог бы уткнуться мне носом в лоб. Мне стало не по себе, я шумно вдохнула и спросила:

— Почему?

— Потому что Софья убила предполагаемую невесту своего брата и исчезла.

Несколько секунд я молчала, смотря прямо ему в глаза. В траве все также стрекотали сверчки, я заметила, что дождь стих настолько, что превратился в еле заметную приятную морось. Одинокий комар, словно пытаясь пасть смертью храбрых, бился о тускло горящую и мигающую лампочку. Паша не отводил взгляда, и это очень смутило меня — я, в отличие от той же Иры, которая чувствовала себя в таких ситуациях спокойно, вообще не слишком-то любила проводить время с парнями, которых знала не так долго, как, к примеру, Диму. У меня на то были свои причины. Поэтому попытки знакомств на улице или в кафе, а также просто невинные вопросы и беседы совершенно внезапно могли поставить меня в тупик, да так, что я подчас выглядела, как городская сумасшедшая — замыкалась в себе, отводила глаза и убегала. В душе я знала, была больше, чем уверена, что в случае с Пашей мне не грозит никакая опасность. Однако, он почему-то всё еще продолжал смотреть, не отодвинувшись ни на миллиметр. И молчал.

— Так, стоп. — я тряхнула головой, — ты хочешь сказать, что посреди краеведческого музея висит портрет убийцы? Что вот та красивая девушка из каких там годов…

— 1860-х.

— Эта девушка убила невесту своего брата?

— Ты не дослушала, — прошептал Павел.

Я подняла на него взгляд:

— Ты и не договорил.

— Так говорят все, и это официальная версия. И именно ее считают убийцей абсолютно все: от историков до местных жителей. Все, кроме меня. Я уверен, что Софья Кологривова не убивала ту девушку. Я знаю, что это всё выглядит странно, и даже Ангелина Николаевна, которая очень добра ко мне, относится к этому, как к ребячеству, этакой навязчивой идее. Но я уверен, что Софья этого не делала. В прошлые годы поместье было закрыто, а теперь его откроют для реставрации. Из архива привезли копии плана дома и парка, а еще мы попадем внутрь.

— И что ты хочешь сделать? То есть, я поняла, конечно, что ты задумал найти доказательства того, что Софья никого не убивала, но как ты собираешься это сделать?

— Еще не знаю… да и не уверен, что хоть что-то получится, — еле слышно ответил он. — но когда пойму…ты поможешь мне?

Я кивнула и попыталась ободряюще улыбнуться ему:

— Но только при одном условии.

— Каком? — Паша наклонил голову и прищурился.

— Завтра прямо с утра ты расскажешь мне, Ире и Диме всё, что сам знаешь об этой истории. Мы сюда приехали, конечно, не тайны разгадывать, но если это придется делать, то всем вместе.

— По рукам, — он протянул мне ладонь. Я пожала ее — большую и крепкую, по сравнению с ней моя была совсем маленькой и тонкой. — Но с тебя не только эта история.

— А какая еще? — спросил он.

— Все, которые успеешь рассказать.

В одну секунду дождь вдруг снова припустил — еще сильнее, чем днем. Я даже не успела двинуться с места, а Паша уже снял с себя олимпийку, набросил ее на мою голову и плечи, схватил за руку, и мы, тихо смеясь, помчались в музей. Я чувствовала себя намного лучше, чем утром, плывя в неизвестность и непрекращающийся дождь. У меня появился еще один друг — и это было хорошее начало.

***

Он был старше меня на шесть лет. Когда мы познакомились, ему было двадцать четыре, и он уже окончил высшее общевойсковое командное училище в нашем городе, был офицером и, конечно, привлекал к себе не только мое внимание — это мне было известно, но за небольшой период нашего знакомства я никогда не пыталась сделать ничего, чтобы он понял, что именно я чувствую. У меня было много таких возможностей, но как только наступал подходящий момент, я пугалась и замыкалась в себе. В то утро, когда мы познакомились — это было больше двух лет назад, в конце апреля, и я училась на первом курсе — я сломя голову бежала на зачет со своего личного незапланированного пленэра с длинным тубусом за спиной. Ночью перед зачетом я вспомнила о том, что у меня не хватает одного наброска — здания заброшенной ткацкой фабрики начала века в стиле модерн — и потому, едва солнце встало, даже не разбудив Иру, я побежала рисовать. Работала я всегда тщательно, а оттого иногда дольше, чем нужно и потому, закончив рисунок, поняла, что еще немного — и зачет начнется без меня. Злить преподавательницу мне не хотелось, и я полетела в университет, даже толком не глядя прямо перед собой. В конце концов, я запнулась о бордюр, упала и сильно ушиблась, а мой бедный тубус описал в воздухе совершенно невообразимую дугу и спустя пару секунд явил миру все плоды моих стараний последних месяцев. Под дождь из рисунков, как я уже потом поняла, попал высокий молодой человек в военной форме. Положив свою папку (должно быть, с документами) прямо на брусчатку, он посмотрел на меня и спросил:

— Вы в порядке?

Я кивнула, смотря в его обеспокоенные серо-голубые глаза. Он собирался, видимо, подойти ко мне, но ветер стал уносить наброски, и он сразу же кинулся их собирать — все до единого, пока я сидела на том самом бордюре и рассматривала его — русые волосы, руки, форму, фуражку, начищенные ботинки. Преподаватели по живописи многое бы отдали ради того, чтобы заполучить такого натурщика, но чаще всего к нам заглядывали люди, мягко говоря, «за 60» и сильно потрепанные жизнью.

— Ну, вот, все ваши шедевры на месте, — сказал он, подходя ко мне и чуть наклоняясь, чтобы подать мне руку, — можете встать?

Когда я уже твердо стояла на ногах, он представился Михаилом, потом поймал для меня такси — старую пятерку баклажанового цвета. Я сопротивлялась, понимая, что у меня, как обычно, нет денег, но мои опасения были напрасными, потому что он же и оплатил поездку. Кроме того, он поехал со мной — тогда все прекрасно знали, что садиться в такси может быть так же опасно, как гулять в «неправильном районе» или идти по лесополосе ночью — машину мог вести какой-нибудь странный «бомбила», с которым было в лучшем случае неприятно связываться одинокой девушке.

Зачет я тогда сдала, и с тех самых пор как-то совсем уж подозрительно часто начала встречать его неподалеку от университета.

Мы так и не стали парой в прямом смысле этого слова, но, уже увидев его в первый раз, я поняла, что во мне поселилось чувство, которого я прежде никогда не знала, хотя всё то время, что мы провели вместе — всего несколько месяцев с апреля по середину августа, мы общались лишь как хорошие друзья. Многие говорят, что пока ты не узнал человека, это еще не любовь, а влюбленность, но мне казалось, что я знаю его всю свою жизнь. Мне казалось, я знаю, что скрывалось там, в глубине этих серо-голубых глаз, но единственное, что было скрыто от меня завесой тумана — это его мысли обо мне. И, конечно, будущее, которое его ждало.

В тот год летом я не поехала домой, оставшись подрабатывать в одной только что открывшейся студии живописи для взрослых и сама себе боясь признаться в том, что остаюсь из-за него. Я видела, что он уже которую неделю пытается мне что-то сказать, да и сама понимала, что мои попытки убежать от этих слов выглядят странно и глупо. Взгляды говорили лучше, чем слова, но большую часть всех событий в нашей жизни так или иначе делает реальными именно слово. Оно, как известно, было в начале всего.

В середине августа мы, как то часто бывало, встретились и пошли в кино, попав на какой-то ужастик. Потом сидели в парке — едва ли не единственном нормальном месте для детских развлечений летом, где все было как всегда: скрипели аттракционы, продавали блестящие флюгеры и шарики, пластиковые колечки и сахарную вату, дети тянули родителей к лоткам с мороженым, к длинным розовым связкам жвачек «Барби» с наклейками внутри, группа школьников пересчитывала пульки в тире. Я, стыдясь своего страха и несмелости, старательно отводила взгляд, смотрела на подол своего пестрого платья, поправляла клипсы в виде черной розы и делала вид, что смотрю на начинающее гореть в собственных алых лучах августовское солнце. Он сидел рядом, и отчаянно пытался поймать мой взгляд. И я видела это, но ничего не могла поделать со своей нерешительностью.

— Полина, — тихо сказал он, осторожно касаясь моей руки, — я хочу тебе кое-что сказать.

— Сейчас? — дрожа и все так же боясь поглядеть на него, спросила я.

— Послезавтра я уеду на месяц, — его голос стал чуть громче, я повернулась и посмотрела на него, — через месяц я смогу сказать?

— Да, — я с облегчением выдохнула и кивнула, — через месяц сможешь.

Я плохо помню, как один из его друзей, бледнея, говорил мне о том, что его больше нет. Я стояла на крыльце университета, и холодный камень ступеней уходил у меня из-под ног. Если бы не Дима и Ира, я бы так и осталась лежать на крыльце навсегда.

Перед тем, как уснуть, я всегда вспоминала всё от начала до конца. Наверное, моя память защищала рассудок, как могла, и в девяносто девяти случаях из ста я бессильно засыпала в тот момент, когда почему-то всегда со стороны — словно душа отделилась от тела — видела себя стоящей на крыльце. И лишь в одном случае я все так же со стороны видела себя стоящей в толпе тех, кто прощался с ним.

Вот и в первую ночь в краеведческом музее вышло точно так же. Я не выспалась, но чувствовала себя бодро — так бывает, когда проспишь совсем мало, и нужно рано вставать — потом весь день держишься на адреналине, силе воли, упрямстве или на чем-то еще. Ира говорит, что у сна есть фазы — она вычитала в какой-то газете (конечно, сделала вырезку, чтобы потом хранить ее в черной книге под названием «Энциклопедия быта» с сундучком на обложке), что если вписываться в эти фазы, то можно чувствовать себя хорошо, даже если спишь гораздо меньше положенных восьми часов. Так, мол, чуть ли не Петр Великий делал (надо бы у Паши об этом спросить). И теперь — не всегда успешно — она применяла это на практике: спала либо по полтора, либо по три, либо по четыре с половиной часа. Во время сессии больше никак не удавалось.

В семь часов утра я уже стояла у окна и пыталась разглядеть на небе просвет, но его так и не было — просто темно-серый перешел в светло-серый, строения и деревья выступили из тени и стали объемнее и реальнее — как на рисунке после отмывки акварели. В нашей комнате было немного зябко, и, стоя у окна, положив руки на холодный в облупившейся белой краске узкий подоконник, я всё думала: можно ли было всё исправить?

***

— Слава Богу, избавились от этнографов, от них уже голова гудит, — Паша подошел ко мне, Ире и Диме, сел рядом и положил на выкрашенную до тошноты знакомым ярко-голубым цветом парту пачку листов. До этого мы внимательно вглядывались в копию плана господского дома, которую нам заботливо предоставил геодезист.

— Легче от этого не стало, — уныло сказал Дима, скользя взглядом по большому листу, на котором проступали очертания комнат и коридоров, — может, Копанов хоть бы на них отвлекся — они же всё время мешают, а так он нам притащил этот план, и я уже чувствую, что сейчас пойдут обмеры. А я обмеры ненавижу.

— Ты улавливаешь, Поля? — усмехнувшись, Ира ткнула меня локтем в бок, — Дима вывел причинно-следственную связь: геодезист — обмеры. Я восхищена. Так и до сдачи конструкций доползем.

— Не смешно, — Дима уткнулся своим длинным носом в план дома и замолчал.

— Так что там с этнографами? — я повернулась к Паше.

— Ну, в общем, они ушли в поселок, часть уехала в деревню недалеко отсюда. Дождь, правда, — он повернулся в сторону окна и пожал плечами. На улице было всё то же серое небо без намека на просвет. Мы сидели в том кабинете школы, в котором вчера (а теперь, казалось, чуть ли не целую жизнь назад) проводили собрание. Через час нужно было выдвигаться, чтобы осмотреть наш объект. Дождь сегодня едва моросил, так что отлынивать от практики нам никак было нельзя. Виктор Сергеевич выдал нам дождевики, видимо, из расчета по одному на полтора человека, потому что на археологов их все-таки не хватило. Они, правда, заявили, что им дождь не страшен и пошли копать как были.

Увидев, что Ира стала что-то показывать Диме на плане дома, я повернулась к Паше:

— Мы сейчас идем к дому, — заговорщическим голосом зашептала я, — может быть, ты раскроешь им все свои секреты, как и обещал.

Паша едва заметно помотал головой.

— Давай не сейчас, Поля. Думаю, лучше вечером за рюмкой чая. У нас у всех голова сейчас не тем забита.

— Замётано, — я кивнула, — у меня только еще один вопрос. А почему ты с этнографами не поехал? Я думала, ты с ними в отряде.

— Ну, странно задавать этот вопрос после вчерашнего, да и я вообще-то более или менее свободный художник в этом году, — он усмехнулся и поправил выбившуюся из хвоста прядь темных волос. — Я договорился, что у вас на подхвате буду, у вас же Дима только один, ну и я как бы… принеси — подай. Вдруг что понадобится. Вас же могут заставить что-то тяжелое таскать?

Я подумала, что Паша уже в который раз за те сутки, что мы с ним знакомы, совершает очередной здравый поступок. Если он сделает еще что-то хорошее, Ира начнет рассматривать его, как потенциальный вариант для отношений. Впрочем, через пару секунд мне вспомнилось, что ей всегда нравились парни с карими глазами (что она только в них находила?), а Павел в этот критерий никак не вписывался.

— Не обольщайся, — я покачала головой, — на реставрации зданий удел архитектора — молчать в тряпочку. Шучу, — я засмеялась, увидев недоумевающее лицо Паши, — ни я, ни Дима, ни Ира не будем реставрировать, например, несущие конструкции или перекрытия — это задачка для конструкторов и рабочих, не для нас. А вот мы уже будем смотреть за тем, кто что подкрасить, выпилить, подтянуть и так далее. Ну, чтобы усадьба не потеряла свой аутентичный облик — а о том, какой она была, нам как раз и расскажут фотокарточки и наброски, которые ты скопировал в музее. Это ведь они? — я кивнула на пачку листов, которая лежала передо мной.

— Они. Специально для тебя сделал копии всего, что нашел в закромах родины. План у вас, я смотрю, уже есть, но у меня проблема — я в таких вещах ничего не понимаю. Может, объяснишь, где и что там располагается? — прошептал Паша, — не забывай, я ведь…

— Помню-помню, — я махнула рукой и повернулась к Ире с Димой. Те уже успели повздорить — Ира требовала, чтобы Дима вечером приготовил суп с клецками, он же заявлял, что задумал что-то другое.

— Мы план у вас заберем, не против? — спросила я, но они меня не услышали.

— Так я и думал, — многозначительно сказал Павел, глядя на лист. Я тоже стала всматриваться в него и поняла, что в двух местах план был истерт, а ксерокопия, очевидно, только усугубила эту ситуацию.

— Да, вот здесь, где несущая стена между, очевидно, каким-то кабинетом и спальней, просто белое пятно, а вот тут, — я показала план первого этажа, — где кухня и кладовая — вообще какая-то клякса. Но, насколько мне известно, дом ведь в хорошем состоянии, разве нет? Сегодня я слышала, что Копанов разговаривал по телефону с кем-то из наших преподов и сказал, что все стены целы, правда, крыша прохудилась, но это не так страшно, как если бы сыпались стены и перекрытия. А ты что думал? — я подняла на него глаза.

— Ммм… да так, — Паша помотал головой, — теперь точно вечером. Не пора ли нам идти к усадьбе?

— Да, — я встала со стула и взяла в руки дождевик, — пора.

***

Вчера сквозь пелену дождя и усталости я почти ничего не поняла и не увидела. Сегодня же, в прозрачном воздухе хоть и дождливого, но светлого и не такого ненастного утра, в его низком серо-жемчужном небе, я, еще издали увидев усадьбу, сразу влюбилась в дом. В тот момент я понимала Павла, который, как я считала, был влюблен в давно умершую девушку — со мной периодически происходило то же самое, только он, как историк, был влюблен в когда-то живого, но теперь мертвого человека, а я — в когда-то жилое, но теперь опустевшее здание. Оно было удивительно гармоничным и… каким-то призрачным — быть может, из-за того, что его фасад давно нуждался в реставрации, оно и выглядело не как дом, а как его спокойный добрый призрак, никому не причиняющий вреда.

— Борисов-Мусатов, «Призраки», да? — тихо прошептал над моим ухом Паша. Я слегка вздрогнула, дымка иллюзии того, что в этом мире существуем только и я дом, рассеялась.

— До твоих слов бы сказала, что Левитан, — еле слышно ответила я, поворачиваясь к нему и встречаясь взглядом с серыми глазами. Кажется, сегодня в этом мире слишком много серого. — Но, наверное, ты все-таки прав.

Пару секунд он не двигался, потом вздрогнул и, улыбнувшись, сказал:

— Знаешь, мне почему-то кажется, что вот сейчас мы войдем туда и уже не выйдем такими, как раньше. Это глупость?

Я снова повернулась к дому — мелкие бисеринки дождя еле слышно стучали по тонкой пленке дождевика, издали вдруг послышались знакомые и ставшие почти родными за время учебы звуки — стук и крики строителей.

— Это не глупость. — я покачала головой, — тебе ли не знать, что погрузившись в историческое событие и узнав о чем-то или о ком-то, ты уже больше никогда не будешь прежним. Вот и у нас также, особенно со старыми домами. Пойдем скорее, а то Ира и Дима точно убьют друг друга, если за ними не проследить.

Словно услышав меня, Ира, тащившаяся вслед за Димой по грязной и мокрой траве, остановилась и махнула нам:

— Эй вы, голубки! — крикнула она, чем тут же разрушила всю атмосферу загадки и гармонии. — Давайте быстрее.

— Чего? — крикнула я в ответ, — мы идем! Покажу тебе сейчас голубков, — я помахала ей кулаком и, повернувшись к Паше, сказала: не обращай на них внимания… странные они у меня.

Он снова посмотрел на меня прозрачными серыми глазами и мягко улыбнулся:

— Да ладно тебе. Ничего такого она не сказала.

***

Метрах в двадцати от дома становилось понятно, что когда-то здесь был вход на территорию усадьбы. Ворота выходили на север — самих ворот уже не было — судя по фотографиям, он исчезли во второй половине восьмидесятых, когда дом оказался заброшенным. Я попыталась осмотреться — слева, неподалеку от дома, стоял музей и бывший флигель, значит, когда-то здесь могли быть и другие постройки. Остатки ограды и сама территория вокруг дома были уделом археологов. Судя по обрывкам фраз, которые мне довелось услышать на собрании в школе, они делились на группы, и каждая занималась своим участком.

Шурша дождевиками, мы добрались до прямой аллеи, которая вела сразу к крыльцу дома. Поскольку кованые ворота растворились в бездне перестройки и, скорее всего, нашли свой покой где-то в пункте металлоприема, знаком того, что мы наконец пересекли черту, служили два широких белых столба по обе стороны въездной тропы. Штукатурка на них потрескалась и кое-где обнажала неприглядные стороны беспощадного времени, а дождь, который все также моросил, сделал их и вовсе серыми.

Вблизи, уже без легкой дождевой завесы, дом выступал из тени со всеми своими проблемами и немыми вопросами в пустоту — с трещинами и потертостями, со сбитыми дверными косяками и отсутствием стекол в нескольких окнах.

— Всё это выглядит так, будто пожилая дама подняла вуаль своей шляпы. — сказала я Паше, когда мы на пару мгновений остановились перед низким светлым крыльцом. — Однажды я читала об австрийской императрице, которую все звали Сисси. Говорили, что она была помешана на своей красоте и длинных волосах, и когда она осознала, что начала стареть, то на людях стала появляться только в шляпе с вуалью.

— Я тебе больше скажу, Поля, — Паша усмехнулся, — она даже запретила фотографировать себя после того, как ей исполнилось сорок. Боялась, что люди узнают, что она, как и все остальные, может стареть. Если хочешь, я тебе как-нибудь расскажу про нее.

— Хочу, — я улыбнулась. На мгновение мы замолчали, и только тогда я снова услышала стук и окрики и вспомнила, что в парке и в доме полно народу.

Скрипнула и открылась старая дверь темного дерева — выщербленная и покосившаяся, из-за нее показалась высокая длинноносая фигура.

— Ну, где вы там? Идемте скорее! Оказывается, что Хвостов уже приехал и раздает задания рабочим и геодезисту с археологами. Скорее, пока Ира его отвлекает вопросами. Поля, ты же знаешь, что он не любит ждать.

Хвостов был нашим преподавателем и очередной огромной проблемой Димы. В прошлом семестре он вел у нас градостроительный анализ, и смертельно нам надоел. Дима ушел с его экзамена более или менее живым, хотя и очень долго вспоминал, что такое красная линия и горизонтали.

— Мы идем, — я машинально схватила Пашу за руку, он с силой сжал мою ладонь, и так, второпях, мы пересекли черту, которая отделяла настоящее от прошлого.

***

— А вот и Николаева подтянулась, собственной персоной.

Мы вошли в дом. Первое, что бросилось мне в глаза — это то, что в нем было ошеломляюще пусто. Конечно, так казалось из-за того, что мы сразу же попали в просторный холл с высокими потолками — не в два света, но явно выше, чем в нашем общежитии. Потом я пригляделась и увидела в конце холла стремянки, леса, ведра и лежащие по углам строительные материалы. В конце холла был виден дверной проем, за которым туда и обратно сновали силуэты и тени — кажется, рабочих. Я мысленно настроилась на то, что иногда эти таинственные тени будут совсем не таинственно материться.

Краска на стенах в холле шла трещинами, обоев не было совсем — да и я, пока толком не изучив фотографий дома в спокойной обстановке, не могла вспомнить, были ли они там вообще. Сами стены были палевого цвета, в одном из углов я разглядела печь с убитыми напрочь изразцами, на полу — кое-где приподнятые доски и мусор.

«Ну, хоть метлахскую плитку не испортим», — пронеслось у меня в голове.

Высокая и сохранившая остатки былой стройности фигура Хвостова, как ни странно, затмевала собой грузного Копанова. Глаза у него были странно светлые и резко выделялись на фоне достаточно смуглого лица и внешние их уголки тоже очень странно смотрели вниз, придавая его лицу такой вид, будто он думает обо всех проблемах мира сразу. Хвостову было лет шестьдесят, и он со своими этими печально опущенными уголками слишком светлых глаз походил на какого-то восточного эмира из старинных книг.

Он слегка раскинул руки в приветственном жесте, но на лице его, вечно задумчивом, при этом не дрогнул ни один мускул:

— Похвально, похвально, Николаева, что вы вместе с Никоновой и…эм…

— Лебедевым, — с услужливым видом подсказала Ира. Дима, стоявший чуть позади, театрально закатил глаза.

— Похвально, что вы втроем решили, так сказать, приобщиться к настоящей работе, тогда как ваши товарищи-одногруппники выбрали для себя путь наименьшего сопротивления.

Мы втроем переглянулись. Хвостов имел в виду оставшихся десять человек из нашей группы, которые выбрали практику в каких-то архитектурных бюро города и области. Это действительно было намного легче. Даже если бы эти бюро занимались реставрацией зданий, студентам мало кто доверил бы настоящую работу.

— Эм, спасибо, — я замялась и не знала, что говорить. Рядом с Хвостовым мне всегда было некомфортно, он вызывал у меня странное ощущение, казалось, будто он исподтишка следит за всеми и изучает наши повадки, хотя это, конечно, было не так. Ира объясняла мои ощущения излишней мнительностью и предубеждением.

— У вас разве есть новенький? — Хвостов вдруг будто впервые обратил свое внимание на Павла, но я почти сразу заметила, что он его разглядывает. — Молодой человек, вы к нам откуда-то перевелись? Я вас что-то не припомню у себя на лекциях и на экзамене.

— Нет, я… простите, как ваше имя-отчество?

— Денис Игнатьевич, — Хвостов кивнул, добродушно улыбнулся и протянул Паше руку. Тот пожал ее в ответ.

— Павел Захарьин, но я не архитектор, а историк. Должно быть, вы знаете, что наши ребята тоже приехали сюда. По крайней мере, археологов во дворе уже видели.

— Да-да, знаком, — закивал он, — и что, Павел Захарьин, ты будешь вместе с археологами безносые статуи раскапывать? — он улыбнулся еще шире, обнажив два ряда удивительно белоснежных зубов.

— Да нет, — Паша пожал плечами, — я как раз здесь без каких-либо особых обязанностей, на общественных началах, можно сказать. Практики у меня в этом году нет, я просто интересуюсь историей этой усадьбы и ее хозяев, а потому вызвался помогать ребятам.

— Похвально, похвально, — вдруг задумавшись, повторил Хвостов, — раствор там какой сделать, принести — унести — и то верно. — мне показалось, что он придирчиво оглядывал высокую фигуру Павла, словно оценивая, насколько он силен, чтобы таскать ведра. — А то ведь у нас как на архитектурном в последние годы? Были парни — да все вышли!

Насчет Паши я не сомневалась, и хотела это сказать, а потом вдруг увидела, что Дима слегка покосился на Хвостова, но промолчал. Я открыла было рот, но Ира в который раз ткнула меня локтем в бок.

Дениса Игнатьевича, кажется, ничего в обстановке не смущало. За дверным проемом, там, где, как я думала, были сейчас рабочие, послышался грохот, и Хвостов моментально навострил уши и повернулся туда.

— Всё нормально, наверное, стремянку уронили, — он снова улыбнулся, а потом вдруг уставился своими бледными глазами на меня:

— Ну что, Микеланджело? — вдруг провозгласил он, — тебе спецзадание. Командуешь своей бригадой из троих человек — чтоб за три недели фасад был свеж, будто только вчера мимо ссыльные поляки проезжали.

— А почему Микеланджело? — я не отводила взгляда, а Хвостов улыбался все шире и шире. Я хотела еще спросить о поляках, но вовремя закрыла рот.

— Потому что, — он вдруг поднял указательный палец вверх. Все мы, как по команде, посмотрели на выбеленный, но покрытый во многих местах пятнами потолок и увидели, что посередине сквозь белила проступают очертания большой розетки — элементов, которые были на ней нарисованы, я не смогла разглядеть. Лепнина была незамысловатой — можно было сказать, что ее почти не было, зато по углам тоже проступали остатки рисунков.

— Было бы отлично, если бы ты, Николаева, справилась вот с этим. Но это только в том случае, если те парни, — он кивнул в ту сторону, где пару минут назад упала стремянка, — разделаются с домом на пару недель. Внутри пока всем занимаются они — вам я строго не советую шляться по дому без дела — только если ради образовательных целей.

— А что с домом не так? — не выдержал Паша. Я вдруг почувствовала, как он тайком слегка сжал мое запястье и тут же его отпустил.

— Да всё с ним так, ну кроме этих историй о бывших хозяевах, — махнул рукой Хвостов, — просто без дела не крутитесь — мешать рабочим не нужно. Они ребята простые, делают свое дело — и ладно.

— Но нам выдали план дома, и я архитектор, а не живописец, — я изначально знала, что внутри мы вряд ли дойдем до серьезных работ, и всё же мне, как обычно, было нужно больше всех, когда дело касалось хоть какой-то практики.

— Ну выдали и выдали. Надо будет, привлечем вас. А что до потолка — ну, Микеланджело тоже говорил, что он скульптор — и что? Расписал же. — Хвостов вновь улыбнулся. Я зачем-то снова посмотрела на потолок, пытаясь прикинуть, можно ли заработать проблемы со спиной и глазами при таких масштабах работы.

— Ну что затихли, испугались? — усмехнулся Денис Игнатьевич, — Николаева, что стоишь? Веди бригаду на объект!

***

— Тоже мне нашел Бартоломео Растрелли.

Мы стояли напротив дома, теперь уже медленно и с толком осматривая фронт работ.

— Надо обмеры и эскизы сделать, — сказала Ира. Еще не мешало бы отфотографировать, но даже если бы и был фотоаппарат, проявляют ли здесь фотокарточки — вот вопрос. Паш, ты что-нибудь об этом знаешь? Не первый ведь год здесь.

— Проявляют, но это нам и не нужно, — Паша улыбнулся, — у меня в музее полароид есть, в сумке лежит. Не взял с собой — думал, сегодня не будет нужен.

— Отлично, — я потерла ладони, — ну что, Дима, тащи тахеометр.

***

С обмерами мы провозились до сумерек — а они из-за непрекращающегося дождя наступили рано. Работали на удивление слаженно и быстро, причем, только начав, увидели, что в оконном проеме за разбитым стеклом застыл Хвостов, следивший своими прозрачными глазами за нашими движениями, и как-то притихли и почти не говорили о чем-то, кроме главного занятия. Диме пришлось с первых же секунд повиноваться Ире, он бегал то к одному углу дома, то к другому.

— Чего он на нас так смотрел? — спросил меня Паша, увидев, что Хвостов отошел от окна и принялся за что-то распекать рабочих. Я бросила взгляд на окно и щелкнула кнопкой рулетки — она резко свернулась. Должно быть, я в тот момент выглядела эффектно.

— Да ты не обращай внимания — он вечно такой. Ходит все время, вынюхивает что-то, следит за всеми — просто очень любит, чтобы всё было под его контролем. Ты же видел, что он даже геодезиста нашего так собой затмил, что слова сказать не дал. Он довольно известный в городе архитектор и…как бы сказать…любит собственную значимость.

— Неужели он вам так не доверяет? Вроде, уже не первый курс.

— Думаю, что выслуживается перед серьезными людьми. Копанов же вчера говорил, что проект оплатил какой-то бизнесмен, кажется.

— Ага, знаем мы этих бизнесменов. Очередной браток в малиновом пиджаке и с цепью.

— Да ладно тебе, — я пожала плечами, — может, какой-нибудь нормальный. Вот, здание хочет восстановить. Сознательный.

— Ты, Полина, пионеркой часом не была? Успела? — Паша рассмеялся.

— Не была — у нас в деревне, как перестройка грянула, как-то без особой охоты агитировали. Ну и мой дед маме запретил меня туда отдавать. А что?

— Да просто слова такие говоришь, — он улыбнулся, — «Сознательный!». Я вот тоже не был. А дед у тебя чего, из идейных врагов?

— Ну, вроде того. У него мать — мою прабабку репрессировали. Долго рассказывать. Честно — не знаю, как он с такими взглядами жил, да еще и работал…

Я отправила Пашу осмотреть ступени крыльца, сама же думала о том, что надо не забыть заставить его рассказать сегодня всё, что он знает о Софье. Несмотря на то, что за несколько часов работы я достаточно сильно устала, я всё еще думала о самом доме, и его хозяева настойчиво просились в мысли.

Часа в четыре мы убрались восвояси, стараясь не привлекать внимание Хвостова и геодезиста. Этнографы, должно быть, совсем уморили местных старушек, потому что когда мы вернулись в школу, чтобы оставить там инструменты, их еще не было.

***

Мы сидели в комнате, главным экспонатом которой был портрет Софьи. На столе (конечно, он не был музейным экспонатом!) между нами стояли кружки с чаем и чашка с курабье, а также лежала копия старой карты местности. Ангелина Николаевна, очевидно, настолько доверяла Павлу, что оставила ему ключи от комнат с экспозициями и пока больше не появлялась. Я про себя в очередной раз решила, что, раз уж ему доверили музей, то и мы можем ему доверять. По крайней мере, за эти два дня он ни разу не подвел. Но вот таинственности напустил знатно.

— Сначала про то, что мне местные говорили. Не про Кологривовых, а про дом, про поселок. — он поудобнее уселся в кресле напротив нас и наклонился, будто хотел видеть в полумраке три пары наших обеспокоенных глаз. Вообще-то всю первую половину дня, слушая, как ругаются Ира и Дима, я думала, стоит ли заставлять Пашу рассказывать всё и им тоже, но потом поняла, что, если мы хотим до чего-то докопаться (вот прямо сейчас и узнаем, до чего!), то надо, чтобы об этом знали как можно больше тех, кому мы можем доверять.

— Страшилки мы с Полькой любим, да, Поль? — Ира навострила уши, а Дима вжался в диван. Было видно, что он не очень-то хотел осознавать, что мы вляпались во что-то, связанное с мистикой. Я покосилась на Диму — мне было понятно его беспокойство. Не то чтобы я чего-то боялась — просто не всем и не всегда хочется попадать в истории.

— Что ж, я обещал, — Паша слегка улыбнулся и принялся рассказывать.

«Если про сам поселок говорить, что ни для кого не секрет, что сначала это был город, окружной, конечно же. В основном здесь занимались торговлей всяким жиром — ну, то есть, кожами, салом, стеарином, маслом, были тут свечные заводы, стеклодувные мастерские и всё такое прочее, позднее появились пароходовладельцы. Торговали, кстати, и чаем, что было занятием опасным — по сибирским дорогам промышляли чаерезы — разбойники, которые грабили чайные обозы. Но все-таки чай довольно долгое время был напитком для богатых, поэтому сами понимаете.

Вот здесь на карте видно тракт, но в середине XVIII века его перенесли южнее и поэтому город — а раньше он назывался Пореченском — утратил свое значение во многих смыслах — в административном, почтовом и даже торговом. Но торговля все равно шла хорошо. Дорога от Тобольска сюда в середине XIX века была всё еще плохая. Люди тут жили совершенно разные: от чиновников-дворян до всяких разных ссыльных, от инородцев до мещан, в общем, публика пестренькая. В ту пору здесь господствовал управляющий города — земский начальник, имелось некое подобие высшего света, правда, совершенно своеобразное. Была здесь, кстати, даже женская школа и винокуренный завод. Особенно нежные — разные малокровные и чахоточные — выбирались на юг нынешней области, в степи — на кумыс.

Но если говорить о более поздних годах, вообще-то, есть тут пара страшных историй — думаю, вам понравится. После революции в доме исправника сначала сделали какой-то склад. Потом, правда, белые пришли, штаб сделали. И тут, прямо, где мы с вами сидим, тоже офицеры жили. Через полтора года пришли красные — и в доме исправника снова склад. Потом пытались организовать то ли музей научного атеизма, то ли что-то вроде того, но не так и не смогли, и вот почему.

Местные старушки — а тут есть девяностолетние — мне в прошлом году рассказали, что когда одна комиссарша, приехала сюда этот музей атеизма открывать, случилась вот какая история… В общем, для музея из местной церкви — ее нет уже давно, потому что потом ее сожгли — комиссары привезли сюда иконы, хоругви, ну и все такое прочее, что они хотели в качестве экспонатов выставить с подписями вроде «предметы буржуазного религиозного культа» и тому подобное. Говорят, перед этим даже пытались открыть ковчег с частицей мощей какого-то местночтимого святого, но что-то там не так пошло — то ли комиссар все же оказался богобоязненным, то ли местные жители заступились, но, в общем, иконы они забрали, а святого — не смогли.

Потом всё сюда свезли — то есть, в дом исправника, прямо в холл, в котором мы сегодня были. Среди всех этих православных вещей и огромное католическое распятие оказалось — скорее всего, от ссыльных поляков — они здесь на житье были, и некоторые пятистенки от дома Кологривовых не так далеко стояли, судя по старым записям и ведомостям. Некоторые их дома были за лесом и небольшим круглым озером. Так вот, о распятии. Разницы, в общем-то, для христианина особой быть не должно — и там, и там Иисус, но у всех есть свои каноны изображения — словом, распятие было медным и тяжелым. Решили его повесить на стену и втолковывать крестьянам, что то, во что они верили веками — чушь, а верить теперь надо в то, что Ленин всегда будет жить.

И вот, в тот день, когда музей открывали, явилась комиссарша. Все было при ней: кепка набекрень, кожаная куртка, наган, красный бант, сигарета, — знаете, как с картинки. Среди экспонатов обнаружились и католические фигурки святых — думаю, что они, как и распятие, остались от ссыльных поляков. Старушки вспоминают рушники и иконы, украшенные бумажными цветами — это, наверное, униаты — грекокатолики, то есть.

Так вот, комиссарша пришла, толпа перед ней стоит: дети, женщины, старики, в основном. Что им там было делать? Не до этого им было. А комиссарша начала рассказывать, для чего им музей, конечно, всё приправляла лозунгами, до православных икон даже не дошла — сразу с католических святых начала. Назвала верующих идолопоклонниками, а потом остановилась и говорит:

— А знаете ли вы, как католики-паписты польские называют своего бога? «Пан Бог»! — и вдруг закатилась от смеха. Наверное, капитализм углядела в этом. И в тот момент, когда она смеяться начала, то самое медное распятие от стены отделилось и прямо на ее голову упало. Она даже крикнуть не успела. Кепка от удара не спасла — раскроило прямо надвое. Пятно с пола потом долго отмывали. С тех пор многие думают, что бродит ее призрак по дому, хотя и не имеет отношения к его владельцам Кологривовым совершенно никакого».

Курабье застряло в горле и, очевидно, решило остаться там насовсем. Все молчали, хотя, не думаю, что это была самая страшная история, которую мы слышали.

— Приятного аппетита, — выдавил Дима, обращаясь не к кому-то, а просто в воздух. Мне стало не по себе.

— А где именно на нее упал крест, можешь сказать? — осторожно спросила Ира, — я хочу убедиться, что сегодня на том месте я не стояла и знать, что его нужно обходить стороной за тридевять земель.

— Боюсь, нет, — Паша, кажется, был доволен произведенным эффектом, — но ты можешь просто не подходить к стенам, — он засмеялся, а Ира, театрально посмотрев на меня, изрекла:

— Кажется, это ты первая с ним познакомилась? И где ты находишь таких людей? Дима, ну ты хоть что-нибудь скажи!

— Я домой, — все так же, смотря в никуда, заявил Дима. Потом пару секунд подумал и сказал, глядя на нас всех: А может, это и к лучшему? Если что-нибудь случится, ну, например, это привидение комиссарши появится и решит нас убить, то мне не надо будет сдавать осенью конструкции. Ира возмутилась:

— Типун тебе на язык и большой…

— Так, подождите! — было забавно наблюдать за их перепалками, но я хотела еще много чего выяснить.

— Боже, ну нет, я не хочу… — Ира заныла, скривилась и закрыла лицо руками, — фу, ты только представь, Поля, мы стояли на том месте, где у нее вытекли мозги.

— Раскрою тебе секрет: каждое лето ты купаешься в реке или море, в которых кто-нибудь утонул. — я повернулась к Павлу, — Паша, подожди, — мне было одновременно и смешно и грустно смотреть на Иру, но отступать я не собиралась. Другое дело, что начинать разговор, кажется, надо было не с этого, а именно с Кологривовых. Иру теперь было не успокоить — всегда довольно ироничная и веселая, она, однако, могла впасть в панику, если происходила вещь, которой она не находила никакого рационального объяснения. Словом, ей нужно было контролировать ситуацию, а здесь все выходило из-под контроля. Одно дело — слушать и смотреть страшилки, другое — попасть туда, где страшные истории происходили взаправду. Я и сама была не в восторге от таких подробностей, но что поделать… В конце концов, мы чуть ли не каждый день проходили там, где кто-то умирал. Хотя, надо признать, картина, описанная Пашей, заставила меня вздрогнуть.

В соседней комнате раздался звонок, мы с Ирой и Димой переглянулись, а Паша пошел на звук. Вернулся он через пару минут.

— Ангелина Николаевна звонила. Спрашивала, как прошел первый день и все такое.

— Первый? — Дима округлил глаза, — у меня ощущение, что уже десятый. Не пойти ли нам спать, а?

Я бросила многозначительный взгляд на Павла и по ответному поняла, что он обязательно расскажет всё, но завтра, ибо если начать говорить еще и о других легендах, связанных с домом, они совсем сойдут с ума. Кажется, мои друзья сегодня оказались слишком уж впечатлительными.

***

Фронт работ оказался большим — я поняла, что Хвостов и не рассчитывал на то, что мы втроем (теперь можно сказать, вчетвером) справимся со всем фасадом. Кое-где на оголенном кирпиче были пустоты и сколы, где-то кладка нуждалась в восстановлении. Спасибо на том, что швы были в относительном порядке. Пока я думала над тем, нужно ли делать обессоливание кирпича, Паша щелкал полароидом и, судя по его страстному взгляду, собирался пробраться в дом. Крыльцо выглядело печальнее всего — и именно над ним сейчас склонились Ира и Дима, очевидно, думая, что же нам со всем этим делать.

— Мы тут уже третий день, и уже третий день я хочу отсюда сбежать… — медленно растягивая слова и не отрывая взгляда от крыльца, проговорил Дима, — а между прочим, бабушка мне говорила: приезжай, Дима, дед тебя на практику устроит, будешь сидеть, бумажки перебирать, ты это заслужил — сессию всего с одной пересдачей закончил. Бабушка делает классные пирожки с ревенем. Твоя бабушка делает с ревенем? — он повернулся к Ире.

— Моя бабушка делает самогон. Из ревеня можно сделать самогон? — спросила она, глядя на Диму. Он впал в ступор и быстро покачал головой.

— Ну, тогда не думаю, что ее интересует ревень. — пожала плечами Ира.

Кажется, Диме, выросшему в интеллигентной семье, было страшно представить бабушку с самогонным аппаратом, поэтому мне пришлось вмешаться.

— Сегодня начинаем счищать всю облицовку. Ну, то есть, сколько успеем за день, конечно, — удивленное лицо обоих друзей заставило меня уточнить свои слова.

Дождь все так же не оставлял нам шансов на успех, и я подумала, не слишком ли глупой является вообще сама затея реставрации в такую погоду. Дима и Ира пошли в дом, чтобы попросить у рабочих несколько дощечек, какую-нибудь пленку или брезент, чтобы соорудить леса с навесами над той частью фасада, с которой мы хотели начать работать, благо о крыльце уже кто-то позаботился вчера. Решив еще раз уточнить наши планы у Хвостова, я направилась в дом, заодно поманив за собой Пашу — он явно не был против попасть туда еще раз.

— Меня беспокоит дождь, — посетовала я. — Если внутри при такой погоде еще что-то можно сделать, то есть ли резон обнажать кирпичную кладку и все остальное, даже несмотря на леса.

— Помнится, Фиораванти Успенский собор в дождливую погоду даже толком начать не смог, — Паша улыбнулся.

— Ну, положим, я не Фиораванти.

— Жизнь в XV веке — то еще удовольствие, — дополнил мой спутник, — монголы с одной стороны, Литва с другой, Крымский хан с третьей. Газет нет, книг мало — и те, в основном, в церквах или дворцах, ну и так далее. И это мне-то было бы скучно, если бы монголы не убили, а тебя бы посадили в терем и заставили орехи лущить.

— Хочется верить, что не зубами, — скептически заметила я, подавляя в себе желание спросить у Паши о том, что он знает о стоматологии на Руси в XV веке. Явно же: ничего хорошего.

Хвостова внезапно на объекте не оказалось — Копанов понятия не имел, куда он делся, археологи, как обычно, сидели в своих ямах, уткнувшись в землю, правда, сегодня уже в дождевиках. Единственные, кому сейчас было если не весело, то сухо и тепло, были, как обычно этнографы, которые поехали опрашивать очередную порцию стариков и, очевидно, пили сейчас чай с кондитерским рулетом за 6 рублей.

— Ладно, — я махнула рукой Паше, — мы всё отфотографировали и измерили — уже этого на сегодня хватит. Если Хвостов не объявится в ближайшие полчаса, мы пойдем на обед.

***

Обедать решили вместе со всеми в столовой при школе — ради практикантов ее все-таки открыли. Ожидаемый — вполне стандартный — ее интерьер дополнялся запахами, которые любой из нас мог узнать из тысячи: пахло котлетами, компотом и какао из каких-то столетних желудей. Несмотря на отсутствие изысканности, этот запах всегда предвещал грядущую сытость, и я, не будучи слишком привередливой в том, что касалось провизии, даже несмотря на то, что наши с Ирой желудки наполняла искусная стряпня Димы, была вполне довольна. Ира и Паша тоже не морщили носы, и только Дима, как всегда, считал, что он накормил бы нас лучше, хотя с сегодняшнего дня, после того как столовая заработала, не было смысла тратить время, энергию и деньги на готовку чего-то нетривиального.

— Нечего плитку лишний раз включать. Правила пожарной безопасности! — сказала ему Ира, угрожающе подняв палец. В руке был зажат кусок серого хлеба под кодовым названием «Урожайный», что тоже было, своего рода, символом какой-то стабильности в жизни.

Так бы и закончился этот день — в неопределенных мыслях о том, что делать с фасадом и, наверное, с очередным страшным рассказом Паши, если бы не суматоха за стенами школы, которую заметили студенты, сидевшие за столами ближе к окнам. Я присмотрелась и увидела УАЗик характерного серого цвета с синей полосой по боку. Кусок «Урожайного» так же, как и вчерашнее курабье, застрял в горле.

— Неужели кто-то уже что-то успел натворить? — рядом с нами вдруг оказалась преподавательница Паши — Марина Викторовна, — сказала же Сереже Куликову: перед выездом в поле подстриги волосы — местные твои косы не поймут. Тебя, Захарьин, это тоже касается, но ты хоть тут уже не первый год, — она запустила пальцы в свою короткую густую черную шевелюру, — Я уверена, что это Куликов с местными подрался, и теперь его ищет участковый.

— Марина Викторовна, — Паша встал из-за стола, — ну не паникуйте. Если бы подрался, то явно своим ходом не вернулся бы вчера в спортзал на базу, да и вы бы заметили. Может, это по другую душу.

— Вы же понимаете, что все равно по чью-то из наших… — обреченно сказала Марина Викторовна, отходя от нашего стола и направляясь в сторону дверей, очевидно, она хотела как можно скорее узнать, что же наделал многострадальный Куликов, — лучше бы я археологом стала. Лесным.

— Да уж, им-то явно легче, — усмехнулся Паша, собирая наши тарелки и ставя их на подносы. — В прошлом году вон одного змея укусила — так преподавателю яд пришлось высасывать, в позапрошлом двое особо одаренных ушли из лагеря в магазин в деревню и пропали. На два дня. Оказывается, они заблудились на выходе из деревни — пошли в противоположную от лагеря сторону. В итоге зашли в самую чащобу, потом поняли, что что-то не то, определили направление по солнцу и мху на деревьях. Пришлось лезть на дерево — увидели, где деревня — правда, не та уже, в которую ходили. Ну и отправились туда. Преподаватели уже с ума сошли — как ехать в город и родителям рассказывать, что эти дуболомы заблудились и пропали? Ну, вышли они к той деревне, где магазин, там их видели, а дальше следы потерялись. Вызвали милицию, конечно. Те их в бобик посадили, и давай круги по деревням наматывать. Так и нашли. А продукты из магазина они съели. А там на целый отряд было.

Пока Паша говорил, я увидела, как за его спиной возникли два милиционера. За ними шла Марина Викторовна. Судя по ее взгляду, ситуация явно была посерьезнее, чем гипотетическая драка Куликова.

— Лейтенант Соболев, участковый, — представился один из милиционеров — высокий и молодой парень с каким-то совершенно неподходящим ситуации мечтательным взглядом. Мне подумалось, что он недавно вступил в должность и мечтал о том, что будет спасать мир, — Товарищи студенты, на пару вопросов. Да успокойтесь, — увидев наши испуганные лица, он махнул зажатой в руке папкой, — вопросы не конкретно к вам, а вообще ко всем в поселке.

— Куликов ни с кем не дрался, — подтвердила наши мысли Марина Викторовна.

— Лейтенант Мягков. Тут у нас ситуация, — начал второй милиционер — пониже и постарше, — девчонка местная, пятнадцать лет, зовут Ксения Жданова, — он сделал знак своему коллеге и тот вытащил из папки фотографию. Девчонка как девчонка — в синих шортах и черной майке на видавшем виды велике, рыжеватые волосы чуть ниже плеч собраны в хвост. Рядом на траве валяется красный мячик, на заборе сидит рыжий кот.

— Всё было нормально, ездила в город к тетке — та ее возила по техникумам, выбирали, куда поступать. Из города приехала — ее видели работники вокзала вчера вечером. А до дома не дошла. Вот и ищем. Видели ее?

Мы дружно покачали головами. Приняв на себя роль старшего, за нас взялся отвечать Паша.

— Товарищи лейтенанты, мы с ребятами приехали позавчера. Всё это время были либо в школе, либо в музее, либо в доме Кологривовых — у нас практика. Из-за дождя рабочий день недолгий, сами понимаете. Живем перебежками — от школы к музею, от музея к усадьбе. Прогуляться не успели и никого не видели толком. Хотя… — он присмотрелся к фотографии, — я здесь не первый год, и мне кажется, девочку я мог видеть. Не ее бабушка живет в том большом зеленом доме с резными наличниками?

Милиционеры дружно кивнули.

— Только это прабабушка, — поправил его Соболев.

— Тогда прабабушку ее знаю. Она еще рассказывала, что ее бабка с сестрой у Кологривовых работали горничными. А девочку я в прошлом году видел только один раз — я как раз у ее прабабушки интервью брал, а она к ней приходила собирать огурцы на огороде. Вот и всё, что могу сказать. Поэтому, думаю, что, если бы встретил, узнал бы. Вам лучше у этнографов поспрашивать, — он показал на соседний стол, за которым сидела все та же Оля с длинной косой, а с ней несколько других девушек. — Они все время, что мы здесь, разъезжали по поселку и были даже в соседней деревне — в Посельском. Может, по дороге что-то странное или кого-то видели. Ну а мы теперь будем смотреть. Если вдруг что — сразу сообщим, будьте уверены.

— Ну, что ж, — милиционеры переглянулись, будто думая, не увезти ли всех находящихся здесь студентов на допрос в участок. Потом кивнули нам и направились в сторону этнографов.

— Лучше бы этому Куликову и правда кто-то нос расквасил, — тихо сказал Дима у меня за спиной. — Вот это уже точно не к добру.

Марина Викторовна тем временем переместилась вслед за милиционерами к другим ребятам, а мы остались стоять у своего стола.

— Мы приехали позавчера, а девочка пропала вчера вечером, — сказал Паша, беря в руки подносы с пустыми тарелками и стаканами из-под желудевого какао. — Вы же понимаете, что это плохое совпадение. Дима прав. Но мы ни в чем не виноваты, к тому же, надеюсь, что она просто где-то загулялась и теперь боится идти домой — в этом возрасте такое бывает. Ну, чего поникли? Я тоже новостям не рад, но не стоит думать, что нам всем придется худо.

— Паш, — я вдруг очнулась, — ты сказал, прабабушка этой девочки связана с горничной, которая работала у Кологривовых. У тебя в твоем блокноте что-то об этом есть?

— Известное дело, — ответил Паша, — но это уже чуть попозже, когда, наконец, сегодня всё расскажу.

***

— То есть, ты считаешь, что Софья не убивала эту самую невесту брата. — выдохнул Дима, пытаясь переварить рассказ. Было уже за полночь, а мы всё сидели и слушали. На самом деле, нельзя было сказать, что у Паши было много информации, вернее, ее было много, но ни один факт, записанный в его блокноте, никак не прояснял ситуацию.

Итак, была такая девушка — дочь местного земского начальника — Софья Николаевна Кологривова. Родилась она в 1845 году, в чем Паша был совершенно уверен, потому что у него была копия страницы из церковно-приходской книги одного из местных соборов. Ее отец по молодости лет участвовал в подавлении польского восстания 1830-1831 годов, а через некоторое время оказался вместе с семьей в Сибири, и, кажется, даже по доброй воле. Жена Николая Кологривова нигде не упоминалась — возможно, она умерла, а может быть, не пожелала жить вместе с мужем среди снегов и удалилась туда, где было потеплее. Еще у Софьи совершенно точно был брат по имени Иван — офицер. Отец Софьи собирал коллекцию странных пугающих безделиц — у Паши была ксерокопия фотографии, которая сама по себе была очень плохого качества, и на ней удалось разглядеть только обитый кожей ящик с какими-то колбочками и странную стеклянную шкатулку, в которой лежало что-то непонятное. Согласно воспоминаниям местной жительницы — Татьяны Ивановны Ждановой — прабабушки той самой пропавшей девчонки — ее родственница, служившая горничной в доме Кологривовых вспоминала о том, что Софья должна была выйти замуж за одного дворянина, коих здесь было не так уж и много. Брак этот, кажется, устраивался ее отцом, что, в принципе, для тех времен было в порядке вещей. Впрочем, воспоминания могут искажаться — это ведь часто как глухой телефон. И вот однажды в их доме появилась миловидная девушка Катерина, которая приехала в Пореченск навестить дядю — акцизного чиновника, но оказалось, что пока она ехала, тот успел умереть. Кологривовы приютили уставшую и убитую горем путницу, у которой, как оказалось, никого, кроме дяди, не было, а вскоре брат Софьи влюбился в девицу и сделал ей предложение. Через некоторое время она уехала поправить кое-какие дела в Тобольске, откуда была родом, а еще по прошествии нескольких месяцев в доме Кологривовых нашли ее труп. Софья же бесследно пропала в ту же ночь. Пропал и человек, за которого она должна была выйти замуж. Отец и брат Софьи прожили в доме еще несколько лет, после чего продали его и уехали в Петербург, оставив здесь всю мебель и даже странную коллекцию самого Кологривова.

— Что за страсти! — удивленно произнесла Ира, когда Паша закончил рассказ. — Похлеще бразильских сериалов по ОРТ. Там тоже всё время кто-то влюбляется, убивает, пропадает. А тут — жандармы! Или кто там? Земские начальники! И на тебе. Ящик для охоты на вампиров! А ведь это действительно он.

— Слушайте, это ненормально. Я думал, этой демонятиной в наших местах не увлекались, а тут вампиры. — Дима, кажется, попытался вступиться за честь родного края, и я слышала возмущение в его голосе.

— Завтра же выезжай с этнографами к местным бабкам и купи у них связки чеснока, — хихикнула Ира. — Тут уже ничего этого нет. Тем более, в этом ящике не демонятина, как ты выразился, а предметы, которые наоборот от нее защищают: распятие, святая вода, всякие чесночные экстракты, соль, наверное… Ну и револьвер с серебряной пулей должен быть. Я вот, например, духа комиссарши больше опасаюсь.

— А вы слышали байку, кстати? Про польского писателя Яна Потоцкого. Про него говорят, что он был не то вампиром, не то оборотнем, — сказал вдруг Паша.

— Это который «Рукопись, найденную в Сарагосе» написал? — вдруг спросил Дима. — Я фильм смотрел. Там всю дорогу тетки какие-то в купальниках.

— Всё у тебя не слава Богу, — скривилась Ира, — лучше бы о конструкциях думал, а не о тетках.

— Так я тогда еще не учился! — ностальгически вздохнул Дима, — можно было не о Самохвалове страдать, а о купальниках.

Я подавила в себе желание рассмеяться, понимая, что любая серьезная беседа с моими друзьями способна превратиться в балаган.

— Так и что с Потоцким? — спросила я у Паши.

— Ну, он покончил с собой. Серебряным шариком выстрелил себе в голову. Просто вспомнилось. Тут же поляки ссыльные жили.

— Так ты намекаешь на то, что он вампир? — спросила Ира.

— Не знаю, вампир или нет, а от его книги голова у меня сломалась. Может, энергетический? — усмехнулся Паша.

— Ну… что ж… — сказала я и почему-то замолчала. Свет под оранжевым абажуром стоящей на столе лампы слегка подрагивал, в комнате повисла тишина, и было слышно, как в выставочном зале надоедливо жужжит муха. Я оглядела своих друзей: Ира после долгого рабочего дня выглядела уставшей, но ее лицо все же выражало интерес к делу, Дима, потрепанный сегодняшней беготней с тачкой, в которую мы складывали счищенные с фасада остатки сколотой краски, штукатурки и развалившиеся кирпичи нижних оконных проемов, как ни странно, все еще был бодр. Я отметила про себя, что на практике по геодезии он постоянно ныл, и это продолжалось все две недели, что она шла. Здесь же, несмотря на то, что реставрация была делом посложнее, уже на третий день от него редко можно было услышать жалобы. Я подумала, что надо бы обратить на это внимание Иры. Может, он заболел?

Ну а если говорить про Павла, то в его глазах прямо-таки плясали искры. Мне стало интересно, почему он решил рассказать всё это нам всего на третий день знакомства. Неужели среди его одногруппников не нашлось никого, кто так же увлекся бы историей Софьи?

— И теперь ты хочешь, чтобы мы помогли тебе доказать, что Софья не убивала эту девушку Катерину, — Ира положила на блюдце вчерашнее курабье и теперь, видимо, задумавшись, нещадно терзала печенье, кроша его пальцами. — Но как? Если ты за предыдущие годы выяснил только то, что рассказал нам, то как мы сможем найти что-то новое, если даже в архивах ничего нет?

— Я уверен, что есть что-то в самом доме, что поможет нам это доказать, — тихо ответил Паша, — теперь, когда есть возможность попасть внутрь. Когда ты, Поля, переместишься внутрь, чтобы начать работать с потолком, быть может, у меня получится исследовать дом.

— Может быть, но это при условии, что Хвостов уедет куда-нибудь и желательно подальше, — сказала я, понимая, что вероятность здесь очень маленькая. Было похоже, что преподаватель не собирался отлучаться, а еще мне пришла в голову мысль, что он знаком с заказчиком напрямую и именно поэтому следит чуть ли не за каждым шагом всех, кто занят на реставрации.

— Может, ему надоест кружить над нами коршуном, и он устроит себе пару дней отдыха? — Паша пожал плечами.

— А этот дворянин, за которого Софья должна была выйти замуж… — вдруг вспомнила я, — кем он был, что здесь делал и как его звали? Этого ты не сказал.

— Ну, я искал сведения о нем, но архив мало что выдал, кроме должности, фамилии и имени. Он тоже был здесь полицейским чином, в его ведение входили ссыльные, пресечение попыток всяких революционных сборищ и новых восстаний. Фамилия его была Залесский, а звали… Михаил.

Я вздрогнула и понадеялась, что никто ничего не заметил, хотя боковым зрением уловила на себе взгляды Иры и Димы.

— Вообще-то… — вдруг выдохнула Ира, — мы не любители ввязываться в сомнительные авантюры. Но я бы, например, не хотела, чтобы через сто с лишним лет после моей смерти меня посчитали убийцей. Если ты уверен, что она никого не убивала и думаешь, что найдешь тому подтверждение внутри дома, то… мы попробуем три недели забалтывать Хвостова расспросами. Хотя бы потому, что мне интересно знать, прав ли ты. А вы что скажете? — она повернулась ко мне и Диме.

— Я за, если это никак не угрожает нашим жизням и здоровью, — усмехнулся Дима, — хотя перспектива умереть не так уж ужасна по сравнению с повторной встречей с Самохваловым.

— А ты, Поля? — спросил Паша. Перед мои мысленным взором предстала история Софьи, девушки, которая в любом случае давным-давно умерла. Было ясно, что многие детали паззла не сходятся. В конце концов, какая может быть опасность в том, чтобы просто побродить по дому и простучать стены под предлогом выявить вызывающие интерес пустоты? Если это поможет Паше успокоиться и переключиться на другие исторические темы, то почему нет?

— Загадки в полумгле… — я улыбнулась и вытянула руку в середину стола, — что ж…это тот случай, когда тайну человека нельзя разгадать, не раскрыв секрета дома, в котором он жил.

Паша тоже вытянул руку и положил на мою ладонь, вслед за ним то же самое сделали Ира и Дима.

***

Ира уже давно крепко спала, а я всё ворочалась, вставала и ходила по нашей каморке. За один день снова произошло слишком много. Опять моросил дождь, и мы работали под навесами лесов. Паша наконец рассказал нам всё, что знал о Софье. А еще в поселке пропала девочка-подросток. За день ее так и не нашли, и это не вызывало ничего, кроме неприятного липкого чувства… страха ли? Нет, какой-то пугающей безнадежности. Я сама жила в сельском местности и не могла припомнить, чтобы у нас кто-то пропадал, если только это не был какой-нибудь местный пьяница, ушедший в нетрезвом виде ночью в сторону реки и совершенно закономерно утонувший. Пропасть в родном поселке, где все друг друга знают — очень странно, и было ясно, что ничем хорошим история не закончится.

Я снова, как и позавчера, встала у окна, взявшись за облупившийся подоконник. Во внутреннем дворе музея вдали тускло светилась та лампочка, под которой мы с Пашей позавчера вели беседу, сидя на бревне. В голове пронеслось имя жениха Софьи.

— Михаил… — тихо сказала я. — Интересно, хотела ли она замуж? И каким он был? А каким был ты? Я даже не успела узнать.

Ира зашевелилась во сне, я слегка вздрогнула и, кинув еще один взгляд на улицу, отправилась спать. Тусклый свет уличной лампочки у стены покачнулся, слегка задрожал и на миг почти погас, так, будто его на мгновение заслонила чья-то тень, а из оконной рамы раздался чуть слышный свист ночного ветра.