На пепелище
Восемь вечера зимой — это уже самая настоящая ночь. В особенности в провинциальном городке, где давно и прочно забыли, что такое уличное освещение. Да и существовало ли оно когда-нибудь?
Ветер, вьюга, тьма. Одинокие темные фигуры — все спешат куда-то в боковые улочки.
Однако Борис Тур и тут не растерялся — он знал, куда идти. И шел, бодро поскрипывая свежим снегом.
Но вдруг замер на месте. Сквозь мерцание мелкой метели разглядел: что-то не так со Свинаренкиным продуктовым магазином. Ни огонька, ни искорки, и даже крылечко превратилось в сугроб.
Он не поленился перейти на противоположную сторону улицы, подойти ближе. Окна без стекол, покрытые сажей стены. Когда же магазин сгорел? Судя по запаху — не так, чтоб уж очень давно. И не дотла, вполне можно отремонтировать.
Борис заторопился в центр, к знакомому универмагу. Увидел издалека — еще работает. Однако, едва переступив порог, услышал грозное предупреждение визгливого голоса:
— Назад! Назад! Мы уже закрываемся!
Молодая девушка, новенькая, Боря видел ее впервые.
Прошел мимо, тихонько буркнув:
— Я быстро.
В нос сразу же ностальгически ударил неистребимый запах пряностей. Интерьер внутри почти не изменился, а вот ассортимент товаров значительно расширился. Похоже, и качество также. Поменяли местами отделы. У продавщиц — новые одинаковые халаты с белыми воротничками. Атласные, темно-зеленые.
— Боря? Борис, это ты? Господи!
Засмотрелся на халат и не узнал было Тосю Шишлянникову, женщину младшего бальзаковского возраста, но внешне еще даже очень ничего — по провинциальным меркам.
— Боже, глазам своим не верю!
Тур скривился:
— Что, вроде призрака из могилы?
— Н-нет. Просто не ожидала. — Тося наконец приветливо улыбнулась. И по-матерински вздохнула: — Тебя отпустили или сбежал?
— А вы как думаете, теть Тося? А?
— Я не думаю, я просто рада тебя видеть.
Она ловко протиснулась между двумя витринами-холодильниками — с колбасой и молочными продуктами:
— Дай-ка я обниму тебя, бандита…
Расчувствовавшийся Боря обнялся с Шишлянниковой. Потом она окинула взглядом его более чем скромную экипировку:
— Ты насовсем — или как?
— Или как. Тянет преступника на место преступления. — Борис обрадовался бывшей сотруднице, будто родню встретил. Но добавил сурово: — Короче, дело есть к Свинаренке. Кирилле Ивановичу.
— А его и след простыл! — Знакомо пробасил мощный и сильный голос. Это подошла и Глафира Петровна, ветеран советской торговли, массивная, крепкая и непоколебимая, настоящий монумент за прилавком. — Мы все так сразу и поняли, что он тебя подставил, Борька. Чтоб такой парень — и воровал? А он — свинюка еще та. Убедились на личном примере. Все — и на все сто! Процентов.
— И где ж он сейчас?
— Уехал! Только и видели!
— А бизнес? У него ж тут не один магазин был.
— Распродал.
Тося не могла допустить, чтобы главные новости сообщил кто-то другой и решительно добавила:
— Распродал вообще все. Дочиста. Сразу после того, как тебя засадил. И универмаг этот, и кооператив, и магазины — все продал. Говорил, ты ему все дела подорвал, разорил вконец. Тот еще брехун! Как теперь открылось, он нигде не продешевил. А нам зарплату за полгода так никто и не вернул. Чтоб ему пусто было!
— И куда ж он подался?
— Нам не докладывал. Уехал — и концы в воду, сам знаешь, — Тося Шишлянникова ехидно улыбнулась и хмыкнула, словно получала удовольствие, сообщая плохие новости.
Борис помрачнел:
— Может, хоть кто-то знает?
— Кто-то, может, и знает, да молчит.
— Молчать-то себе дороже, то есть я хотела сказать…
— Вот именно, промолчишь — целее будешь.
— Сам знаешь, у нас городок маленький, если трое знают, то знает и свинья. Я не Свинаренко имела в виду, конечно, а всех вообще.
Женщины говорили чуть не одновременно. Боря грубовато перебил:
— А тот магазинчик, что напротив районной аптеки, он давно сгорел?
— А, продуктовый! Да нет, с месяц, не больше. Его же Луцик-младший купил. И все не везет ему, бедолаге: то в аварию попал, то обворовали, теперь вот — поджог.
— Он бы меньше за чужими женами бегал!
— А ты, Тоська, не смешивай все в кучу. Одно дело — бизнес, а личная жизнь — это другое.
Шишлянникова лишь выразительно хмыкнула.
Сбоку донесся пронзительный голос молодой продавщицы, которую Борис встретил еще на пороге:
— Скупайтесь скорее, закрываем уже! Некогда харчами перебирать!
Ей ответил наглый фальцет:
— Расслабься, зайка, и не спеши. А то споткнешься! — это был попутчик Бориса из автобуса, чахлый парнишка, даже вечером не снявший темных очков. Снова жевал, а в ушах ритмично покачивались наушнички от плейера. И наглости еще прибавилось:
— Из чего тут у вас выбирать? Два сорта сыра, три — колбасы? Да и те — позавчерашние?
— Не нравится — не берите! — бойко парировала молодая продавщица.
— Ты, красавица, еще с отделом защиты прав потребителей дела не имела? Устрою. Кстати, разговор наш записываю, — ехидно улыбаясь, он показал рукой на свой плеер.
— Анька, не дури, — не выдержала Тося, — обслужи молодого человека, как следует!
— Да улыбнись и глазки сострой, — прогудела, не двигаясь с места, Глафира Петровна, — будешь парням грубить — навеки в девках останешься!
Боря Тур почесал подбородок:
— Ладно, бывайте. И правда, уже закрывать пора.
— Куда ж ты теперь?
— Пойду, знакомых проведаю.
— Стой, если ты к Леське…
— Я знаю, что ее здесь нет.
— А куда подалась, знаешь? — вкрадчиво спросила Глафира Петровна.
— На заработки?
— Да уж, заработки там — не позавидуешь. — Тося поджала губы, а ее коллега прямо вскипела от праведного гнева:
— В бордель их всех наш Свинаренко упек! Всем ансамблем! Петь да танцевать, говорит, в Турцию поедете. А там их всех в бордель и отправили! — Глафире Петровне явно нравилось четко выговаривать это манящее нездешней жутью слово — «бордель». Тур оцепенело молчал, и она перешла к аргументации: — Анжелка Ляшенчихина сбежала по дороге — такое рассказывала, такое, что — ну!
— Да уж, — подхватила Тося, — паспорт #225; у них сразу за границей отобрали, как только таможню проехали. Клиентов, говорят, будете обслуживать! Сами понимаете — как. А кто откажется — секир башка! И концы — в воду! Вот как она рассказывала.
— А где она сейчас?
— Анжела? В область перебралась, конечно. И родители за нею собираются. Кто ж здесь будет оставаться, если каждый в нее пальцем тычет? А девушка-то и не виновата.
— Ой, не говорите мне про невинность! — с едкой иронией покачала головой Тося. — Она, что, газет не читала? Не знала, зачем в Турции наши девки нужны?
— Здрасьте! Их же петь приглашали. И танцевать.
— А они уши-то и развесили! Как же, нужны там такие артистки! Не понятно что ли, там же танцовщицами проституток называют.
Борис почувствовал, как у него под шапкой зашевелились коротко остриженные волосы. Он прочистил горло и спросил по-зековски хрипловато:
— И что? С Лесей? Где она?
— Кто ж знает? Поехала — и нету. У других девчат и родители есть, а найти не могут. И в суд подавали, и в милицию обращались. Ищут! А она сиротой осталась, кто ж ее искал бы?
— В борделе? — голос Бори Тура стал таким хриплым, что женщины смолкли и опустили глаза.
— Все, закрыто! Нечего уже! — надрывалась у входа пронзительная молодуха. — Завтра! Нам сегодня еще кассу сдавать!
…Опомнился Борис уже на улице.
Он давно подозревал, что с Лесей что-то не так. Когда она внезапно писать перестала. Но бордель… Турция… Ну и подлец же Свинаренко! Всех киданул, со всех сторон… подлец…
Ноги механически шагали вперед, в сторону улочки, грезившейся в каждом тюремном сне. Снег кружил перед глазами. Мерещились Лесины глаза в белой кисее паранджи. Тю, паранджа черная!
Черная.
Чернеют окна знакомого дома, закрытые покосившимися ставнями.
Двор замело снегом — ни тропинки, ни следа.
А он на что надеялся?
Повернул к единственной в городке гостинице и чуть не столкнулся с монументальной теткой Глафирой.
— Я так и знала, что сюда пойдешь. Слушай меня, — она приблизила свое лицо вплотную к его уху и зашептала: — Конечно, мое дело — десятое, но говорят, что Свинаренко теперь в Барвинковцах, чуть не полрайона там скупил…
— Барвинковцы? Где это?
Она прошептала несколько слов ему в самое ухо и прибавила погромче:
— Ты ж смотри там, осторожненько. Семка Разгильдяй ездил, хотел про свою Галю узнать, вернулся сам не свой. Это страшные люди! Смотри! Он там в большой силе, авторитетным человеком стал. Берегись! Но запомни: я тебе ничего не говорила. Ну, бывай! Счастливо! — И исчезла во тьме, растворилась, как призрак.
Холодный безлюдный переулок. Покинутый дом.
Будто весь этот разговор приснился.
Конец ознакомительного фрагмента.
