Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Николай Алексеевич Преображенцев, 2017

В историко-фантастичекой повести "Мы, Божией милостию, Николай Вторый…" рассказывается о путешествии во времени современного молодого человека, который попадает в Россию конца 19-го века и оказывается в центре событий до и после коронации Николая II. В повести приводятся интересные факты о жизни России того времени и о нравах ближайшего окружения последнего российского императора. Описываемые в повести события дают пищу для размышлений о движущих силах и противоречиях, которые привели к трём русским революциям, а также позволяют провести некоторые параллели с проблемами сегодняшнего дня.

Завтрак для самозванца

Чемодуров продолжал бурчать, но уже тише, себе под нос, а я сделал над собой усилие и опять подошёл к зеркалу. Простой, цвета хаки мундир сидел на мне отлично, как влитой. Но меня ещё раз неприятно поразило, что я как будто бы стал ниже ростом. — Пора идти, — сказал я несколько вопросительно. Старый камердинер отрыл передо мной тяжёлую дверь и бодро засеменил чуть впереди меня по коридору, не переставая говорить. — Вот сейчас из левой половины, из спальни вашей мимо Сиреневого кабинета и Палисандровой гостиной пройдёмте через Парадную часть на правую половину, в столовую. — Мы вышли из коридора в безумно красивый зал, который Чемодуров назвал анфиладой: по её бокам стояли мощные колонны из светло-коричневого камня с прожилками, на стенах висели огромные картины, изображающие сцены охоты и других забав 18-го века. — А здесь полукруглый зал и портретный, — продолжал Чемодуров, — а там бильярдная и зал с горкой. — Зачем горка? — поинтересовался я. — А для посуды и подарков, дарят вам всё. — А там что? — махнул я рукой направо. — А там ваш рабочий кабинет, где вы посетителей принимаете, и церковь. — Я, пожалуй, в церковь зайду, — принял я внезапное решение. Дворцовая церковь показалась мне больше похожей на ещё одну высокую и пустынную залу, белые колонны, лепнина создавали не ощущения уюта, а затерянности и пустоты. Я подошёл к деревянному иконостасу с иконой Богородицы слева, а Иисуса справа от двустворчатой дверцы, над которой теплились, мигая язычками, три лампады. Не зная, что делать и куда девать свои руки, я смотрел в лицо Христа с чёрными, строгими глазами и стал шептать про себя, вздрагивая и крестясь, как учила бабушка. — Боже, если ты есть, — шептал я, шевеля губами, — помоги мне — отправь меня назад, в моё уютное и тёплое время. В эту милую и почти беззаботную жизнь. Да, я один на всём свете, мама моя умерла пять лет назад, отец женился на другой и уехал в Новую Зеландию, и я его почти не вижу. Братьев и сестёр нет, только тётушки двоюродные. И всё равно та моя жизнь была прекрасной: друзья у меня были, квартира и работа тоже, ну да, запарки бывали на фирме, но это так — в своё удовольствие. Неужели ли я никогда её, свою прошлую жизнь не увижу? Интересно, а я там остался и перенёсся сюда полностью? Если так, то они наверное ищут меня. Неужели я так вот и исчезну, безвестно кану, так сказать, в свои 28 лет? И не жил даже ещё… — Я понял, что если останусь здесь стоять, то окончательно раскисну, и вышел вон из церкви.

У дверей меня ожидал верный Чемодуров, который повёл меня дальше. На пороге столовой я заметил пожилого человека в сияющем мундире и со множеством орденов. Человек стоял к нам боком и смотрел куда-то вдаль. — А это кто такой нарядный? — тихо спросил я Чемодурова. — Да это же министр двора Воронцов-Дашков, Илларион Иванович, граф, — шепнул он мне в ответ, — говорят слабеет умом от старости. — Министр двора с двойной фамилией, видный и представительный мужчина, лет 60-ти, с бритым лицом и лихими усами, торчащими в разные стороны (неужели напомаженными?), щёлкнул каблуками начищенных до зеркального блеска сапог и поклонился. — Здравствуйте ммм… генерал, то есть граф. Что у вас? — Извольте, Ваше Величество, сегодня выслушать мой всеподданнейший доклад по подготовке к коронации. — Хорошо, только вот позавтракаю. — Я сел на один из белых стульев у большого стола, накрытого белоснежной скатертью. Всё в этой столовой было белое: и шкаф по стенами, и посуда и даже обрамление массивного камина. Неслышный лакей в белых перчатках налил мне кофе и молоко из блестящих никелем кувшинов, и я принялся есть накрытый передо мной английский завтрак с яичницей и беконом, стараясь не показывать своего аппетита. Воронцов-Дашков почтительно сел рядом, но не притрагивался к еде. Повисла пауза, и я почувствовал, что обязан что-нибудь сказать. — Знаете ли, Илларион э-э Иванович, — я, к сожалению, сегодня не здоров. Вчера сильно ударился головой и не могу сосредоточиться. Даже элементарные вещи забываю. Скажите, вы отвечаете за мой распорядок дня? Прикажите отменить все встречи на сегодня. И вызовите мне доктора. — Я распоряжусь, Ваше Величество, не извольте беспокоиться. Это и хорошо, что вы без визитов сегодня: столько бумаг у вас на подписи лежит. Я вам и доклад по коронации присовокуплю. — А нельзя, чтобы сначала кто-нибудь посмотрел и составил… краткое содержание. — Да как же можно, Ваше Величество? Вы же сами по завету батюшки вашего от личного секретаря отказались. Сказали, что толки пойдут, что, мол, секретарь излишнее влияние иметь может. Сначала, помню я, вы в ужас пришли от количества бумаг, а потом ничего, втянулись. А доктора какого Вам прислать? — А какой лучше? — Может, Алышевского, он ещё брата вашего лечил? — Да, конечно. Алы…шевскго. — Человек с двойной фамилией протянул мне пухлую папку с документами. Но не успел я развязать на ней тесёмки, за дверями столовой послышался шелест, похожий на приглушённый шум прибоя на берегу моря. Дверь растворилась, и из нее показалось несколько женщин, одна из которых несла на руках белый кокон, утопающий в узорных кружевах. — А вот и дочурка Ваша! — подобострастно склонившись, пролепетала одна из женщин. Мне ничего не оставалось, как взять кокон на руки. — Слишком мала, узнать или не узнать не может, — пронеслась утешительная мысль. Я откинул кружевной треугольник. Девочка с интересом уставилась на меня своими полусонными глазёнками. — Боже мой, какая хорошенькая! — подумал я невольно. И вдруг это полугодовалое создание улыбнулось мне во весь рот. — Она вам всегда так радуется, Ваше Величество, — пропела одна из нянюшек. — Так, и дочка меня тоже узнала! — На моем лбу выступил холодный пот, и колени противно задрожали. — Чего ж я тогда так трушу? — Я быстро отдал бело-розовый свёрток обратно кормилице. — Граф, — обратился я к министру, — проводите меня в кабинет. — Воронцов-Дашков очень проворно для своих немальчишеских лет повёл меня по коридору. — Вот и кабинет. Боже, какой завал бумаг: и на столе и рядом на стульях и даже на специально привезенной тележке. Нет, это невозможно даже прочитать, не то, что понять! — Илларион… ээээ… Иванович, надо с этими бумагами, что-то делать! Я не здоров, плохо себя чувствую. А дела стоять не могут, правильно? Ну, хорошо, секретаря у меня нет, но хоть канцелярия есть? — Есть канцелярия по рассмотрению прошений. — Каких ещё прошений? — Воронцов-Дашков удивлённо уставился на меня. — Как, Ваше Величество? Там же целый список: об усыновлении детей, например, об изменении фамилий, о подданстве российском, о постройке церквей и молитвенных домов, о разрешении евреям проживать вне черты оседлости, да мало ли… о разрешении врачебной, промышленной и торговой деятельности, о выдаче ссуд и пособий… — Хорошо, хорошо, я вас услышал. — Старый министр посмотрел на меня с ещё большим изумлением, и я понял, что сказал что-то не то. — Неужели это всё моя личная канцелярия должна рассматривать? — Таков порядок, государь. Есть ещё канцелярия при Государственном совете, там они законы и всякие другие государственные дела подготавливают. — Хорошо, а кто там начальник? — Фон Плеве, Вячеслав Константинович, Государственный секретарь. Вы же его сами назначили. — Ну да, ну да, памяти никакой. Вызовите его, я объясню, что надо делать. — Слушаюсь, а доклад о коронации я, с вашего дозволения, на столе оставлю.