Дом, в котором я тебя потеряла

Наталья Росин, 2020

Вот уже пятнадцать лет Алису Белозерскую мучают вопросы о прошлом. Откуда на ее теле шрамы? Кто хотел убить ее в детстве? Почему она ничего не помнит? И кто виновен в пожаре, унесшем жизни ее отца и матери? В поисках ответов Алиса решает вернуться в Карелию, в семейный дом, в котором она потеряла все. Вот только старые призраки не дадут ей так просто разобраться, где сон, где воспоминания, а где правда.

2 глава

Тяжелый разговор

Май 2019 года

— Тише, тише. Успокойся, милая, все хорошо. Это сон, — испуганно шептал Тимур, прижимая меня к себе.

Я очнулась от собственного крика. И несколько секунд только могла смотреть в темноту, не в силах пошевелиться. Страх сковал мое тело, и оно отказывалось двигаться, словно парализованное. Все вокруг замерло. Я не слышала голоса Тима и не осознавала, что происходит. Но спустя секунду оцепенение отступило, и я неожиданно для себя разрыдалась. Прямо как в детстве.

— Что случилось? — спрашивал Тимур ошарашенно, качая меня на руках. — Кошмар?

— Это не просто кошмар, — сквозь всхлипы проговорила я, начиная понемногу успокаиваться от его прикосновения. — В том-то и дело. Это случилось на самом деле.

— Всегда так кажется, утром, скорее всего, уже и не вспомнишь.

И я закрыла глаза, проговаривая про себя его слова. Это просто сон. Просто сон. Вот кровать, вот теплые руки Тима и уютная темнота нашей квартирки. Все хорошо. Здесь никто не хочет меня убить.

— Может быть, — устало произнесла я, высвобождаясь из рук Тима и вытирая мокрые глаза, — ты прав.

— Конечно, я всегда прав, — усмехнулся в темноте Тим. — Спи, лиса.

Он грохнулся обратно на свое место и спустя секунду сопел как ни в чем не бывало. Негодяй. Я уткнулась ему в плечо носом, продолжая лежать без сна. И стоило Тиму заснуть, как сердце вновь заколотилось от страха. Это был не просто сон. И с каждой секундой я все четче осознавала это. Я всматривалась в темноту, слушая заливистый храп Тимура, но видела всё ту же темноту из сна. Что же произошло тогда?

Судя по ощущениям тела, во сне мне едва исполнилось пять, не больше. Но кто охотился на меня? Кого я настолько сильно боялась? Может, мама? И перед глазами возник образ матери с ее тонкими чертами лица и усталыми глазами. Нет, это не могла быть она. Невольно вспомнился холодный голос тети Веры. Что ж, ее я боюсь до трясучки и в двадцать три года, так что пятилетняя Алиса вполне могла в ужасе прятаться от тетушки в шкафу.

Я невольно хмыкнула. И все же меня беспокоил этот полусон-полуявь. Моя память упорно не хотела открывать все темные пятна. Я вообще с трудом могла вспомнить события до семи лет. Словно кусок моей жизни аккуратно вырезали. Я отлично помнила все последующие года, но то, что происходило до семи лет, оставалось загадкой. И детский психотерапевт, наблюдавшая меня лет до пятнадцати, сделала свое заключение:

— Скорее всего, в возрасте шести-семи лет с тобой случилась стрессовая ситуация, после которой твой мозг решил уйти в так называемый спящий режим. Потом случилась трагедия с твоими родителями. И твое сознание защищается от нового стресса, прикрыв острые моменты темной тканью. Придет время, и, почувствовав безопасность, ткань спадет, и ты все вспомнишь.

Как по мне — она просто умело прикрыла собственную беспомощность в возвращении ко мне памяти. Я ждала уже пятнадцать лет после гибели родителей. И все это время купалась в постоянно всплывающих воспоминаниях о доме, саде и родителях. И о том, кто меня ненавидел. Чье лицо постоянно являлось в страшных снах, но я не могла разглядеть его.

Хотя, возможно, что со мной просто играли в прятки. Та же Динка, двоюродная сестра, или тетя Вера. И детская фантазия додумала все ужасы. Так часто бывает. После десятилетий изучения книг по детской психологии я это точно знала.

Эта мысль меня успокаивала. Усталость брала верх над разумом, и я уже была согласна на все, лишь бы вновь погрузиться в тепло и уют сна.

***

Утро началось с привычной суеты. И как обычно, сначала проснулся Тимур. Сквозь сон я чувствовала, как источник тепла, его тело, ускользает из-под моей руки и садится в кровати. А затем удаляется в сторону ванной.

— Нееет, — простонала я, приподнимая голову, но она тут же снова упала на подушку.

Я слышала сквозь чуткий утренний сон, как Тимур зашумел водой в ванной, затем прогулялся по коридору до кухни, загремел посудой. Усилием воли я все же открыла глаза. Опаздывать на работу категорически не рекомендовалось — двадцать пять учеников под дверьми кабинета равны по силе шума одной бомбе. А мои рабочие отношения с директором школы и так болтались на ниточке.

Я нашла в себе силы взглянуть на часы и осознать, что до работы оставалось буквально часа полтора. И тут же села в кровати. В ванной я некоторое время разглядывала артефакты, оставленные Тимуром после умывания, — сбритые волоски в ванной, ошметки зубной пасты на запотевшем зеркале, грязное полотенце, брошенное на стиральной машине, привете из советского прошлого. Проведя полотенцем по зеркалу, я уставилась на собственное мутное отражение. Когда-то мне оно даже нравилось. Когда-то в зеркале отражались настороженные темно-зеленые глаза, медного цвета волосы и острое лицо с упрямо вздернутым носом. Теперь же в отражении стояло нечто с огромными тенями под глазами и торчащими пружинами волос. Старый шрам, рассекающий бровь, чуть покраснел.

— Странно, — я коснулась пальцем шрама и приблизила лицо к зеркалу, рассматривая его внимательнее.

Никаких воспалений или ранок. Может, просто расчесала ночью? Или покраснел от жары, стоявшей в ванной комнате. Похожий рубец красовался также на моей правой руке. Но как объяснили родители, он появился после падения с качелей. А вот происхождение шрама над бровью неизвестно.

Сколько я себя помнила, этот длинный тонкий рубец всегда был при мне. И на вопрос о его появлении мать всегда пожимала плечами, словно он просто однажды возник на моем лице без причины. Со временем я смирилась. Это просто еще одна загадка, еще один вопрос без ответа. А их в нашем доме на отшибе таилось множество.

Я набрала холодной воды в ладони и ополоснула лицо. Подняв голову, увидела в зеркале прямо позади себя темный силуэт.

— Твою ж мать! — я резко обернулась, чувствуя только горький вкус страха во рту.

Но кроме старой стиралки в желтых подтеках ничего не увидела. Показалось. Я села на бортик ванной, чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из груди. Раньше со мной бывало подобное, но в этот раз видение случилось особенно реалистичным. Похоже, я начинаю сходить с ума.

— Лиса, ты чего вопишь? — спросил Тимур, заглядывая в ванную.

— Себя в зеркале увидела, — отшутилась я, находя в себе силы улыбнуться.

Рассказывать про увиденное не хотелось. Тем более после ночного кошмара. Да и при следующей ссоре Тимур не побрезгует припомнить мне эти случаи в качестве доказательства того, что я окончательно свихнулась. Плавали, знаем, как говорится.

Но Тим продолжал молча на меня смотреть. Ох, как же мне не нравился этот взгляд. Тимур умел в одно мгновение из детской трогательности перейти в состояние твердости и непреклонности. Я обреченно развела руками.

— Да поскользнулась и чуть не упала. Все нормально.

— Ну ладно. Осторожнее, — он с недоверием взглянул на меня напоследок и закрыл дверь.

Наскоро умывшись и почистив зубы, я вышла из ванной и прошла на кухню, погладив по пути Милку, сидящую на пластиковой тумбе из-под обуви. Тимур уже активно надкусывал бутерброд с сыром и колбасой. Я присоединилась к нему, обняв дымящуюся кружку обеими руками.

Свет просыпающегося солнца пробивался сквозь старомодные кружевные занавески на кухне и я, щурясь от лучей, невольно улыбнулась. В конце концов, ничего настолько ужасного не происходило. Просто жуткие явления прошлого. Впрочем, мне пора бы и привыкнуть. Я отпила из кружки и впервые за это утро почувствовала себя спокойно.

— Чего ты улыбаешься? — спросил Тимур, наблюдавший за мной исподтишка.

— Просто… Знаешь, в этом что-то есть. Наша старая кухонька, утро, мы вдвоем, кофе. Хорошо же?

— Ага, — произнес Тимур, но с некоторым сомнением. Он явно что-то подозревал.

Черт. Надо держать себя в руках. Если повторятся подобные кошмары или крики из ванной, то он заставит меня вновь ходить к психологу. И принимать кучу успокоительных таблеток, от которых я становилась вялой и согласной на все, лишь бы оставили в покое.

— Я совершенно не подготовилась к урокам из-за объявления о продаже дома, — сменила я тему, откусывая от бутерброда.

— Ты всегда готова к урокам. Ну или сымпровизируешь. Кстати, ты не опоздаешь? Уже почти полвосьмого.

— Черт, — я стала пить кофе быстрее, обжигаясь и морщась.

Прикончив бутерброд, я ушла собираться. Спустя минут пятнадцать активных сборов, я взглянула на себя в зеркало в полный рост. Теперь растрепанные медные пружины собрались в аккуратный пучок, на веках появились небольшие стрелочки, удобная растянутая пижама сменилась строгим брючным костюмом. И явилась перед Тимом преображенной.

— Совершенно на себя не похожа, — задумчиво произнес он, продолжая не спеша отхлебывать кофе. — Словно чужая женщина. Никогда к этому не привыкну.

— Плохо выгляжу?

— Да нет, хорошо. Просто так и хочется тебя назвать именем нашей русички. Марь Алексеевна, как вам кофеек?

Негодник широко улыбнулся. Я почувствовала невольный прилив нежности. Все же он умел сделать так, чтобы я улыбнулась.

— Сам ты Марь Алексеевна, — фыркнула я.

Он проводил меня до дверей, продолжая наблюдать, как я торопливо проверяла, не забыла ли чего, и подкрашивала губы алой помадой. На прощание я улыбнулась ему и помахала рукой.

— Стоять, — скомандовал Тимур и притянул меня к себе, чтобы поцеловать. — Давай, мать, удачи тебе.

— Ага.

Я обреченно вздохнула и вышла из квартиры в приятную прохладу подъезда. Выйдя на улицу, вдохнула воздух, пропитанный утренней свежестью. Утром в городе пахло прекрасно. Люди еще не успели уничтожить эту магию ежедневной суетой. Я спрятала замерзший нос в шейный платок, чувствуя запах духов Тимура — смесь мускуса и хвои. И невольно улыбнулась. Он всегда со мной, что бы ни случилось.

Сев в маршрутку, я надела наушники и ткнула на значок проигрывателя в телефоне. В уши полилась любимая гитарная акустика. Немного задержав палец на экране, я все же зашла в галерею с сохраненными фотографиями и ткнула на изображение дома. В сердце екнуло так же, как и в первый раз, когда я увидела объявление. И я с неохотой вспомнила, что собиралась позвонить тете Вере. Вздохнув, я убрала телефон и погрузилась в дрему под музыку, пытаясь не думать о предстоящем тяжелом разговоре.

Получалось не очень. Я недолго жила в доме у тети Веры после пожара, около года. Но и это краткое время я вспоминала с содроганием. Нет, Вера не держала меня в чулане, как одного небезызвестного мальчика со шрамом, но атмосфера в доме тетки царила напряженная.

— Почему ты так не любишь своих родственников? — спросил у меня как-то Тимур.

— Мой старший брат время от времени душил меня подушкой, а вот сестра… отдельный разговор, — ответила я тогда, и теперь даже музыка не спасла меня от новой волны ненависти, едва в памяти возник дом Веры, в котором все подчинялось ее правилам.

Этот дом, в отличие от нашего, построил намного позже дядя Слава, выглядел новее и внутри пропах краской после недавнего ремонта. Белый сайдинг, круглое окно в мансарде, все условия, все аккуратно и «цивилизованно», как любила говорить Вера. Меня поселили в одну комнату с Дианой, двоюродной сестрой, выделили такую же белоснежную и уютную кровать с тумбочкой. Все, как в гостинице.

Члены семейства Выхиных ежедневно вместе завтракали и ужинали как положено. Время за компьютером и телевизором строго ограничивалось, уроки регламентированы, и за любое несоблюдение графика ожидалось наказание. Однажды я по незнанию опоздала на завтрак и на весь день осталась вообще без еды. Холодильник же запирался собственноручно самой Верой, и без разрешения ничего брать не полагалось.

А еще меня засунули в школу. До семи лет я состояла на домашнем обучении и с одноклассниками встречалась только во время совместных мероприятий. Но Вера настояла на том, чтобы я ходила в школу вместе с Дианой. И сестра, с которой дома мы неплохо ладили, в компании других детей становилась невыносима. Я дернула головой, отгоняя дурные воспоминания. Особенно один эпизод, после которого стало ясно, что в доме Выхиных мне места не осталось.

Настроение окончательно испортилось. Я нервно дернула за наушники, увидев, что маршрутка подъезжает к нужной остановке. Пора на выход.

***

Кусочек голубого неба виднелся через щель в жалюзи. Я упивалась этим небом, медленно и спокойно вдыхая и выдыхая воздух. Главное держать себя в руках. Я чувствовала себя совершенно измотанной. Двадцать пять пар глаз пристально наблюдали за мной — кто с нелюбовью, кто с любопытством, кто просто сквозь меня. Потерпи, Алиса, это уже пятый урок. Просто соберись с мыслями.

— Итак, продолжаем, ребята, — твердо и спокойно произнесла я, перещелкивая слайд. — Запишите — в 1949 году Германия была разделена на два государства: Федеративную Республику Германию, сокращенно ФРГ, в западной части страны, и Германскую Демократическую Республику (ГДР) в восточной. Посмотрите, как выглядела карта в то время.

На какое-то мгновение девятый класс умолк, молча записывая и время от времени переспрашивая некоторые слова. Но стоило мне начать лекцию, класс снова начинал гудеть, как растревоженный улей. Я почувствовала бессилие. Бессмысленно. Просто бы выйти и не вернуться. И так я думала уже пятый раз за день.

После звонка кабинет опустел в считанное мгновение, и я сжала виски руками. А ведь еще недавно я даже получала от своей работы удовольствие. Мазохистка. Когда-то маленькая Алиса мечтала стать археологом и даже в кошмарах я не могла представить, что стану учителем. Сначала я смирилась с этим. А вот потом все стало только хуже.

Когда-то я и не подозревала, что отношение некогда милых деток будет все более неуважительным, претензий от дружелюбной администрации все больше, а бумажная работа будет преследовать даже во сне. Весь мой энтузиазм после университета уничтожили, растёрли и получившийся прах развеяли по коридорам средней образовательной школы. Теперь шкала моего отношения к работе потихоньку двигалась к отметке «ненависть». Впрочем, взаимно.

— Алиса Викторовна, наконец-то история, мы соскучились, — заискивающе произнесла Аня Глинникова, учащаяся восьмого класса, заглядывая в кабинет.

Я строго взглянула на нее. Знаю я, к чему такие разговоры.

— Тебя нужно отпустить?

— Меня брат ждет внизу, мы едем к бабушке, — выпалила Аня, сверкая нагловатыми голубыми глазами.

— Если классный руководитель отпустит, тогда иди.

— Ну пожалуйста, — умоляюще произнесла Анька.

— Нет, — твердо ответила я, энергично встала и стерла с доски предыдущую тему под недовольный вздох Ани.

Конечно же, девятый класс не позаботился о чистоте доски. Впрочем, сама виновата, не сказала. Аккуратно выводя буквы новой темы, я слышала, как кабинет заполняется шумом. Восьмой класс галдел и шумно обсуждал предыдущий урок математики. С гоготом и матами. Я сделала вид, что не слышу. Это проще, чем перекрикивать гвалт.

— Если подготовились к уроку, то встали и вышли из класса! — громко сказала я, почувствовав, как раскалывается голова от шума.

Но меня мало кто услышал. Я устало вздохнула. Девочки, сидящие на первой парте, сочувственно мне улыбнулись, за что я их мгновенно возненавидела. Свидетельницы моего унижения. Махнув рукой, я сама вышла из кабинета. На шестом уроке сил кричать и выгонять всех из класса не осталось.

В туалете я немного успокоилась. Грея руки под теплой водой, я разглядывала свое отражение. От аккуратной прически не осталось и следа. Но шрам вновь приобрел нормальный цвет. Значит, все же не воспаление. А с остальным я справлюсь. Не в первый раз все это проходила.

Остаток учебного дня закончился быстро. Я еще несколько раз чуть не сошла с ума от шума, пытаясь восстановить дисциплину и даже одержав победу. Со звонком мы вместе с классом облегченно вздохнули. Сорокапятиминутная пытка прекратилась.

Впрочем, я недолго пребывала в тишине и спокойствии. Оставался еще внеурочка, после которой на столе ждала кипа бумаг. Домой я собралась только после пяти. Хорошо, что у Тима сегодня выходной и мне не надо бежать, чтобы успеть приготовить ужин до шести.

Я радостно взмахнула сумкой, двигаясь к выходу из кабинета, когда вспомнила о тете Вере. Может, отложить на завтра? Я безумно устала. Но звонок неизбежен. Мне рано или поздно придется это сделать. Иначе прощай мой старый дом. Я потеряю единственное, что связывало меня с моей историей и памятью. И от Алисы Белозерской не останется ничего, кроме вспышек воспоминаний и вечного сожаления о прошлом.

И поэтому я медленно положила сумку обратно на стул и села на краешек стола. Палец еще некоторое время неуверенно витал над экраном телефона, не решаясь ткнуть в нужное имя. Вздохнув, я все же сделала это. Пошли долгие, нескончаемые и нестерпимые гудки.

— Да, алло? — спросил далекий, но такой знакомый голос тети с характерной хрипотцой.

— Привет, теть Вер, — выпалила я и тут же рассердилась на саму себя. К чему этот детский тон? — Узнала?

— Алиса? — в голосе тети ей послышалась некоторая опаска. — Это ты?

— Да. Это я. Как вы там?

— Все хорошо. Ты-то как?

— Нормально, — мда, содержательный диалог.

Повисла пауза. Я закусила нижнюю губу. Мне вновь захотелось плакать. За дверью, громко возмущаясь, прошли ученики, задержавшиеся в школе, и я очнулась, глубоко вздохнув.

— Я звоню насчет родительского дома, — я слишком устала для намеков. Лучше говорить прямо и сразу о деле.

— А что с ним? — спокойно спросила Вера, словно давно ждала этого разговора. — Я за ним приглядываю, проверяю его раз в две недели, окна вон новые потихоньку вставляем, запах гари вывели. Ремонтируем его с Диной потихоньку. Я не говорила тебе разве?

Ну вот, началось. И снова внутри все наполнилось липким стыдом с примесью злобы. Да почему я вообще чувствую себя виноватой? Словно я сама очень хотела бросить дом и уехать в Белгород с бабушкой. И тетя Вера не уставала меня тыкать в это, как провинившегося котенка. О том, что я не очень-то жаждала покидать родные края, все деликатно умалчивали.

— Говорила, — ответила я сухо. — Я с удовольствием помогла бы вам с ремонтом. Но жизнь распорядилась иначе.

Вот так. Получай свою дозу обвинений. Ведь не жизнь, а именно ты с удовольствием избавилась от меня, отправив подальше от моего дома. Я чувствовала нарастающее раздражение. И впилась ногтями в ладонь, стараясь держать себя в руках. Привычка так резко реагировать на провокации до добра точно не доведет.

— Да я разве говорю что насчет этого? — искренне удивилась Вера. — Просто чтобы ты не беспокоилась. Все под присмотром.

— То есть мне показалось и ты не собираешься его продавать? Ох, прости тогда, — злость выходила из-под контроля.

— Собираюсь, — спокойно ответила Вера. — А ты против? Жить там уже невозможно, по крайней мере нашей семье, время его тоже не щадит, с каждым годом состояние все хуже и хуже. Не продадим в ближайшее время — и от него точно ничего не останется.

Я постучала пальцами по столу, раздумывая несколько секунд над словами тети. Что ж, в них есть резон, и мой пыл начал угасать. Злостью тут точно дом не отвоевать.

— Ты могла для начала посоветоваться со мной.

— Да я позвонила бы, как только появился первый покупатель, — тетя Вера не сдавала позиций. — В очередь за домом никто не стоит, что толку тебя заранее тревожить? А так, ясное дело, что сказала бы, без тебя эту громадину не продашь.

— Посоветоваться насчет продажи, — пояснила я, решив не отступать. — Ты не думала, что я не хочу его продавать?

— Ну, тогда тебе стоит найти того, кто будет за ним присматривать, пока тебя здесь нет. У меня уже здоровье не то. Да и Динке помощь скоро будет нужна.

— С ней все в порядке? — пожалуйста, скажи, что нет.

— Все в порядке. Забеременела просто, — с запинкой ответила тетя.

Ого, так даже лучше. Я одернула себя. Алиса, нельзя быть настолько злопамятной.

— Ох, поздравляю. Передай ей мои поздравления.

— Спасибо. У тебя как на этом фронте дела?

— Глухо. Что ж, я поняла, теть Вер. Но ты подумай насчет дома — может, его стоит сначала частично восстановить? Я бы могла помочь с деньгами.

Моя рука невольно погладила сумочку, где лежал кошелек с заветной карточкой, на которую я упрямо в течение девяти лет откладывала деньги, сначала с сиротского пособия, а потом и со стипендии, стараясь получать всегда повышенную. Любая лишняя копейка отправлялась в «Фонд дома», как я называла его про себя. Конечно, сумма не была огромной, но на восстановление дома вполне могло хватить. И я всегда знала, что потрачу эти деньги именно так.

— Восстановить? — Вера всегда оживлялась, услышав слово деньги. — Можно. Так и быстрее продадим.

— Да, вот и я о том же, — одобрительно закивала я, — ты подумай хорошо и позвони мне, ладно?

— Хорошо.

— Тогда до связи. Приятно было тебя услышать, — солгала я, вспоминая холодный пот, который прошиб меня перед разговором.

— И я всегда тебе рада, — под стать мне «искренне» ответила Вера.

Да уж, наши семейные узы как никогда крепки. Отключившись, я некоторое время смотрела в пол. Линолеум, покрытый кругами от жвачек, представлял собой жалкое зрелище. Я вздохнула, отводя глаза. Внутри меня что-то перестраивалось. Момент, которого я так долго ждала, — наконец наступил. Я выдохнула и, выпрямившись, быстро вышла из кабинета.

Я приняла решение еще четырнадцать лет назад, когда меня, сжавшуюся на заднем сидении с прижатым к груди рюкзаком с вещами, отправляли из родного города в неизвестность. И каждый день, проведенный сначала в доме бабушки, а потом и в этой квартире, я раз за разом принимала одно и то же решение. Вернуться домой, чего бы мне это ни стоило.

Пока я шла к остановке, перед глазами вновь возник образ любимого дома. Обои кремового цвета в гостиной, подранные старой вредной кошкой Томой, выцветшее зеленое кресло у камина в углу, в котором я пряталась от непогоды. Наш маленький садик, в котором мама каждое утро возилась в широкополой шляпе и розовых перчатках. Яблонька, посаженная в день моего шестого рождения, мамин мольберт, стоявший одиноко на балконе. Гараж, заваленный старыми и таившими в себе истории вещами. Стена Славы, как называли ее бабушка и дедушка со стороны отца, увешанная фотографиями с семейных праздников, портретами и памятными наградами предков.

«Этот дом строился для тебя несколько десятков лет, поэтому постарайся беречь эти стены и эти вещи», — в моих ушах вновь как наяву прозвучал строгий голос отца, отчитывавший меня за разрисованную стену в коридоре.

Я села в маршрутку и перевела взгляд, полный слез, на картины города, пролетавшие за окном. Страшно бросить свою жизнь, Тима, нашу маленькую семью в бедной, но наполненной тысячами теплых воспоминаний квартире. И в то же время мое сердце рвалось в прошлое, туда, где стоит мой дом. Внутри настойчиво звенела одна мысль — я должна вернуть то, что мне принадлежит.