Найденка

Николай Белавин, 1901

«Она сидела, зажав руки между колен, съежившись от холода, и плакала, как плачут дети, когда утомятся от долгого плача – тоскливо, монотонно, надрывающе. Было свежо. Солнце еще не взошло, птицы не проснулись. Стояла та напряженная тишина, которая предшествует восходу солнца. Везде кругом – в поле, в лесу, над селом – скопилась масса звуков, и они повисли в воздухе, как будто в ожидании сигнала зашуметь и на целый день наполнить неумолкающим гомоном всю окрестность. Они, эти повисшие в воздухе звуки, как будто о чем-то перешептывались между собой, как резвые дети перед запертой дверью, за которой их ожидает блестящая елка: но она еще не готова, и дети, толкаясь на цыпочках в соседней комнате, сдержанно шушукаются между собой…»

III

Ночь. Все спит, даже собаки, и им не на кого лаять. Одна Найденка лежала с открытыми глазами, переживая в мыслях только что пережитое в действительности. Она лежала на животе и от безделья била ногами по разбросанной на печи одеже. Через растворенную дверь до неё доносилось клеканье кур на насести, топтанье овец, сопенье коров, и она шепотом называла каждый доносившийся до неё звук. «Колёвы… Овцы… Кули…» чуть слышно от времени до времени шептала она.

В сенях раздался легкий храп. Девочка притихла. «Хляпят… бабка, сяй», и, ощупав осторожно руками свое разбитое лицо, она вздохнула глубоким, прерывистым вздохом, как вздыхают наедине с собой обиженные, бесприветные дети.

— «Ой-ой-ой! пусти!» — донесся из сеней громкий бред. Найденка вздрогнула. «Оленка… больно, сяй, люку-то… И болёду-то, сяй, больно…» — снова зашептала она.

И долго так валялась Найденка по печи, перекатывалсь с места на место, и все что-то шептала. Из отдельных слов, повременам произносившихся с печи чуть слышным шепотом: «длялись… кляуль… леменем (ремнем)» и пр. — можно было догадаться, что она отдавалась воспоминаниям из своего горького прошлого. Потом ей, должно быть, надоело лежать: она осторожно спустилась на пол и села у окна на лавку, где давеча сидела Оленка.

Ночь была светлая, как день. На небе стояла луна. Найденка чуть слышно отодвинула окно, облокотилась на подоконник и, опустившись подбородком на ладони рук, стала смотреть на улицу.

Улица была как заколдованная — ни единого звука, ни единого движения, даже воздух стоял неподвижно, как будто это был краешек спящего царства. «Звезлоськи, — прошептала девочка, — вот одна, и вот одна, и вот одна,» — перечисляла она, переводя глаза от одной звезды к другой… И припомнилась ей другая ночь, но только темная и холоднее. Тогда её мать с отцом разодрались пьяные, и он выгнал их обеих на волю. они ушли к церковной ограде на луг. Мать растянулась на траве и заснула. И тогда девочке не спалось, и тогда она считала звездочки, но ей было холодно и хотелось есть. Она разбудила мать и стала просить хлеба. Та избила ее, как могла, и опять заснула.

Донн… раздалось с колокольни среди мертвой тишины. Девочка вздрогнула. «Кляульссик», — прошептала она, прерванная в своих воспоминаниях, но взамен той ночи ей припомнилась другая, дождливая и темная, такая темная, что в окно выглянуть страшно было. И в эту ночь мать с отцом были пьяные. Отец валялся на полу, а мать еще держалась на ногах. Мать рассердилась на нее за что-то и столкнула с окна, на котором она сидела. Она упала на завалину и ударилась плечом о жердь. «Боо-ольно было», шепотом протянула девочка, ощупывая левой рукой правое плечо; а давеча бабка с Марьей за эту больную руку ее и поднимали, и с лавки она упала на эту же руку, и Василий потревожил ей эту руку, когда оттаскивал от старосты. Найденка опять вздохнула тем же тяжелым, прерывистым вздохом. Как зажгло и заломило у неё тогда плечо, когда она упала с окна… Да и теперь ломит. Тогда ее приютил у себя церковный караульщик, старик. Он накормил ее теплой кашей, закутал в полушубок и уложил спать на печке, «Доблинькай», с улыбкой закончила горемыка свои воспоминания об этой ночи.

Из-за реки, с лугов долетел неопределенный, тоскливый звук. Девочка прислушалась. Звук повторился. «Овеська», — прошептала она, и новые тяжелые воспоминания зароились в её бедной голове. Вот еще ночь; все ночи! Это было недавно, всего с неделю, в последнее ненастье. Мать ушла в город искать места, а они с отцом остались домовничать. Он ушел из дома с утра и вернулся в сумерки. Она сидела у окна и играла деревянными гвоздиками, которыми он прибивал подметки к сапогам и башмакам. Он так закричал на все, что она уронила коробку, и гвозди рассыпались. Тогда он схватил толстущий ремень, зажал ей голову между колен и с плеча начал бить. Ведь те-то рубцы, которые давеча Кащеевы ребятишки видели, вот это они самые и есть; а Василий давеча, как поднял ее на руки, эти рубцы-то и разбередил; и Оленка, как стала ее утирать, тоже за рубцы схватилась; и староста тоже, когда снимал ее с печи, самый то больной из них рукой и придавил. Девочке до мельчайших подробностей припомнился минувший вечер. Одно за другим промелькнули перед ней неприязненные лица; припомнилось все, что про нее говорили, — и ни единой улыбки, ни единого ласкового взгляда!

— И завтля плибьют, — в безнадежной тоске прошептала она, припомнив давешния угрозы бабки за подойник, — и измученное воспоминаниями сердечко девочки через край переполнилось горечью. Она сложила на подоконник рученки, положила на них свою кудлатую голову и залилась слезами, но тихо-тихо, чтобы кто-нибудь не услыхал.

«Бя-а-а»! — уже совсем явственно донеслось из за реки. Прерванные воспоминания девочки потянулись своим чередом. Тогда отец избил ее и, как всегда, выкинул на улицу. Было темно и холодно, дул ветер. Все тело её горело и ныло от ударов ремнем. В окнах огней уже не было — все спали; спал и дедушка-караульщик. Как хорошо бы теперь, если бы дедушка опять окутал своим полушубком; но дедушка не идет. Вдруг у крайней избы она наткнулась на что-то белое. Это была овца. Девочка чрезвычайно обрадовалась товарке-бездомовнице. Она тогда примостилась к ней и заснула.

«Бя-а-а»! — кричала и теперь овца за рекой. Найденке было очень жаль ее. «Пляцит», — шептала она, прислушиваясь к блеянью.

«Бя-а»! — совсем близко прокричала овца. Девочка встрепенулась, смахнула слезы, и в радостном волнении высунулась из окна. Из прогона, который был напротив и вел к плотине на старую водяную мельницу, выбежала овца и, припрыгивая, побежала вдоль села направо. Девочка даже засмеялась от радости. Она снова откинулась в избу и прислушалась. Было по-прежнему пусто и тихо, только в сенях слышался храп и сопенье. Найденка взяла со стола кусок хлеба из оставшихся от ужина, осторожно через окно вылезла на улицу и побежала отыскивать овечку.

Девочка нашла ее уже у ворот соседнего двора. С искренней радостью подбежала она к ней, протягивая кусок. Овечка осталась на месте и стала есть хлеб. Девочка присела к ней, любовно гладила ее, называла ее ласковыми именами и целовала. Думала-ли она в простоте сердца, что это была та самая овца, случайно тоже белая, или это было инстинктивное влечение ребенка приласкаться к кому-нибудь? Долго она возилась с овечкой и, наконец, мирно заснула.