Сахарница

Наталья Пряникова, 2020

Сборник юмористических рассказов "Сахарница" – воспоминания автора о детстве в северном военном городке, смешных казусах, произошедших с родителями, родственниками и друзьями. Содержит нецензурную брань.

Мой друг Генка

Когда-то у детей было одно хорошее средство связи. Если друг живет в соседнем доме, то можно драть глотку с балкона. А если друзья — соседи в три этажа друг над другом, то хорошее средство связи — это батарея. Надо всего-то шарахнуть по стояку и, если ты нижний этаж, встать на стол и орать в потолок у стояка:

— Генка, выходи гуляяять!

Если же ты верхний этаж, то орать в пол. А если этаж, где живет дядя Ваня, то, соответственно:

— Вы, спиногрызы, (три минуты нецензурной брани) задолбали уже! Поднимите свои ж… и двигайте ходулями!

А мы, воспитанные и вежливые дети, орали в ответ:

— Здрассьте, дядь Вань, у нас нет ходуль!

Над Генкой жила Танька, и наш многострадальный стояк выдерживал налет троих налетчиков, пока родители не подарили ей детский телефон — два аппарата, соединяющиеся проводом, который можно провести из квартиры в квартиру. И подлая Танька стала болтать с Генкой не по стояку, а по телефону, так что мне и дяде Ване ничего не было слышно. Приходилось отдуваться за всех и долбить по стояку, пока Генка не перестанет болтать с этой змеюгой и не присоединится к беседе со мной по батарее. Надо ли говорить, что визиты сантехников были не редкостью в нашем подъезде.

У нас были свои условные сигналы: один раз — «выходи на улицу», два раза — «мне влетело, сижу дома, приходи». А три раза — «иди на балкон». Адресат идет на балкон, и сверху на веревочке спускается корзинка с гуманитарной помощью в виде котлет или еще чего-нибудь для поддержки духа, наверх она поднимается с ответными подарками.

Родители иногда спрашивали: «Дети, вы живете в одном подъезде в метре друг от друга. Не проще ли подняться или спуститься по лестнице?» От такого у нас челюсть падала на пол. По лестнице?!?! Это когда у нас есть батарея и балкон??? Ну что за нелепые мысли приходят взрослым в голову порой!

В школу с Генкой мы шли вместе. Он нанизывал на большую палку наши портфели, и, перекинув ее за спину, согнувшись в три погибели, тащился за мной, а я плыла, как царь-лебедь. Папа, на своем пункте наблюдения у окна, всегда качал головой — «Эх, бедолага, держись».

Как-то мне купили портфель, который я я мыла шампунем и нежно вытирала махровым полотенцем. И конечно, никогда (никогда!) не ставила его на пол! Генка относился к сумкам, как нормальный, поэтому не ведал что творит, когда однажды, устав тащить палку с нанизанными на нее портфелями, встал отдохнуть и вытереть пот со лба, поставив портфели на чистый белый снег. Увидев такое святотатство, я завопила: «Ты поставил мой портфель на снег!!! Ты. Поставил. Мой. Портфель. На Снег!!!»

В это время мои родители, побросав все дела, припали к окну, и мама, схватившись за сердце, в ужасе прошептала:

— Он что сейчас сделал? Он что, поставил ее портфель на снег?

Папа вздохнул:

— Беги, мужик, спасайся.

Мама, прикрыв глаза, всхлипнула:

— Такой хороший был мальчик.

Дальше они наблюдали, как я гоняю Генку палкой по всему двору. Этажом выше его родители, наблюдая ту же сцену, одобрительно кивнули:

— Смотри, Наташа с Геночкой играют. Как хорошо, что наш остолоп дружит с такой хорошей девочкой.

На следующий день Генка принес мне пачку своих высоко ценимых рисунков корявых грузовиков. А я, когда играла в школу… Да, я играла в школу одна, потому что со мной в школу никто не играл. Почему-то им не нравилось, что я ставлю двойки, вызываю родителей и выгоняю с уроков — и все в течение одного урока. Поэтому я играла одна. У меня был настоящий журнал, где были фамилии всего моего класса, куда входили также соседи, друзья и родители. И не могу сказать, что они могли похвастаться успеваемостью. Если бы они заглянули в мой журнал, то устыдились бы своих оценок и узнали бы, что все они второгодники и двоечники. Двойки же я ставила потому, что они красивее пятерок. И всем Генкиным рисункам я влепила двойки, а одному страшному грузовику даже двойку с тремя минусами. Когда Генка пришел в гости и увидел, что его картины оценены не столь высоко, как он думал (да и думал ли он вообще, что рисункам кто-то будет ставить оценки), он выпятил губу и дрожащим голосом промямлил:

— А почему, почему? За что?

Я пожала плечамиа:

— В школе был урок рисования, класс снова не справился.

Но я была хорошим другом. Когда однажды Генка появился на пороге с отцовским огромным чемоданом и заявил:

— Я ухожу. В Америку. Ты со мной?

Я, не думая ни секунды, сказала:

— Дай мне одну минуту.

И пошла за чемоданом. Мы еле выволоклись из дома.

— Куда пойдем? — спросил Генка.

— Давай к общежитию, — предложила я.

Мы залезли с чемоданами на ограду, достали буханку из скудных припасов и стали по очереди грызть. Шедший мимо дядя Ваня-сосед, увидев нас, приостановился:

— Что, спиногрызы, из дома выгнали?

— Нет, мы едем в Америку.

— Валяйте, отчаливайте! Если че, я вам денег дам, ха!

Вдруг к нам подошла какая-то мелюзга в трусах и прошепелявила:

— Цё вы туть сидите? Это мой двол.

Мы объяснили, что мы ни в чьем ни во дворе, а в Америке. Мелюзга, услышав о новой игре, завопила:

— Лебята, айда иглать в Амелику!

Через полчаса дядя Ваня наблюдал из окна, как из двора во двор шныряют маленькие эмигранты с огромными чемоданами, и облегченно вздохнул:

— Ух, наконец-то, отдохнем от вас, кровососы.

Но вскоре он, не успев насладиться тишиной и покоем, услышал, как на улице бегают родители кровососов и жалобно кричат:

— Машенька! Васенька! Оленька! Где же вы?

Дядя Ваня, выругавшись «Чего им не живется, сдались им эти кровопийцы», высунулся в форточку и гаркнул:

— Да в Америке они все, в Америке, дайте поспать!

Одна бабуля бухнулась в обморок, остальные же столпились под окном единственного осведомленного человека и потребовали объяснений. Дядя Ваня порекомендовал всем разом идти в одно место, но все же указал координаты Америки, и очень скоро нас депортировали с нашего забора восвояси с конфискацией имущества.

Однажды зимним утром я решила пораньше пойти в школу, но не успела я сделать и несколько шагов, как метель исхлестала меня по лицу, а сугробы, как зыбучие пески поглотили мои валенки. Я развернулась и пошла домой, уверенная, что до школы сегодня никто не доберется. А дома благополучно уснула и не слышала, как долбили по косяку и звонили в дверь. А вечером родители очень удивились, что я прогуляла школу. Но родители еще ничего, вот Генка орал, как разъяренный лев:

— Ты где была? Ты зачем в сугроб влезла? Ты зачем по дороге не ходишь? Я думал, ты провалилась! Дура!

Генка был рядом, когда я падала или, оступившись на лестнице, скатывалась колобком по всем пролетам, а он бежал за мной и кричал:

— Наташка, стой! ты куда так торопишься, меня подожди!

А потом, поднимая меня за шкирку, уважительно хвалил за новый более быстрый способ спускаться с лестницы. Дядя Ваня иногда высовывался в окно и тоном Далай-ламы поучал Генку:

— Слышь, мужик, тебе это надо? Бабы — зло. Послушай мудрого человека, брось это дело, потом же «спасибо» скажешь.

Генка хлопал глазами и молчал, а потом, взваливая палку с портфелями за спину, пихал меня вперед, как будто я забыла дома свои костыли.