Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Николай Алексеевич Преображенцев, 2017

В историко-фантастичекой повести "Мы, Божией милостию, Николай Вторый…" рассказывается о путешествии во времени современного молодого человека, который попадает в Россию конца 19-го века и оказывается в центре событий до и после коронации Николая II. В повести приводятся интересные факты о жизни России того времени и о нравах ближайшего окружения последнего российского императора. Описываемые в повести события дают пищу для размышлений о движущих силах и противоречиях, которые привели к трём русским революциям, а также позволяют провести некоторые параллели с проблемами сегодняшнего дня.

Вдовствующая императрица

Не чуя под собой ног, я вошёл в уже знакомую мне белую столовую. У стола стояла женщина невысокого роста, лет 50-ти или чуть больше, в тяжёлом коричневом платье. Лицо её хранило следы былой красоты, было не лишено живости и, можно даже сказать, очарования. Глубокие карие глаза посмотрели на меня с любовью и нежностью. — Ники, что случилось, мой дорогой, — сказал приятный грудной голос с несильным иноземным акцентом, — мне доложили, ты сильно ударился вчера? — Да, сам не знаю как. — Покажи где? — Вот. — Я подошёл совсем близко на негнущихся ногах и наклонил голову. Мягкая рука коснулась моей головы, и зудящая боль, кажется, отступила, съёжилась и унеслась неизвестно куда. Почувствовался запах духов, которых я не встречал раньше, ненавязчивый, похожий на легкий и обволакивающий аромат магнолии. Я закрыл глаза. — Бедный мой Ники, — сказал тот же голос, от которого кровь прилила к моему лицу, я как-то внутренне дрогнул и осел, хотя и остался стоять как вкопанный: — Она узнала меня, то есть она считает меня своим сыном! Первая победа одержана, но вот победа ли? — Мы сели за стол, всё происходящее по-прежнему плыло перед моими глазами. Вышколенные лакеи накладывали что-то вкусно пахнущее мне на тарелку, наливали суп, меняли приборы. А Мария Фёдоровна всё говорила и говорила своим приятным низким голосом о том, что урожай в этом году опять будет отличный, что мы, Россия, снова пол-Европы своим хлебом накормим, что суп «Святого Жермена» с копченой ветчиной опять вышел удачно и всё благодаря гороху, привезённому из одноимённого пригорода Парижа. — В России такого гороха днём с огнём не отыщешь, — продолжала она, — А маленькие кулебяки чудо как хороши. Вот попробуй, Ники, — показала она на большое белое блюдо, закрытое прозрачными ломтиками в аппетитных прожилках, — холодная осетрина, наша каспийская с соусом «Ремулад» — просто прелесть, а вот яйца по-венски — так себе. Ешь, Ники, простую пищу; помню, в Крыму ты любил молочного поросенка с кашей «по-ялтински». Так его наш шеф-повар называл, сам француз, а рецепт, он признавался, у какого-то ялтинского ресторатора позаимствовал. Ешь-ешь, ты сам же говорил, что любишь есть то, что ест простой народ. Не то, что супруга твоя, дармштадская принцесса… Провинциалка, а туда же: это ей не так, то ей не этак. Что молчишь? Что не бросаешься, как обычно, её защищать с пеной у рта? А потому что сказать нечего, провинция есть провинция. А гонора сколько, сколько надменности! Объясни, почему она ни с кем не общается — брезгует что ли? Только разве что с сестрой твоей Ксенией, да и то… — И сразу, без перерыва продолжила говорить на совсем другую тему: — Что-то ты неважно выглядишь, Ники! Бледен весь, нездоровится тебе? Сдается мне, — опять у императрицы произошёл полный разворот настроения, — что дело не в шишке, не в том, что НА голове, а в том, что В голове. Наверное, опять вчера пьянствовал с этим Сандро, говорила всегда — не пара он тебе. Легковесный он, несерьёзный. — А кто пара? — спросил я, и над столом повисла неловкая пауза. — Да, пожалуй, что и никто, — ответила императрица, немного подумав. — Единственный надёжный человек в окружении — это Витте, его и слушайся. Он один не только о своих интересах, но и о России печётся, хотя и себя не забывает, конечно. А остальные, в особенности родственнички наши, великие князья… Это кто к тебе приходил, Владимир что ли? — Я решил промолчать и сделал вид, что занимаюсь осетриной. Но императрице моего подтверждения и не требовалось. — Вот уж бесполезный человек, а амбиций-то сколько, амбиций, — Мария Фёдоровна поджала губы. — Да ты и сам знаешь. — И тут же в своей по видимости любимой манере перескочила на другую тему. — Желе по-парижски просто великолепно, а ты даже ни одного пирожного с безе не попробовал. Ну да ладно, поправляйся — у тебя и без меня дел много. — При этих словах, она встала из-за стола и протянула мне руку. Я с облегчением поцеловал её кисть с еле различимым запахом магнолии и почувствовал на своих волосах, там, где шишка, лёгкое прикосновение её губ. Подняв глаза, я увидел, как она уходит, шурша юбками: прямая, спокойная и неспешная.

После обеда я сказал всем, что устал, и ушёл в спальню, той же дорогой, но только обратно. Вернувшись в спальню, я снова внимательно её осмотрел, как будто я должен был найти в ней новые следы своего загадочного появления. Но, конечно, ничего не нашёл. Кровать, на которой я объявился в своём нынешнем состоянии, была широкой, но на удивление простой и без изысков. Только на белом белье подушек и простыней в уголках притаился небольшой царский вензель с двуглавым орлом. Я попробовал сесть, даже попрыгал на кровати. Не жёстко, но и не мягко. — Интересно, из чего всё это сделано, поролон-то наверняка ещё не изобрели. Надо бы у Чемодурова спросить. — Я решил раздеться и прилечь. И заставить себя если не спать, то просто отдохнуть. — Тем более, что следующая встреча с министром внутренних дел Горемыкиным — Воронцов-Дашков сказал, что отменить её никак невозможно — только в 5, то есть через 2 часа. Нет, надо срочно секретаря завести, тем более что никаких компьютеров и смартфонов в этой жизни не предвидится. Тоска. Надо бы какие-нибудь документы почитать, но уж очень не хочется. А-а-а-а, — я широко зевнул, из открытого рта вырвалась маленькая струйка слюны. — Нет, слишком много всего за один день, а то ли еще будет. — И я заснул, как провалился в бесконечную чёрную дыру.