Золоченые

Намина Форна, 2023

Многообещающая новинка! Намина Форна – это Тони Моррисон в жанре Young-Adult! По ее венам течет проклятое золото. Ее зовут мерзким словом «нечистая». Родной отец отрекся от нее. Ей дали выбор: медленно умирать или сражаться плечом к плечу с такими, как она. Их называют алаки. Они практически бессмертны. И созданы, чтобы уничтожить угрозу для империи. Вдали от родной деревни, в самом сердце столицы-крепости, ей предстоит узнать, какие тайны скрывают эти стены – и что сокрыто в ней самой. Кто она? Изгой или героиня? Дева или демон? Отзывы с Amazon: «Потрясающий дебют. В „Золоченых“ переосмысляется идея сестринства. Книга, которая вдохновляет и дарит надежду». – Стефани Гарбер, автор бестселлера «Караваль» «Новое эпическое фэнтези. Захватывающие повороты сюжета, суровая целеустремленная героиня… „Золоченые“ – ослепительный и мощный дебют». – Элизабет Лим, автор бестселлера «Сплетая рассвет» «Грозные героини и продуманная феминистская мифология – вот что отличает дебютную фантастическую трилогию Форны, вдохновленную Западной Африкой. Активное действие делает повествование очень динамичным. Продуманный сюжет дает читателям повод задуматься над острой социальной повесткой: ведь в романе описано множество способов, которыми общество загоняет женщин в клетку и превращает их в товар». – Publishers Weekly «Рынок переполнен женским янг-эдалт фэнтези, но своим дебютом Намина Форна привносит в этот жанр свой свежий взгляд… Динамика действия подкрепляется впечатляющей историей сестринства, сила которого – в настоящей женской дружбе и сотрудничестве». – The Guardian

5

Следующая неделя стремительно пролетает туманом воющих снежных бурь, замерзающих дорог и ужасных кошмаров. И хотя я больше не в подвале, мне иногда снится, как надо мной смыкаются стены, как приближаются с ножами и ведрами старейшины, и глаза их горят жаждой золота. Я просыпаюсь в повозке вся в слезах, грудь тяжело вздымается от рыданий, а Бритта все придвигается, глядя на меня с тревогой. Обняла бы меня, позволь я ей, но я еще не готова к прикосновениям чужих рук.

Почти каждый день мне просто хочется кричать, пока не сорву горло.

Иногда я просыпаюсь — и вижу, что меха, укрывающие меня, разодраны в клочья. Я разрываю их во сне, кромсаю жесткую кожаную основу как пергамент. На такой подвиг не способны даже самые сильные мужчины деревни. Еще одно подтверждение того, что я противоестественна, порождение не людей, но грязных демонов.

Я испытываю почти облегчение, когда после восьми дней путешествия поднимаю взгляд и вижу, что мы в портовом Гар-Меланисе, где пересядем на корабль до Хемайры. Когда мы туда прибываем, то обнаруживаем, что весь город погружен во тьму. Ветхие, покрытые сажей постройки темнеют тесными рядами, освещенные изнутри тусклыми масляными лампами. Наш корабль «Соляная свистулька» поскрипывает у причала, старое, приземистое судно с посеревшими парусами и облупившейся синей краской на бортах. По скользкой от снега палубе снуют жилистые матросы, размещая путников, перетаскивая багаж и припасы. Семьи жмутся друг к другу, спасаясь от холода, матери в простых дорожных масках, отцы с миниатюрными экземплярами Безграничных Мудростей на поясах, чтобы в путешествии сопутствовала удача.

Как только мы поднимаемся на борт, я нахожу тихий уголок и смотрю на ночное небо. По нему пробегают яркие зеленые и фиолетовые огни — северное сияние, возвещающее о возвращении колесницы Ойомо в южный дом. Это знак: после стольких недель заточения Ойомо наконец ответил на мои молитвы. Я на пути в Хемайру, к новой жизни солдата императорской армии — жизни, что принесет мне отпущение грехов.

Спасибо тебе, спасибо… кружит у меня в голове молитва благодарности.

— Наслаждаешься видом?

С Бриттой и эквусами ко мне приближается Белорукая. Все тот же взгляд, насмешливая ухмылка, что постоянно видна в тени ее полумаски. От этого волосы у меня на руках встают дыбом. И просачивается темная мысль, тревога, которую я изо всех сил стараюсь подавить. Что, если Белорукая лжет? Что, если все это уловка, коварный заговор с целью согнать весь наш род в одно и то же место? Я бы не удивилась. Мы с Бриттой провели в ее обществе больше недели, а она до сих пор не сказала нам свое настоящее имя. Теперь мы открыто зовем ее Белорукой, поскольку она не возражала.

Я в жизни не встречала никого столь скрытного, даже среди жрецов.

Стираю эмоции с лица и поворачиваюсь к Белорукой.

— Он прекрасен, — отвечаю ей.

— Правда, правда? — Бритта так спешит влиться в беседу, поскольку подала голос, что даже не замечает, куда идет. — Почти напоминает мне небо в… АЙ! — взвизгивает она, спотыкаясь о лежащую грудой сеть, но сразу же отскакивает обратно, отряхивается и улыбается без намека на смущение. — Ух, чуть шею не свернула. Повезло, что таких, как мы, трудно убить, правда, Белорукая? — шутит Бритта.

Женщина пожимает плечами.

— Вообще-то большинство алаки умирают очень легко, — негромко произносит она.

Бритта морщит лоб.

— А как же золоченый сон?

— Только в случае недосмерти.

Настает мой черед хмуриться.

— Недосмерть? — спрашиваю я, подходя ближе. — Никогда о таком не слышала.

— У алаки смерть бывает двух видов, — объясняет Белорукая. — Недосмерть и последняя смерть. В первом случае она мимолетна, непостоянна. Приводит к золоченому сну, который длится неделю-две и излечивает тело от всех ран и шрамов — за исключением, конечно, тех, что были получены до того, как кровь обратилась.

Меня пробирает дрожь. У меня не осталось никаких шрамов, даже детских. Все исчезли в тот миг, когда я пережила первую недосмерть.

Мне стало так не по себе, что я совсем смутно замечаю, как Бритта хмуро смотрит на крошечный шрам на своей руке.

— Тогда я, наверно, никогда от этого не избавлюсь, — произносит Бритта и вздыхает.

Белорукая, не обращая на нее внимания, продолжает:

— У алаки может быть несколько недосмертей, но лишь одна последняя — это способ, который убьет ее наверняка. Для подавляющего большинства алаки это либо сожжение, либо утопление, либо обезглавливание. Если алаки не погибнет от чего-то из этого, она практически бессмертна.

Моя голова вдруг закружилась, дыхание стало прерываться. Практически бессмертна? Я не хочу оставаться навечно неумирающей, жить вот так, в презрении и позоре. Не хочу оставаться такой ни мгновения дольше, чем нужно. Но если Белорукая говорит правду, и у всех алаки есть одна настоящая смерть, то со мной все так и будет. Я, в конце концов, уже умирала девять раз.

Я должна заслужить прощение. Должна!

У Бритты на лице благоговейный трепет.

— Бессмертна… — выдыхает она, а потом охает: — Что ж это, мы можем жить вечно?!

— Я сказала «практически», — поправляет ее Белорукая. — Никто не бессмертен, лишь боги. Однако ваш вид стареет очень медленно — по сотне лет за каждый человеческий. Добавь сюда быстрое исцеление, способность видеть в темноте, вот и неудивительно, что люди вас так боятся — особенно тех, кого трудно убить, как Деку.

Бритта снова устремляет на меня взгляд; я напрягаюсь, ожидая увидеть в них то самое выражение — отвращение, которое так часто отражалось в глазах старейшин. Но она уже даже не смотрит на меня, а хмурится, глядя на Белорукую.

— Белорукая? — зовет Бритта и, когда женщина к ней поворачивается, продолжает: — А мы же не начнем есть людей, да? Ну, Золоченые ели, а мы их потомки, с умениями всеми этими и…

— У тебя начали заостряться зубы? — перебивает Белорукая.

— Что? — недоумевает Бритта. — Ну, нет, но…

— Тебя привлекает мысль вкусить человеческой плоти?

Бритта кривится в отвращении:

— Нет, нет, конечно!

— Тогда больше не задавай мне глупых вопросов, есть людей, ну и ну, — фыркает Белорукая, качая головой, и жестом велит нам идти. — Бегите занимать места. До Хеймары нам предстоит долгий путь.

Мы направляемся к трапу, ведущему вниз, в трюм, а Бритта все ворчит себе под нос.

— И вовсе не глупый вопрос, — бормочет она. — Болтовни-то про хищников, видение в темноте и все такое… логичный же вывод.

Бритта говорит так обиженно, что у меня изнутри поднимается смех, на мгновение отодвигая страх. Когда мы входим в трюм, пытаюсь удержать это веселье внутри.

* * *

— Вот мы и на месте!

Жизнерадостный голос Бритты — бальзам на мои мысли, которые в трюме неуклонно мрачнеют. Мы здесь всего несколько минут, а я уже на пределе. Стараюсь не замечать тени, вогнутые стены. Стараюсь не замечать сгущающуюся темноту, стекающий по спине пот.

«Это не подвал… не подвал…» — шепчу я себе.

Надо сосредоточиться на других пассажирах, на запахе немытой кожи и прокисшего вина, морской воды. В подвале пахнет кровью, болью. Совсем не так, как здесь.

Заставляю себя снова обратить внимание на Бритту, которая указывает на отведенный нам угол, где места ровно столько, чтобы расстелить наши тюфяки и натянуть занавеску для уединения.

— Расстелимся — и почти как дома, — заключает Бритта.

В ее голосе звучат странные нотки, но она избегает моего взгляда и суетится, болтая все веселее.

— Конечно, пара штришков не помешает… яркая ткань или что-то вроде этого. Но тут приятно, и даже очень. — В ее голосе слышится еще больше напряжения.

Опустив взгляд, я вижу, что ее руки так сильно сжимают юбки, что аж пальцы побелели.

И наконец-то понимаю.

Как и меня, Бритту заклеймили нечистой, вырвали из единственной жизни, которую она знала, и насильно втолкнули в новую и пугающую. Семья, друзья, даже деревня, в которой она выросла, теперь для нее потеряны. Впервые в жизни она оказалась в этом мире совершенно одна. И ей страшно. Как и мне.

Вот почему она всю эту неделю пыталась стать ближе, утешая меня, когда я просыпалась в слезах от кошмаров, притворялась, что не замечает, когда я без причины начинала кричать… Она не такая, как я, привыкшая к одиночеству, к ненависти… Ей нужно, чтобы ее приняли, чтобы она была частью общества. И сейчас единственное общество для Бритты — это я, связанная с ней демоническими предками и золотой кровью. Вот почему Бритта все время рядом, ожидая, что однажды я захочу шагнуть ей навстречу и поговорить.

Но я так погрузилась в собственные страдания, что ни разу этого не сделала.

Пытаясь с каждым выдохом отталкивать сгущающуюся тьму, я поворачиваюсь к Бритте.

— Трудно, должно быть, оставить семью, деревню, — шепчу я, робко начиная разговор.

Бритта удивленно бросает на меня взгляд, и ее подбородок дрожит.

— Да… но они ждут, когда я вернусь.

Она растягивает губы в сияющей, решительной улыбке, и эта маска делает все, чтобы скрыть блестящие в глазах боль и неуверенность.

— Как только я стану чиста, — заявляет Бритта, — я вернусь домой, в свою деревню. И тогда увижу своих ма и па и всех друзей.

Я молча киваю, не зная что сказать.

— Это хорошо. Хорошо иметь друзей.

— Нам нужно быть друзьями.

Бритта резко подается ближе, маска-улыбка отчаянно трещит по швам.

— Я знаю, ведь мы только встретились, — говорит Бритта, — и знаю, что после того что случилось, тебе трудно доверять кому-то, но путь до Хемайры далек, и я не хочу проделать его в одиночку. Ты единственная, кто понимает, каково это. Кто понимает…

Она протягивает руку.

— Друзья? — спрашивает Бритта, и ее лицо озаряют надежда и страх.

Опускаю взгляд, рассматриваю предложенную ладонь. Друзья… Что, если она меня предаст, как все остальные? Как отец, Ионас, старейшины… Что, если она меня бросит? Но нет, Бритта не из тех, кто меня изгнал и пытал, она — алаки, первая и единственная, кого я встречала.

И она нуждается во мне так же сильно, как нуждаюсь в ней я.

— Друзья, — соглашаюсь я, пожимая ее руку.

Бритта сияет, нетерпеливо придвигаясь.

— Я так боюсь отправляться в Хемайру, становиться воином, — признается она, изливаясь потоком слов, будто всю неделю их копила, и наконец хлипкая плотина сдалась под их напором. — А теперь, когда мы есть друг у друга, может, все будет не так уж плохо. Вдруг, когда все кончится, ты даже поедешь со мной в мою деревню! Знаю, твоя-то была не лучшая… В общем, в Голме-то все дружелюбные, и у нас полно красивых мальчишек. Они, конечно, тогда будут уже совсем не те, но все равно найдется из кого выбрать! — Бритта смотрит на меня с любопытством. — А ты когда-нибудь целовалась с мальчиком, Дека?

— Что… я?! Нет, никогда!

Откуда вообще взялся такой вопрос? Я никогда ни с кем о подобном не говорила, но теперь, раз уж лед тронулся, Бритту уже ничего не смущает.

— А я — да, разок, на деревенском празднике. Гадость, прям фу. У него изо рта пахло прокисшим молоком. — Она морщит нос. — А почему ты — нет? В смысле, не целовалась?

Я опускаю взгляд, внутри снова зреет то ужасное чувство.

— Никто никогда меня не хотел поцеловать, — шепчу я. — Да и старейшина Дуркас твердил, что поцелуи ведут к нечистоте, а я так отчаянно старалась остаться чистой… и посмотри, куда это меня привело.

Бритта хмурится.

— Чего это? Ты такая хорошенькая. — Она и впрямь искренне озадачена.

— Нет. — Я качаю головой, и в ней мелькают ужасные воспоминания — Ионас, улыбка на его лице, меч в его руке. Девушки, такие хорошенькие, как ты… какая это была ужасная ложь.

Их прерывает фырканье Бритты.

— А вот и хорошенькая, Дека, — говорит она. — Волосы красиво вьются у лица, кожа вся такая гладенькая и смуглая, даже такой глубокой зимой. — И добавляет, словно ей приходит запоздалая мысль: — И есть за что подержаться! Мужчины любят фигуристых. И пухленьких. — Бритта усмехается. — Я вот им всегда по душе.

— Но южан же не любят… по крайней мере, в Ир-футе.

— Тогда, наверное, и хорошо, что мы отправляемся на юг, — похлопывает меня по руке Бритта, и корабль со скрипом приходит в движение.

Я киваю, вознося безмолвную молитву Ойомо: пусть это окажется правдой.