Сахарница

Наталья Пряникова, 2020

Сборник юмористических рассказов "Сахарница" – воспоминания автора о детстве в северном военном городке, смешных казусах, произошедших с родителями, родственниками и друзьями. Содержит нецензурную брань.

Любовь на седьмом этаже

Наша квартира находилась на седьмом этаже, где были еще пять квартир. И я пребывала в уверенности, что эти квартиры тоже наши, и мы все живем в таком шестикомнатном доме.

Все соседи без исключения любили меня, потому что я была самая маленькая. Правда, еще была Юлька, но она пока не умела говорить, так что с ней было неинтересно. А я уже ходила в садик, жила интересной жизнью и могла рассказать множество стишков, спеть множество песенок и станцевать.

Вечерами я делала обход и проверяла, что происходит у людей в жизни, и приходила к выводу, что у всех происходит любовь.

В первой квартире жил Андрюшка с бабушкой и печатной машинкой. Андрюшка носился туда-сюда на велосипеде, но меня интересовала только бабушка с машинкой, которая сама по себе представляла для меня ценность больше, чем все игрушки в этом доме. Когда за машинку садилась бабушка, начиналась трескотня и щелкотня, а бабушка светила глазами, бормотала что-то, хихикала сама с собой и с кем-то говорила. Я сидела рядом и восхищалась тем, как быстро щелкают кнопки, оставляя за собой буквы, а бабушка бубнит и никого вокруг не замечает. Андрюшка пояснял:

— Бабуля у нас того, папа говорит, она «чиканутая».

Я уважительно смотрела на чиканутую бабулю и хотела тоже так чикануться, когда вырасту. Однажды бабушка вдруг заметила меня и спросила:

— А, вот и вы, барышня! Ну что скажете, как лучше написать — дорогой или драгоценный, а?

Я подумала и сказала, что «драгоценный» — как-то более подходяще, особенно если речь идет о коробочках или бусиках. Бабушка подняла очки на лоб и протянула:

— Бусикааах?

А потом так долго хохотала, тряся головой, что я сразу поняла значение слова «чиканутая». Но бабуля серьезно сказала:

— Нет, юная барышня, у меня тут речь не о бусиках, а о самом для меня дорогом человеке, которого уже нет на свете, об Андрюшином дедушке, и я пишу о нем, чтобы эти воспоминания не умерли вместе со мной. Вот ты подрастешь и почитаешь, правда?

Я пообещала прочитать, как только научусь, а старушка снова унеслась далеко в прошлое, и глаза ее светились, как у молодой девушки.

В следующей квартире жила мама Юльки, и я любила смотреть, как она вертится перед зеркалом, красит волосы и все, что у нее на лице, напевая при этом «Шумел камыш, деревья гнулись», и подмигивает мне накрашенным глазом. А потом приходил с работы Юлькин папа и кружил хохочущую Юлькину маму по всей квартире. Я сделала себе пометку на будущее — обязательно буду краситься вся с ног до головы, пусть и меня кружат. А пока надо потренироваться, акварельные краски у меня есть, если что возьму у мамы на трюмо, у нее там целая коробка разных тюбиков и кисточек — специально, чтобы красить женщин.

В третьей квартире жил какой-то старый военный чин, который делал рыбок из капельниц и иногда дарил мне. Еще недавно мне открывала дверь его жена, а сейчас он был совсем один со своими капельницами, которых у него было очень много. Почему-то он называл меня матерью, хотя я точно знаю, что он никак не мог являться моим сыном, будучи лет на шестьдесят старше. Встречая меня, он всегда радовался:

— Ну что, мать, как жизнь молодая?

Я все ему рассказывала: что в саду сплошные дрязги и интриги, а Танька с Денькой решили пожениться, но им не разрешают до совершеннолетия, и они играют в жен и мужей и хотят, чтобы я была их дочкой, а я никак не могу — потому что на прошлой неделе сама собиралась пожениться с Денькой.

Старый военный очень внимательно меня слушал, ни разу не улыбнувшись, а потом вздыхал и произносил:

— Да, мать, такая она, любовь-морковь, — и дарил мне рыбку.

В соседней с ним квартире жила тетя Лариса. Она все время играла на гитаре и пела песни про любовь. Благодаря ей я познакомилась с репертуаром певцов всех времен и народов. Как-то я спросила тетю Ларису:

— А песни не про любовь бывают?

Она замолкла и уставилась на меня, как будто впервые увидела. А потом пропела:

— Только любовь правааа.

Я поняла, что говорить она не умеет и изъясняется только песнями, и сидела слушала дальше.

Рядом жили муж с женой, которые тоже не умели говорить, и постоянно ругались. Мне всегда было интересно наблюдать, как они, угощая меня каким-нибудь яблоком, начинают ссорится из-за всего, живописуя мне недостатки друг друга. Мне нравилось смотреть на эту картину, потому что я знала — когда кого-то из них не было дома, то по одиночке они грустили и рассказывали мне, как они познакомились и какой хороший у них супруг(а) и как тошно, когда этой заразы нет дома. Я понимающе кивала, — как же, знаю-знаю, у нас в саду все точно так же.

Потом я шла домой. Мама, взглянув на меня, интересовалась — не надоела ли я еще соседям, и что у них происходит. Я безнадежно махала рукой — у них происходит любовь и больше ничего. У нас еще восемь этажей по шесть квартир на каждом. Надо сходить и к ним, — посмотреть, как там они любят.