Секта «Ашрам Шамбалы». Концлагерь для ищущих Бога

Наталья Кокшарова, 2020

Эта книга об одном из самых страшных тоталитарных культов постсоветского пространства, написанная бывшей ее последовательницей, журналисткой, блогером участницей нескольких телевизионных передач о секте «Ашрам Шамбалы». Почему люди попадают в секты, что происходит за закрытыми дверями, что держит адептов там, в зачастую невыносимых условиях, на все эти вопросы пытается ответить автор, описывая свой путь через ужасы и обманы секты Константина Руднева. Эта книга написана для бывших и нынешних сектантов, для родителей, которые потеряли своих детей в сектах, для тех, кто хочет больше понять, как работает наша психика и с помощью каких техник ею манипулируют. Содержит нецензурную брань.

Обратно к истокам. Я становлюсь ярой христианкой

На Анастасии мои духовные поиски не закончились. К маме приехала моя подруга детства, чтобы увидеться со мной. Марина стала очень верующей православной христианкой.

С момента, когда мы в последний раз виделись, Марина очень изменилась. Ее симпатичное лицо стало каким-то сосредоточенным и немного печальным. Марина носила длинные широкие юбки, блузки с длинными рукавами и даже иногда платок на голове. Вся одежда ее была темной, обувь всегда без каблука.

Я рассказала Марине про Анастасию, а Марина мне — про то, что она теперь, возможно, уйдет в монастырь. Марина тоже проделывала свой трудный путь, пытаясь уйти из реальности, где были пьющие родители, завистливая сестра и отец-психопат.

Марина молилась трижды в день и ходила в церковь как можно чаще, иногда по нескольку раз в неделю. У нее была сестра Лиля, вместе с которой ее крестили в нашей церкви. Моя мама была крестной обеих девочек, так что мы были своего рода сестрами. Для Лили крещение было чем-то второстепенным, и она очень быстро забыла о том, что должна ходить в церковь и регулярно причащаться. Для Марины же крещение оказалось чем-то вроде второго рождения. Это событие перевернуло всю ее жизнь, и она старалась с каждым днем становиться все лучшей и лучшей христианкой.

Меня покрестили, когда я была очень маленькой. Бабушка рассказывала, что меня крестили даже два раза. Один раз — у какой-то набожной бабушки на дому, так как было советское время и попасть на крещение в храме было непросто. Но моей бабушке этого показалось недостаточно, она все же добилась того, что меня по всем правилам покрестили еще и в храме.

Несмотря на два крещения, святой дух в меня не вселялся, и я не стремилась становиться хорошей христианкой. Меня страшно утомляли длительные службы в церкви, во время которых нужно было стоять по нескольку часов и не разрешалось садиться. К тому же к причастию нужно было приходить голодным, что мне уж совсем претило. Когда я была голодной, у меня кружилась голова и было плохое настроение. Однажды я даже потеряла сознание во время службы. Возможно, это случилось из-за духоты и голода. Слава богу, я очень быстро пришла в себя, но после этого сразу пошла домой, решив не дожидаться причастия. Я бы с удовольствием перестала ходить в церковь совсем, но чтобы не расстраивать мою набожную бабушку, все же изредка подвергала себя этой муке.

Марина сразу же захотела посетить церковь. Мне было лень туда идти, но чтобы угодить подруге, которую я не видела целый год, я пошла с ней в храм. У меня вообще было огромное стремление угождать всем людям. Я беспрестанно пыталась всем понравиться. И вот теперь пыталась понравиться подруге. Марина не одобрила Анастасию, и я больше не заговаривала о ней. Вместо этого я постоянно слушала, что рассказывает Марина. Она говорила о Боге, о вере и как настоящему христианину надо себя вести. Она также рассказывала о грехах, о том, что необходимо постоянно следить за собой, отслеживать каждое неправильное действие и потом каяться.

Марина был очень скрупулезна в отслеживании грехов. Она исписывала каждую неделю несколько страниц своими грехами и затем зачитывала их во время покаяния. Внезапно я почувствовала себя в присутствии такой набожной подруги совсем грешной и решила тоже вместе с Мариной каяться в своих грехах и регулярно ходить в церковь.

Для меня это потребовало большого преодоления. Причиной было то, что я жила в гражданском браке с Богданом. Прелюбодеяние считалось в церкви смертным грехом. Что такое «смертный грех», я до конца не понимала, но это звучало в моих ушах ужасно. Прелюбодеяние ставилось на одну ступень с убийством, что было очень странно для меня. Убийство казалось ужасным преступлением, а прелюбодеяние, наоборот, довольно приятным занятием. Но если Церковь говорит, что прелюбодеяние — это очень плохо, то, наверное, в этом есть смысл, думала я. После длительных колебаний я решила покаяться в прелюбодеянии. Под прелюбодеянием я понимала секс вне брака. Марина же мне объяснила, что даже мысли про секс являются грехом.

Я села писать список. Оказалось, что грехов у меня было очень много. Мне было страшно идти на покаяние. Но в то же время мне очень хотелось очиститься и стать хорошей.

Я собрала всю смелость в кулак и пошла с Мариной в церковь. Мы проснулись ни свет ни заря и, не позавтракав, отправились пешком в храм. Идти было примерно три километра. Хотя было лето, утро выдалось прохладное, мы мерзли.

Церковь для маленького городка, где жили мои родители, была очень большой и красивой. Она высилась над крошечными деревенскими домиками, гордо показывая небу свои зеленые купола. Позолоченные кресты украшали их. Стены церкви были белоснежными. Напротив находилось недавно построенное здание из красного кирпича, куда перенесли киоск, торговавший церковными книгами, иконами и свечами. Комната для покаяния тоже теперь находилась в новом кирпичном здании. До постройки дополнительного здания люди каялись в основном здании церкви во время службы, заходя к священнику за перегородку. Перегородка, украшенная иконами, обеспечивала защиту от взглядов, но плохую звуковую изоляцию. Я была рада, что теперь есть отдельная комната для покаяния, я не сильно-то хотела, чтобы полцеркви слышали мои грехи.

Мы пришли очень рано, в церкви было еще довольно пусто. Марина знала все иконы, она сразу же накупила свечей и подходила ко всем иконам по очереди, зажигая свечи, молясь и целуя каждую икону. Я немного стеснялась, но повторяла за подругой, хотя я не ставила столько свечей и вовсе не целовала иконы. Мне казалось, что целовать иконы очень негигиенично.

У меня была любимая икона, около которой я всегда стояла во время служб. Это была икона Симеона Верхотурского. Он был изображен на фоне леса, в простой зеленой рубашке, в холщовых штанах и в лаптях. Мне очень нравился его взгляд: такой бесхитростный, добрый и спокойный. Остальные святые смотрели или с осуждением, или страдальчески, или совсем отсутствующим взглядом. Также я любила изображения Богородицы. Мне казалось, что Мария смотрит с любовью и пониманием.

Вскоре церковь наполнилась народом, и началась служба. Служба длилась, как всегда, невыносимо долго. Мне было плохо. Болели плечи, тошнило от голода, кружилась голова, я была близка к обмороку. Народу было столько, что казалось, если я расслаблюсь и перестану держаться на ногах, то все равно останусь стоять, так как плотно стоящие вокруг люди меня слишком сильно подпирают. От волнения у меня стало сводить живот, и мне пришлось два раза во время службы выбираться из толпы и бежать в туалет.

Наконец три часа службы прошли, и пришло время для покаяния. Марина и я вышли из церкви и пошли в дом из красного кирпича. Воздух на улице показался мне таким чудесным и свежим. Людей, желающих покаяться, было в этот день немного. Первой зашла моя подруга, затем я.

Комнатка для покаяния была довольно маленькой, сквозь небольшое окошко проникало недостаточно света, поэтому над небольшим иконостасом горела дополнительно небольшая лампочка. Священник, одетый в свою длинную золотую ризу, стоял перед иконостасом, держа в руке большой металлический крест. Он велел мне опуститься на колени и протянул мне крест для поцелуя. Я покорно поцеловала крест.

— Как твое имя? — спросил священник.

— Наталия.

Священник пробормотал какую-то волшебную формулу с моим именем, я не поняла ни слова. Он перекрестил меня, и мне можно было начинать.

Я вытащила из кармана мой список и зачитала его священнику. Дойдя до пункта «прелюбодеяние», я бросила взгляд на лицо священника. Тот нахмурился. Мне стало стыдно. После покаяния священник отпустил все мои грехи, однако сказал, что так как прелюбодеяние смертный грех, он пока меня не может допустить к причастию. Чтобы мне снова разрешили причащаться, нужно каждый день по полчаса читать молитвы, ходить каждую неделю в церковь на покаяние и никогда больше не прелюбодействовать. Я должна была или повенчаться с Богданом, или больше не заниматься с ним сексом.

Я вышла немного подавленной. Я не могла себе представить, как же мне объяснить Богдану, что я больше не буду с ним спать, а если он со мной хочет спать, он должен на мне жениться. Это была большая проблема — побольше, чем зачитать список грехов священнику.

Марина пошла после службы на причастие, а я, которой этого было нельзя, чувствовала себя обделенной и грешной. На выходе Марина раздала очень щедрую милостыню нищим, стоящим у церкви. И опять я почувствовала себя недостаточно хорошей и щедрой. У меня не было столько денег, чтобы давать такую щедрую милостыню. В общем, после этого утра я чувствовала себя отвратительно. Только одно радовало — предстоящий обед.

Но за обедом я опять почувствовала себя грешницей. Марина соблюдала пост: она не ела мяса, рыбы и молочного, в то время как я ела все подряд и с большим аппетитом.

Я начала каждый день читать молитвы, как мне наказал священник. Я морально готовилась к разговору с Богданом и очень боялась этого. Я сама понимала, насколько смехотворны мои требования. После года совместной жизни я вдруг меняю мое мнение и заявляю: «Дорогой, я больше не буду спать с тобой, потому что это грех». Мне самой тоже не хотелось отказываться от регулярного секса, но желание быть хорошей и правильной в тот момент преобладало.

Сейчас я думаю, что я упорно не хотела брать ответственность за свою жизнь и поступки и лихорадочно искала того, кому бы эту ответственность передать. Мне так хотелось наконец почувствовать себя в безопасности, найти духовную гавань, и чтобы мне кто-то мудрый объяснил, что хорошо, а что плохо. Я думаю, что именно нежелание взять ответственность за свою жизнь и поступки очень часто приводит людей в секты.

Марина вскоре уехала, а я осталась еще на пару недель погостить у родителей, благо было лето и каникулы.

Неожиданно и Богдан приехал к моим родителям, так как соскучился по мне. Как только мы остались наедине, я сказала, что больше не собираюсь с ним спать. Богдан сначала не поверил. Но когда я все же убедила его, что я не шучу, он так возмутился, что выбежал в ярости в огород, чтобы немного успокоиться. Богдан был очень зол на меня, ему казалось, что я сошла с ума. Я пыталась его успокоить, говоря, что это не насовсем. Я предложила, что мы могли бы пожениться, и тогда нам снова разрешат заниматься сексом.

— Ну что за глупости! — возмущался он. — Все было хорошо, и словно гром среди ясного неба, на́ тебе, не будем заниматься сексом!

— Но можно же пожениться… — пыталась оправдаться я.

— Я из-под палки жениться не буду! — категорически заявил Богдан и был прав.

Я ничего на это не сказала. Мне было, с одной стороны, обидно, что Богдан не хочет на мне жениться. С другой стороны, я его понимала, поэтому не очень злилась. Зато я испытывала огромное чувство вины. Это я была виновата, что Богдан теперь страдает. И зачем только я ходила на это покаяние! Но я всегда отличалась упрямством. Если уж я что-то начала, то старалась всегда доводить начатое до конца. Я не сдавалась. Богдан вскоре уехал в полностью расстроенных чувствах, оставив меня не менее расстроенную у родителей. Погостив еще пару недель, я вернулась в общежитие к Богдану.

Мне больше было некуда ехать, но я сразу же купила газетку и пыталась найти квартирку или комнату, которую я бы могла себе позволить. Позволить я себе ничего не могла. Но все же я позвонила по одному объявлению и хотела снять комнату за триста рублей в месяц. Я собрала вещички и приехала в двухкомнатную квартиру неподалеку от вокзала. Жить бы мне пришлось с опрятной женщиной лет пятидесяти, в комнате было уютно и даже стоял телевизор.

Новое жилище имело только один изъян: после того как я распаковала вещи, хозяйка объявила, что комната вместо трехсот будет стоить пятьсот рублей. Мне пришлось снова паковать мою сумку и, как побитой собаке, возвращаться к моему Богдану. Я продолжала каждый день молиться и каждую неделю ходить в церковь. Богдан теперь должен был спать на полу, а я спала одна на кровати, сохраняя мое целомудрие. Все попытки Богдана забраться ночью на кровать я пресекала на корню.

Так как до учебы оставалась еще пара недель, я не знала, чем бы мне заняться. Я очень часто ходила к подругам и рассказала им про свое новое мировоззрение. К моему удивлению, одна из подруг — Света — рассказала, что она с детства хочет уйти в монастырь, если не навсегда, то на какое-то время. Мне идея понравилась. Мы решили, что пока не началась учеба, мы поедем в Верхотурье и постараемся остаться там, в женском монастыре, до начала учебы. Сказано — сделано. Это было странное приключение, которое продлилось одну неделю и показало нам другой мир.

Мы со Светой долго ехали на электричках, пока не добрались до Верхотурья. На родине моего любимого святого Симеона Верхотурского, около иконы которого я всегда стояла в церкви, было два монастыря. Мужской мы нашли сразу же, а вот женский пришлось поискать. Мужской был центральнее, ярче, богаче и более открытым. Женский — скромнее, уединеннее и, как мне показалось, печальнее.

Мы вломились на службу в женском монастыре и тут же заработали на орехи. На нас были джинсы, и у нас не было платков на головах. Слава богу, предусмотрительная монашка выдала нам запасной инвентарь, и мы подпоясались одолженными юбками, похожими на слишком широкие фартуки. Платки, пахнущие ладаном, нам тоже выдали.

Службы — это утомительное дело, Света быстро выдохлась, тем более что мы почти всю ночь провели в электричках. Но во мне проснулась какая-то одержимость и решимость все выстоять, только бы изменить то ничтожество, которым я себя считала. Мне тогда было не ясно, что это чувство ничтожности являлось всего лишь результатом четырехлетнего моббинга в школе. Мне было плохо, и я стремилась всеми правдами и неправдами это изменить.

В общем, бедная Света, видя, что я не сдаюсь, тоже достояла службу. После этого с нами беседовала матушка, и нам разрешили остаться на неделю в качестве послушниц. В нашей келье были печка и маленькое окошко, в углу, как полагается, божничка, стены были выбелены голубой известкой.

Это была странная и спокойная неделя. Службы, трапезы, молитвы и послушание, во время которого мы помогали в саду. Не обошлось и без разговоров с монашками и послушницами. Это были в основном очень добрые женщины.

Одна девушка мне запомнилась особенно: она отличалась дерзостью и курила тайком от всех, хотя все это знали, ей это прощалось. Про нее рассказывали, что богатые родители постоянно посылали ее сюда, видимо, для улучшения характера или чтобы добиться послушания. За это они платили неплохие деньги. К огорчению родителей, послушание, выработанное в монастыре, держалось каждый раз не очень-то долго.

Когда мы прощались, одна монашка даже прослезилась, мы обещали вернуться, но слово не сдержали.

Начавшаяся учеба захватила все внимание, и мы быстро забыли наше приключение. Так же быстро я забыла христианскую благопристойность, и Богдан наконец переехал с холодного пола на кровать.