Не верь ему

Наталья Евгеньевна Винокурова

Лика — содержанка со стажем. Меняя одного богатого любовника на другого, она учится в престижном вузе и живёт, ни в чём себе не отказывая. Но резкая смерть очередного престарелого «папочки» выбивает её из привычной колеи и приводит на порог католического храма. Чем закончится внезапное знакомство с молодым священником, и что они оба будут делать с неожиданно вспыхнувшими, неуместными чувствами?

Глава 3. Я не одна

Когда я закончила свой рассказ и перевела дух, с другой стороны окошка было так тихо, что я слышала только потрескивание свечей у алтаря. Не иначе как отец Тимофей либо уснул, либо отошёл выпить кофе.

Отодвинув вбок шторку, я высунула лицо наружу:

— Эй, вы здесь?

И тут же наткнулась на его выразительные, пристально смотрящие на меня глаза. Судя по всему, он действительно меня слушал и даже не спал, не пропустив ни единого слова — именно поэтому не сразу вышел из глубокого ступора.

— Зря я вам всё это наговорила, да? В церкви так не принято?

— Дочь моя, не тревожься, ты поступила правильно, — поспешно убедил меня он, очнувшись. — Просто, положа руку на сердце, я впервые сталкиваюсь с такой отвагой. Сейчас я попрошу Бога отпустить твои грехи. Не сомневаюсь, он вознаградит тебя за твою искренность.

— К чему мне его награды! Лучше посоветуйте, как жить дальше.

— Молись. Обращайся к нему. Кайся. Проси его наставить тебя на верный путь.

— А разве вы не можете за меня помолиться? Ну, как профессионал своего дела…

Отец Тимофей сначала удивлённо вздёрнул бровь, потом его рот едва заметно искривился, и я уловила в этой гримасе снисходительную иронию.

— Да что вы ржёте надо мной?! Так бы и сказали, что у вас времени нет на мои проблемы! Или что проблемы слишком уж серьёзные. Зачем издеваться-то?!

— Дочь моя, я не…

— И перестаньте называть меня дочерью!

— Раба божья Анжелика, — кротко поправился он, и я опять уловила в его голосе одной мне понятное ироничное пренебрежение. — Присядь и успокойся. Разумеется, в свободное время я молюсь о своих прихожанах.

— Значит, и обо мне замолвите словечко?

— Обязательно.

— Ну и славненько. На этом закончим. Сколько я вам должна?

Пастор снова опешил, но на этот раз быстро вернул себе дар речи:

— Лучшая благодарность за помощь — в свою очередь помочь нуждающемуся.

— А кто здесь нуждается? Вы, что ли?

— В мире много обездоленных. Накорми хлебом голодного, помоги беспомощному, дай милостыню нищему, и тебе зачтётся.

— Так вот вы о чём, понятно, — пробубнила я, поднимаясь, и добавила тише. — Скоро самой пора будет милостыню просить.

— Анжелика! — окликнул он меня, когда я была уже у выхода. — Что бы ни случилось, знай, двери храма всегда для тебя открыты!

— Только этого не хватало, — буркнула я. — Досвиданья.

И, уходя, не забыла погромче хлопнуть той самой открытой дверью. Чтобы точно никогда больше сюда не вернуться — ни на венчание, ни на похороны. Уж чего-чего, а сарказма, пусть даже хорошо замаскированного, я от этого парня не ожидала и спокойно перенести не могла.

Да кто он вообще такой, чтобы смеяться над моей жизнью?! Тоже мне, святоша!..

* * *

Придя домой, я залезла в ванну с эфирными маслами, выпила, лёжа в ней, большую кружку какао и уже через полчаса, намотав полотенце на голову, звонила подруге.

— Хай, птичка, как всё прошло? — выпалила та после первого гудка, и по звукам музыки на заднем фоне я поняла, что она сегодня тоже забила на учёбу.

— Дашка, ты даже не представляешь, с кем я сегодня познакомилась! — выдохнула я в трубку. — В этом храме Девы Марии… там тако-о-ой священник!..

— Кто?! Вдовушка моя, да ты, я смотрю, от горя совсем рассудок потеряла! Ты что, запала на попа?!..

— Ну… Не то, чтобы запала, но он мне понравился. Представляешь, я ему исповедовалась. Всё рассказала, как есть, а он даже не упрекнул ни разу! Просто слушал, молча.

— Что рассказала?!

— Про свою жизнь. Про грехи. Про мужиков, Кляйна, аборт…

— Мать, это тебе к психологу надо, а не к попу. Чем поп-то поможет? Нет, ну я не спорю, отец Димитрий, например, с ютуба иногда может реально круто отжечь, но…

— Даш, он другой. Он… Тебе просто нужно его увидеть, и ты сама поймёшь. Давай вместе как-нибудь сходим туда ещё раз?

— Да иди ты! Я даже не крещёная. Что я там забыла!

Мои аргументы иссякли. Несколько секунд мы обе молчали, потом она примиряющее спросила:

— Ладно, а зовут-то его как?

— Тимофей.

— А на кого похож?

— На… бога.

— Что, седовласый и с бородой?

— Нет, на другого бога, греческого.

— А, Аполлон, понятненько. Ну, с тобой всё ясно, подруга. Ты у нас втрескалась, значит, — Дашка картинно вздохнула, выключила музыку и заключила коротко. — Трындец.

Закончив болтать, я ещё долго сидела на кухне с мокрой головой. Её даже сушить не пришлось, высохла сама. Укладка, правда, получилась на любителя, но я ведь всё равно не планировала никуда идти. Прошлой ночью я спала всего три часа и сегодня хотела лечь пораньше.

Посмотрев на гору успокоительных лекарств, на этот раз я так и не выбрала ни одно, а выпила просто стакан воды и поднялась в спальню. И правда, зачем пичкать себя химией, если она всё равно не помогает.

В комнате было жарко и пахло чем-то затхлым. Открыв окно, я залезла под одеяло и закрыла глаза. Уставшее, гудящее тело вмиг расслабилось, отключаясь. А я, утонув во мраке, стала смотреть всё тот же, хорошо известный мне сон.

Начинается он всегда с того, что я просыпаюсь и нахожу себя не дома в своей кровати, а в спальне Роберта, но его рядом нет. За окнами темно. Я встаю, иду к двери практически на ощупь, спускаюсь на первый этаж. Там тоже темнота, только под дверью рабочего кабинета тускло мерцает дрожащий свет. Будто горят свечи.

Я толкаю дверь и захожу туда. Кляйн стоит у окна, спиной ко мне. В левой руке он держит подсвечник, в правой — какой-то кулёк. Я уже знаю, что в этом кульке, но пока ещё не вижу.

Услышав скрип петель, он поворачивается. Блики догорающих свечей освещают в темноте его лицо. Бледное, морщинистое, с серыми кругами под глазами. Завёрнутый в пелёнку ребёнок, которого он прижимает к себе, кряхтит, потом начинает плакать. От этого звука лицо старика искажается, как будто от боли. Он начинает укачивать «новорожденного». Хотя, правильнее будет сказать «нерождённого».

Гневно смотрит на меня:

— Лика, ты…

Ну давай, скажи, что я разбудила ребёнка. Я помню текст, он говорит то же самое уже которую ночь подряд.

— Ты опять разбудила нашего сына. Ты плохая мать. Ты обманула меня. Ты…

Обычно он говорит «Ты убила нас!». После этой фразы мне становится душно, будто кто-то сжал руки на моём горле. Он по-прежнему заботливо качает ребёнка, но его злые чёрные глаза душат меня. Я чувствую, что не могу сделать вдоха, в панике разворачиваюсь и бегу куда-то в темноте, натыкаясь на непонятные предметы и сшибая всё на своём пути. Но выхода нет. Я никак не могу найти дверь. А он преследует меня. Дышит в шею холодным воздухом и дрожащим голосом продолжает обвинять.

О боже, нет. Неужели сейчас это повторится снова. Моя спина покрывается капельками пота.

— Ты обманула меня, — говорит он ещё раз. — Ты…

Судорожно прервавшись, он открывает рот, и у меня внутри всё замирает. Но вдруг я слышу другой голос — спокойный, твёрдый, звучный. И произносит он совсем другие слова:

— Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё, да приидет Царствие Твоё, да будет воля Твоя и на земле, как на небе…

Такой знакомый, глубокий баритон. Он звучит сзади, за моей спиной. Роберт замолкает, ребёнок тоже перестаёт плакать, и даже свечи, как мне кажется, горят теперь более ровно, не отбрасывая чёрных острых теней на стены.

–…Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…

Кто-то подходит ко мне сзади и кладёт руки на плечи, не позволяя отвернуться и убежать. Но я уже не хочу никуда бежать. Страха больше нет, ведь я не одна.

–…И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого…

Пахнет ладаном. Этот запах ни с чем не спутаешь — терпкий, дурманящий, обволакивающий. Его ароматный светлый дым постепенно наполняет собой комнату. Поднимаясь вверх от самого пола, он с нежностью окутывает наши силуэты.

Тело Роберта за считанные секунды тонет в клубах бледно-серого тумана и теряет свои очертания. Они с ребёнком сначала тускнеют, становясь похожими на призраков, потом и вовсе растворяются. А вместе с ними исчезают пол, потолок и стены этого дома, освобождая меня от заточения.

На мои глаза внезапно наворачиваются горячие слёзы.

— Простите меня! — кричу я им вслед. Или это кричит моя душа, потому что я не ощущаю, как двигаются губы. — Пожалуйста, простите за всё!

–…Ибо Твоё есть Царство и сила и слава вовеки, — вторит мне мужской голос.

Кошмар рушится, как карточный домик. Теперь я нахожусь уже в другом месте — посреди бескрайнего рассветного поля. Мои босые ноги стоят прямо на траве, и ступнями я чувствую прохладу первой росы. Дым ладана превращается в молочный утренний туман. Пронизанный лучами солнца, он понемногу рассеивается.

— Вечный покой даруй усопшим, Господи, и свет вечный да сияет им. Да покоятся в мире. Аминь.

— Отец Тимофей?..

Я оборачиваюсь и смотрю в эти чистые светло-голубые глаза, будто бы искрящиеся изнутри. Мне хочется прильнуть к его широкой груди, но он отступает назад и говорит уже тише:

— Молись, — его бархатный голос тонет в колокольном звоне. — Молись, Анжелика!..

— Пожалуйста, подождите!!!

Но мужчина делает ещё один шаг назад, опускает голову и исчезает в утренней дымке.