Работа для Бекки

Николай Иванников (2024)

В считанные минуты жизнь Бекки рушится, когда у нее на глазах убивают ее мужа и маленького сына. Что остается? Умереть самой? Мстить убийце?Бекки знает, что делать… Она не знает другого — ее просто используют. Но все только начинается!Формально книгу можно отнести к циклу «Вепрь», поскольку часть главных героев перешли оттуда, но фактически эта книга является самостоятельным произведением и не требует знания событий первых двух частей.Обложка подготовлена с помощью нейросети Kandinsky

Глава вторая

Время близилось к полудню, когда телефон наконец разродился мелодичным сигналом. Еще не сняв трубку — лишь услышав первые нотки электронной трели, — Хан уже знал, кто звонит. Случались с ним такие приступы предвидения: раньше это было лишь в исключительных случаях, потом случаи участились, стали регулярными, и в последнее время интуиция подводила его крайне редко. Настолько редко, что Хан знал точно: если за секунду до разговора она подсказывает ему, кто находится на том конце провода, то сомневаться не следует.

Вот и сейчас — он снял трубку, прижал ее к уху плечом и сказал, еще не услышав ни единого звука:

— Доброе утро, Влад. Я ждал, что ты позвонишь. У тебя новости для меня?

Влад разочарованно крякнул в микрофон и зацокал языком, как потревоженная канарейка.

— Надо же, — сказал он. — А я-то, грешным делом, надеялся сделать тебе сюрприз! Ради старого друга мог бы и прикинуться, что пребываешь в полнейшем неведении, — добавил он с укоризной.

— Так оно и есть, старина, — довольно сказал Хан. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.

И в самом деле — почему бы не угодить старому другу? Однако уже со следующей фразы разговор приобрел серьезную направленность.

— Она пришла в себя, Хан, — сказал Влад. — Пятнадцать минут назад. Она еще очень слаба, и я бы не рекомендовал общаться с ней, но ты просил немедленно ставить тебя в известность обо всех изменениях, и я не мог не угодить старине Хану.

— За что и выражаю благодарность от лица службы, — вставил Хан. — Как ее состояние?

— Не шикарно, но она все-таки выжила, и это уже хорошо.

— Разговаривать может?

— Теоретически — да.

— Как это понимать?

— Понимай так, что она до сих пор не проронила не единого слова. Даже стандартного «где я?» от нее не услышали. Похоже, она еще в шоке, но я не думаю, что это надолго. Просто она переживает те события так, словно они произошли несколько минут назад.

Конечно, Хан все это прекрасно понимал. Но он не мог позволить ей и дальше пребывать в прострации. Он делал на нее слишком большую ставку, чтобы спокойно плыть по течению, полагаясь на волю случая.

— Когда я смогу ее увидеть? — жестко спросил Хан.

— Послушай, старик, — Влад постарался быть убедительным, — я ведь сказал тебе, что она пока не готова!

— Вот я ее и подготовлю, — прервал его Хан. — Буду через полчаса.

Он бросил трубку и несколько минут в задумчивости пережевывал свою прямо-таки огромную багровую губу, которая, видимо, и стала такой вследствие этой не очень аппетитной привычки. Потом снова схватился за телефон. Быстро потыкал волосатым пальцем по кнопкам, ошибся, матюгнулся и снова набрал номер. На этот раз удачно. Груздев отозвался немедленно.

— Через пять минут машину к подъезду, — коротко приказал Хан.

— Понял, — столь же коротко отозвался Груздев и моментально дал отбой.

И снова, как и пять минут назад, Хан почувствовал приступ интуиции и словно наяву увидел, как исполнительный Груздев складывает микрофон своего мобильного телефона, кладет трубку во внутренний карман пиджака и едва ли не бегом бросается к стоящему в готовности «Кадиллаку».

Хан едва заметно улыбнулся. Толик Груздев был предан ему бесконечной, бескорыстной, почти собачьей преданностью, и Хан нисколько не сомневался: в случае чего Груздев не предаст его. По крайней мере очень сложно представить себе ситуацию, в которой Груздев пошел бы на это.

Поочередно хрустнув большими пальцами каждой руки, Хан потянулся за стоящей на столе минералкой, поддев своими металлическими зубами пробку, сорвал ее, сплюнул на стол и налил себе полный стакан. Тремя большими глотками опорожнил его. Хлопнул ладонями по столешнице и поднялся на ноги. Взглянул на часы. Было девять утра. Что ж, самое время для деловой беседы…

Хан поднял жалюзи и глянул вниз. Дворник в драной фуфайке с торчавшими из прорех клочьями ваты монотонно швыркал облупленной метлой по асфальту. Вокруг него плыли смерчики пыли. Он, как обычно, находился в глубоком похмелье, что было заметно даже с высоты третьего этажа, и даже не шелохнулся, когда из-за угла дома стремительно вывернул черный «Кадиллак» и устремился прямо на него. Но не доехав нескольких метров, «Кадиллак» притормозил, и тут же послышалось гудение клаксона. Дворник нехотя сошел на обочину. Груздев тут же притопил газ.

С улыбкой покачав головой, Хан опустил жалюзи и, отряхнув локти, застегнул пиджак на верхнюю пуговицу. Сцена за окном была совершенно типичной, ежеутренней, и это являлось хорошим предзнаменованием. Значит, день пройдет, как задумано, и никаких неожиданностей не принесет.

Спустившись вниз, Хан залез в машину, тяжело плюхнулся на сиденье и коротко скомандовал:

— В больницу.

Груздев понял его мгновенно. И не стал спрашивать, в какую именно больницу понадобилось его боссу и для чего, а только понимающе кивнул и рванул с места, уже не обращая внимания ни на изрыгающего проклятия дворника, ни на стайку голубей, облепившую дорогу перед автомобилем. Груздев был в курсе последних событий и знал, что от него требуется.

Двадцать минут спустя Хан уже подымался по широкой лестнице нового больничного корпуса, куда почти месяц тому назад перевел из захудалой районной больницы пациентку в бессознательном состоянии, к которой проявлял столь большой интерес. И, надо заметить, что за прошедший месяц этот интерес не только не иссяк, но даже еще возрос, особенно после последних событий, когда Стэн прибрал к рукам его дальневосточные контракты.

Влад встретил его в своем кабинете привычным кислым выражением на лице и крепким рукопожатием.

— Она только что заснула, — сообщил он, указывая Хану на кресло. — Я так и не смог добиться от нее ни слова. Знаешь, у меня подозрение, что это не просто шок, а что-то более серьезное. Окажется ли она тебе полезной, если у нес не все в порядке с рассудком?

— Это как раз то, что мне нужно для моих планов, — отозвался Хан. — Хотя обычно я предпочитаю работать с нормальными людьми. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да уж, — сказал Влад. — Понятие нормальности стало в последнее время весьма растяжимым! Да ты присаживайся, в ногах правды нет.

Но Хан отмахнулся.

— Обойдусь. Я не затем пришел, чтобы торчать в твоем занюханном кабинете. Веди меня к ней, у меня совершенно нет времени.

— Но она спит!

— Придется очень нежно ее разбудить.

Влад знал, что спорить с Ханом бесполезно. Ни к чему хорошему спор не приведет — будут раздраженные крики, ожесточенные жесты, брызги изо рта, и даже самый упрямый человек в конце концов махнет на все рукой и скажет: «Черт с тобой, делай что хочешь!» Да, сложный человек Хан. И чертовски тяжело быть его другом. Тем более если эта дружба длится вот уже сорок лет, зародившись еще в те стародавние времена, когда не было ни Хана, ни Влада, а были Сережка Степченко и Владик Жиров, худющие, стриженные под «ноль» мальчишки в мешковатых одеждах, доставшихся им от старших братьев. Давненько это было!

Не сказав больше ни слова, Влад вышел из кабинета и повел Хана по этажам и переходам к палате номер 401, где и находилась сейчас та пациентка, к которой проявлял столь пристальный интерес его друг Хан.

Всю дорогу Влад молчал, Хан же наоборот — разговорился вдруг, стал многословен и все время пытался ему что-то объяснить, и было невооруженным глазом заметно, что чувствует он себя не совсем уютно из-за своего упрямства. Когда они подошли к двери с матовым стеклом по центру, на котором красной краской стоял трафарет «401», из палаты вышла молоденькая медсестра в высоком колпаке и, увидев Влада, смущенно заулыбалась. Влад тоже ей улыбнулся. «Ах ты, старый кобель», — довольно подумал Хан.

— Как она? — спросил Влад у медсестры.

— Спит, — отозвалась та.

Влад глянул на Хана так, будто хотел сказать: «Ну, что я тебе говорил!», но Хан и бровью не повел.

Они вошли в палату. Это был небольшой одноместный бокс, в который, по настоятельной просьбе Хана, Влад перевел пациентку в первый же день ее пребывания в больнице. Хан изо дня в день в течение целого месяца ждал ее пробуждения и готовил разговор, который вести в общей палате на четыре-шесть койко-мест было просто невозможно.

Бокс был маленький — около двух метров в ширину и около трех в длину. Поперек по центру стояла кровать, в изголовье — белая тумбочка, на которой в медицинском стакане с носиком стоял очень милый букетик полевых цветов. Узкое оконце было задернуто белыми занавесками, но солнце уже поднялось над тополями во дворе и прямой наводкой било точнехонько в окно, и временами казалось, что белая ткань вот-вот обуглится, вспыхнет и весело займется жарким алым пламенем.

Под окном одиноко стоял чуть покосившийся деревянный стул. Хан пододвинул его поближе к кровати, сел, закинул ногу на ногу и жестом дал понять Владу: «Дальше я все сделаю сам, оставь нас одних». Закусив губу, Влад кивнул, пристально посмотрел на спящую пациентку, снова кивнул и покинул бокс.

Какое-то время Хан сидел в полной тишине и неподвижности, собираясь с мыслями. Он очень долго готовил свою речь, ежедневно прокручивал се в голове, каждый раз добавляя что-то новое, более убедительное, но сейчас не знал, с чего начать. Он даже начал испытывать нечто похожее на волнение и, чтобы не поддаться ему, осторожно взял Бекки за подбородок, повернул ее лицо к себе и слегка шлепнул по шоке.

Она мелко вздрогнула. Хан тут же отшатнулся от нее, сцепил пальцы замком и изобразил доброжелательную улыбку.

Час, которого он так долго ждал, наконец пробил.

Веки у молодой женщины чуть шевельнулись, стало заметно, как бегают под ними глазные яблоки, а потом вздрогнул и пушок длинных ресниц, и глаза слегка приоткрылись. Ресницы слиплись, и разлепить их ей удалось лишь после некоторого усилия, зато глаза раскрылись настолько широко, что Хан почувствовал, как сжалось у него сердце. Глаза были огромные и какие-то пустые, радужные оболочки — цвета каштана, мелкие точки черных зрачков направлены прямо ему в переносицу. Он даже почувствовал, как засвербило у него между глаз. И тогда он потер рукой переносицу и громко сказал:

— Доброе утро…

Взгляд женщины не утратил своей пустоты.

— Доброе утро, — повторил он. — А для вас оно действительно доброе, Лариса Семеновна.

Часть пустоты в ее взгляде уступила место легкой заинтересованности.

— Да-да-да, я говорю совершенно искренне. — Хан сказал это и понял вдруг, что совершенно не верит в собственные слова, и это было плохо, потому что женщина, которая лежала перед ним на кровати и продолжала взглядом буравить его переносицу, совершенно явно ждала продолжения — продолжения искреннего и убедительного, иначе она просто не станет с ним разговаривать.

Чтобы выиграть время, Хан, насколько это было возможно, ласково улыбнулся ей и сделал жест, который должен был означать: «Все обстоит так, как обстоит, и я тут совершенно ни при чем…»

Потом он сказал:

— Наверное, вы сейчас спрашиваете себя, Лариса: «Что это за тип и что ему от меня понадобилось?» Совершенно справедливый вопрос. И я отвечу вам на него очень коротко: «Я ваш друг, Лариса. Старый добрый друг».

Бекки на секунду устало прикрыла глаза и отвернулась. Было ясно, что в «старых добрых друзей», тем более невесть откуда взявшихся, она не очень-то верит. Но Хан был убежден, что она заговорит, — просто ей надо еще немного времени, чтобы окончательно прийти в себя и осознать реальность. Очень тяжелую и очень печальную реальность.

И Хан не ошибся. Молчание в палате длилось не более полминуты, потом Бекки повернула к нему голову и едва слышно спросила:

— Что с моим сыном?

Хан опустил глаза. Это означало полное понимание и уважение к ее горю.

— К сожалению, Лариса, по этому поводу я не могу сообщить вам ничего утешительного. Очень неприятно, что именно мне выпало сообщить вам эту новость, но бандиты застрелили его, Лариса. Я похоронил его рядом с отцом.

Бекки зажмурилась. Хан ждал, что она сейчас заплачет, застонет или у нее начнется вполне понятная истерика, но ничего подобного не произошло. Полежав некоторое время с закрытыми глазами и крепко сжав маленькие кулачки, Бекки трижды глубоко вздохнула и снова устремила на него взгляд.

— Как давно это было?

— С тех пор прошел месяц.

— Я так долго была без памяти?

— Да, Лариса Семеновна… К сожалению.

— Когда меня отсюда выпустят?

— Вы хотели сказать «выпишут»? Это не тюрьма, Лариса, это больница. А с выпиской, я думаю, врачи тянуть не будут. Похоже, ваше физическое состояние быстро приходит в норму.

— Кто? — спросила Бекки.

Хан набычился.

— Простите, Лариса, я вас не совсем понял!

— Кто это сделал с моей семьей? Их поймали?

Хан понимающе кивнул, но тут же развел руками, чтобы Бекки не истолковала неправильно этот кивок.

— Мне известно, кто это сделал, но милиция, к сожалению, оказалась бессильной. Это бандит очень высокого ранга, чтобы милиция могла его так запросто арестовать. Там ведь тоже работают обычные люди, с обычными проблемами и обычными семьями, как у всех.

— А вы разве не из милиции?

Хан помотал головой.

— К этому ведомству я не имею никакого отношения. Я по другой части.

— И по какой же, если не секрет?

— Вы можете мне не верить, Лариса, но я действительно ваш друг. Именно я поместил вас в эту клинику, не сочтите это попыткой покрасоваться перед вами. Я хорошо знал вашего мужа, Андрея. В свое время я предупреждал его, что негоже вести дела с таким человеком, как Стэн, и что их дружба не может длиться долго. Так оно и оказалось. Андрей был хорошим парнем, но редко слушал советы старших.

Хан замолчал; подумал, что не стоило, пожалуй, так резко осуждать ее мужа — для нее все происшедшее еще не было событием месячной давности, как для него и остальных, — для нее все это произошло буквально вчера. Она умная, она не может не понимать, что во многом вина за случившееся ложится на плечи ее покойного мужа, но она всего лишь женщина, и ей нужно время, чтобы пережить это.

— Лариса, — сказал он осторожно. — Не поймите меня превратно, я вовсе не хотел говорить ничего дурного о вашем муже. Я просто хотел, чтобы вы мне поверили. Вы мне верите?

Ответом ему был ничего не выражающий взгляд. Верила она ему или нет — этого он так и не понял. Он даже подумал, что слишком поторопился и лучше перенести этот разговор на другой день, как она вдруг слегка приподняла голову с мятой подушки и сказала:

— Вы так и не ответили мне. Кто вы такой?

— Меня зовут Сергей. Сергей Петрович Степченко. Многие называют меня Ханом, но мне это не очень нравится. С вашим мужем мы познакомились около двух лет назад, когда мои коммерческие интересы пересеклись с его коммерческими интересами, и долгое время мы оба извлекали из этого порядочную выгоду. Так могло бы продолжаться и дальше, но Андрей позарился на деньги одного очень нехорошего человека. Его зовут Стэн. Вам что-нибудь говорит это имя?

Женщина медленно опустила веки.

— Да, я слышала это имя от мужа.

— Это не имя, Лариса, — сказал Хан. — Как ни печально, это обычная бандитская кличка, и с тем, кому она принадлежит, не стоит иметь дело здравомыслящему человеку. К сожалению, Андрей понял это слишком поздно, хотя я и пытался удержать его от этой связи.

— А Пашка? — тихо спросила Бекки.

— Что — Пашка?

— Вы врете, они не могли его убить… Зачем им убивать пятилетнего мальчика? Его похитили.

Она ничего не спрашивала, она просто хотела преподнести свои слова как непреложный факт, по секунду спустя Хан понял, что она и сама не верит в то, что говорит, потому что она вдруг махнула рукой и снова уронила — голову на подушку. Раздался протяжный всхлип. Он понял, что сейчас очень удобный момент, что надо продолжать, но вдруг испугался: а не возымеют ли его слова эффект, обратный ожидаемому? Может, лучше тихонько извиниться и уйти, оставить ее один на один с теми фактами, которые он ей поведал?

Он поднялся со стула и положил руку Бекки на плечо.

— Лариса Семеновна, может, мне уйти?

— Нет, останьтесь!

Ответ прозвучал столь резко, что от неожиданности он отдернул руку, словно обжегшись.

— Останьтесь, — повторила Бекки.

Он снова сел на стул.

— Зачем вы пришли?

— Хм… Все это время я беспокоился о вашем состоянии и не мог не прийти, узнав, что вы наконец очнулись. Я старый бывалый человек, Лариса, и чувствую себя в некотором роде обязанным…

Он чувствовал, что говорит какие-то стандартные, избитые фразы, но поделать с этим ничего не мог: она задавала конкретные вопросы, и он должен был отвечать столь же конкретно, чтобы не вызвать подозрений.

— Обязанным мне? Но я вас совсем не знаю.

— Зато я хорошо знал вашего мужа.

— Вы хотите мне чем-то помочь?

Вскинувшись, он развел руками.

— Все, что в моих силах, Лариса. Лечение, жилье, деньги, если понадобится…

— Забудьте об этом, — сказала она. — Жилье у меня имеется.

— Но это уже совсем не то жилье, к которому вы привыкли, — заметил он осторожно. — Ваш муж был не очень удачливым бизнесменом, он наделал массу долгов.

Она пропустила эти слова мимо ушей.

— Забудьте. Единственное, чего я хочу, чтобы тот человек был наказан. Это вы сможете сделать?

— Наказан… — задумчиво повторил Хан, внутренне возликовав: разговор наконец-то вошел в нужное русло. — Хм… Я уже говорил вам, Лариса, что Стэн — не простой бандит с большой дороги, голыми руками его не возьмешь. И потом: мне не совсем ясно, что вы имеете в виду под словом «наказан».

— Ну должны же принять какие-то меры. Суд, милиция.

— Милиция, как я уже сказал, тут совершенно бессильна, — прервал ее Хан. — Даже если мы с вами подадим на него в суд и найдем доказательства его вины, не думаю, что результат будет благоприятным. Черт возьми, мы с вами не в Америке, Лариса, подобные дела у нас так не делаются!

— А как у нас делаются подобные дела?

— Быстрее и жестче, чтобы самому не оказаться в проигрыше.

— Что вы этим хотите сказать?

Хан издал тяжелый вздох, который должен был означать стремление помочь несчастной женщине и вместе с тем — осознание сложности поставленной перед ним задачи.

— Во-первых, Лариса, я хочу знать: действительно ли вы намерены призвать к ответу этого человека?

Взгляд Бекки ясно дал понять, что комментарии излишни.

— Тогда, во-вторых, я хочу объяснить вам создавшееся положение. Если действовать в рамках нашего несовершенного законодательства, то мы окажемся в проигрыше, даже не успев начать дело. Это первый постулат. Второй постулат: начав дело, мы обязаны будем довести его до конца. Назад у нас с вами пути не будет, Лариса. И, наконец, третье: для Стэна и его людей вы мертвы; похороны проходили в большой секретности, да и Стэна уже давно нет в Городе, так что ему неизвестно, что вам удалось выкарабкаться. А также то, что к этому был причастен я. И мне бы очень не хотелось, чтобы он об этом узнал. Вы согласны с моими постулатами?

— Согласна, — подумав, медленно отозвалась Бекки. — Но я не совсем понимаю, к чему вы клоните?

— Уверен, Лариса, что ваши мысли совпадают с моими. Стэн — известная сволочь, он принес горе не только вам. Вы — лишь продолжение весьма трагической эпопеи. И в ваших силах положить этому конец. Охрана у него поставлена слабо, вот только свое местонахождение он всегда тщательно скрывает. Но это я возьму на себя. А уж дальше — ваше дело.

С округлившимися глазами Бекки приподнялась на локтях.

— Вы хотите сказать, что я должна его убить?

— А разве вам самой этого не хочется? Не надо кривить душой: этого хотят все, кто когда-либо имел дело со Стэном, но еще ни у кого пережитое горе не превалировало над страхом перед ним. Вы же, Лариса, в данном случае исключение. Вы единственная способны выполнить наш план.

Хан чуть было не сказал «мой план», но вовремя спохватился. Бекки раздвинула локти и рухнула на подушку.

— Уходите, — сказала она, не глядя на Хана.

Хан не шелохнулся. Он не мог поверить, что все его планы пошли коту под хвост.

— Уходите, — жестко повторила Бекки. — Мне все надо обдумать. Одной!

Хан встал. Вынул из кармана визитную карточку и положил на тумбочку у кровати.

— Что ж, это ваше право, — сказал он. — Ей-богу, я искренне хочу вам помочь, — он кивнул на визитку. — Вы всегда сможете найти меня по этому телефону, это сотовый. До свидания, Лариса.

Повернувшись, он вышел из палаты. Когда дверь за ним закрылась, Бекки натянула одеяло на голову, и из — под него донесся приглушенный плач.

Когда они подошли к выходу, к распахнутым в духоту июльского дня дверям, эхо от их звонких шагов еще слышалось где-то в самом конце коридора. У порога Влад остановился, как будто этот исшарканный деревянный приступок был некой границей, которую он не имел права переступать. Бекки тоже остановилась. Влад протянул ей полиэтиленовый пакет с портретом инфантильного байкера на «Харлее».

— Здесь красное вино, — сказал он. — Кагор. И банка красной икры. Не магазинная, это мне приятель привез с Камчатки. Свеженькая.

Бекки хотела отказаться, но Влад не дал ей и рта раскрыть.

— Не надо ничего говорить, — сказал он. — Это не презент, это лекарство, весьма полезно для крови.

И Бекки почувствовала вдруг, что ей действительно дьявольски хочется икры с красным вином, и не нашла в себе сил отвергнуть презент.

— Спасибо, — только и сказала она, принимая пакет.

— До свидания, Лариса. Если вдруг возникнут проблемы со здоровьем, смело обращайтесь прямо ко мне.

— Да, конечно, благодарю вас. До свидания, Владислав Иванович.

Она вышла на раскаленное крылечко. Солнце внимательно оглядело ее с недосягаемой высоты зенита и сразу же начало печь. Шуршал листвой в тополях ветерок, но никакой прохлады не нес, скорее наоборот — обдавал густым жаром, который буквально иссушал кожу, отвыкшую за месяц от воздуха и солнца.

Она прошла через больничный двор, то и дело сдувая липнущий к лицу аллергический тополиный пух, который снегопадом сужал поле видимости и белым покрывалом застилал бордюры асфальтовых дорожек. Кое-где дорвавшиеся до свободы мальчишки в больничных пижамах бросали па это покрывало зажженные спички, и тогда оно вспыхивало, и желтое пламя как по бикфордову шнуру устремлялось вдоль бордюра. В другое время Бекки ни за что не позволила бы себе спокойно пройти мимо этого опасного безобразия, и в лучшем случае отобрала бы у мальчишек спички, но сейчас она почему-то не чувствовала в себе желания вмешиваться в чьи бы то ни было дела. Желание у нее было одно: поскорее вернуться домой и увидеть, что с Пашкой все в порядке, что он жив и здоров, что бы там ни говорил ей давешний визитер, назвавшийся Сергеем Петровичем Степченко. Она не верила ему. Бандиты не могли убить ее сына — пусть они убили Андрея, пытались убить ее саму — но зачем лишать жизни пятилетнего мальчика? Не фашисты же, они, в самом деле, наверняка у кого-то из них есть и свои дети! Нет-нет, Пашка жив, наверное, он сейчас сидит дома или у соседей и ждет не дождется, когда вернется из больницы мама…

Пропустив летящий «уазик» «Скорой помощи», она прошла сквозь главные ворота и оказалась на улице. Местность, да и сама больница, были совсем незнакомыми. Странно, но за последнее время Бекки ни разу не задумывалась, в какой части города пребывает, и только сейчас, оказавшись за оградой больничного корпуса, поняла, что совершенно не знает, где находится. Значит — от дома далеко. Впрочем, там, вдалеке, за тополями, виднеется длинная мачта с прожекторами — уж не стадион ли это, мимо которого она несколько лет назад и три года кряду ездила на занятия в педагогическое училище?

Бекки вышла на затененный тополиными лапами тротуарчик и пошла по нему в надежде выйти к остановке автобуса. В кармане у нее бренчала кое-какая мелочь, которой хватило бы на билет — не более. Впрочем, ей ничего сейчас не было нужно. Просто хотелось домой.

Автобус пришел не скоро. Солнце пекло все яростней, поначалу Бекки попыталась укрыться под тополиной листвой, но вскоре поняла, что тень не спасает от страшной духоты. Она свирепствовала повсюду, где только возможно, и к тому времени, когда пышущий жаром автобус медленно вырулил из-за далекого поворота, Бекки чувствовала, как текут по спине струйки пота. По лицу и по груди тоже тек пот, и это было очень неприятно, тем более что вдруг активизировались огромные лохматые комары, налетевшие оголтелой стаей из ближайших кустов, так что последние минуты ожидания автобуса превратились в настоящую пытку.

Автобус оказался пуст. Кондуктор сонно прел где — то в начале салона и не мог найти в себе силы отправиться в далекое путешествие через весь салон, чтобы обилетить свою единственную пассажирку. Маршрут автобуса — «53» — ей был незнаком, и она во весь голос спросила:

— До «Маяковского» доеду?

«Маяковский» был известным городским кинотеатром, от которого было рукой подать до дома Бубновых, но то ли кондуктор очень редко посещал кинотеатры, то ли попросту еще не до конца проснулся, он буркнул что-то невнятное, почти не разжимая губ, и снова засопел, густо и неприятно потея.

До «Маяковского» они добрались через полчаса. Автобус к тому времени уже успел наполниться, стало нечем дышать и тошнотворно пахло потом. Кондуктор в конце концов нашел в себе силы проснуться и приступил к своим обязанностям, громко оповещая пассажиров: «Расплачиваемся, граждане, расплачиваемся!»

Бекки сошла на остановке, протиснулась сквозь толпу желающих наполнить автобус под завязку и торопливо направилась к дому. С каждой минутой она все больше ускоряла шаг, не в силах совладать с нахлынувшим на нее волнением: «Господи, там же Пашка меня ждет, а я тут еле телепаюсь! А может, у него нет ключа и он ждет меня где-то у соседей или еще того хуже — на улице, на жаре, голодный и брошенный!» Она все еще не могла осознать, что с тех пор, как в последний раз видела сына, прошло больше месяца, так же как не могла принять того, что его уже нет в живых. Скорее всего это была просто защитная реакция мозга — Бекки всегда считала, что если с ее сыном случится что-то страшное, то она вряд ли это переживет. И теперь, когда произошло все ЭТО, сознание отказывалось принимать действительность. Она даже не осознавала того, что этот отказ от реальности продлится очень недолго, лишь до той минуты, когда откроются двери ее квартиры…

К дому Бекки подошла совершенно уверенная в том, что сын дожидается ее на скамейке у подъезда, грустный и усталый от долгого ожидания. Но Пашки на скамейке не оказалось. Там сидела соседка из квартиры снизу, Наталья Санькова, дородная краснощекая женщина, в свои тридцать лет успевшая трижды побывать замужем, от каждого мужа заиметь по ребенку и в настоящее время вновь пребывающая в состоянии холостяцкого оцепенения. Едва приметив приближающуюся к ней Бекки, она тут же потянулась за сигаретой. Бекки подошла, натянуто улыбаясь.

— Здравствуй, Наташа, — сказала она, озираясь, ища глазами среди играющих во дворе детей сына. — Что-то Пашки моего не видно. Он не у тебя, случайно?

Наталья ответила не сразу. Какое-то время пялилась на Бекки, разинув рот, а когда поняла, что это вовсе не шутка, что ее соседка вовсе не способна на шутки такого рода, сразу отвернулась.

— Н-нет, — ответила она коротко. — Не знаю.

— Ты его не видела?

— Нет, — все так же односложно отозвалась та.

Бекки вздохнула и вошла в подъезд. Повернув в замочной скважине ключ, удивилась — замок был закрыт на один оборот. Как же так? Она же всегда наказывала Пашке, чтобы он, уходя из дома, закрывал замок на два оборота. Неужели он снова забыл все ее напутствия?

Открыв дверь, она вошла в квартиру. И окаменела. Прихожая была пуста. Совсем. Ничего, кроме линолеума на полу и кучи ненужного хлама в ней не было. Все еще не в силах ничего понять, она прошла на кухню. Там ее встретила та же картина — голый линолеум, голые стены, даже электрическая плита, которую они купили всего полгода назад, куда-то исчезла. Да что там плита — табуреток и тех не осталось. Лишь пакеты с крупой, макаронами и прочей дребеденью навалены по углам. И одинокий фикус на подоконнике.

Как околдованная, Бекки опустила пакет с презентом Влада на пол и подошла к тому месту в углу, где когда-то стояла мойка с шикарным итальянским смесителем. Сейчас там ничего не было, лишь торчали из стены две трубы с затянутыми вентилями да валялись на полу гофрированные шланги.

— Что это значит? — сама у себя спросила вслух Бекки, но еще не успела закончить фразу, как в памяти всплыли слова Хана: «Это совсем не то жилье, к которому вы привыкли. Ваш муж был не очень удачливым бизнесменом, Лариса, он наделал кучу долгов…»

Но она все еще не могла поверить в это. Она кинулась в комнаты, в надежде застать там совершенно иную картину, но ее надежды были напрасны — квартира была пуста. В Пашкиной комнате валялись на полу книги и всякий хлам — и все. Пашки не было.

«Да мало ли где он может быть? — поторопилась успокоить себя Бекки, чтобы осознание страшной реальности не успело заполнить пустоту, возникшую в мозгу после известия, которое ей принес Хан. — Он мог уйти гулять с друзьями, мог пойти в кино! Конечно, никогда раньше он этого не делал, тем более без моего разрешения, я даже не позволяла ему уходить со двора, ведь ему всего пять лет. Но меня так долго не было!»

Это было помутнение. Забыв обо всем, она кинулась прочь из квартиры, на улицу, чтобы немедленно отыскать среди играющих там детей своего сына или хотя бы узнать у них, где он может находиться.

Натальи на скамейке уже не было, там сидели девчонки и играли в «колечко-колечко».

— Настя, Настенька! Ты моего Пашку не видела? Нигде его нет, окаянного, ни дома, ни во дворе!

Она смотрела на семилетнюю Настю, как на последнюю свою надежду, как потерпевший кораблекрушение смотрит на горизонт в надежде увидеть дымок парохода, но в ответ последовали лишь пожатие плечами и недоуменный взгляд.

— Вы что, тетя Лариса, он же умер.

— Да! — тут же поддакнула крошечная Дашутка Лежнева. — Его давным-давно похоронили.

«Дети, девчонки, ни черта они не понимают! Понапридумывали всякой ерунды, даже слушать противно!»

Махнув на бестолковых девчонок рукой, она бросилась прочь от подъезда, к большому тополю во дворе, где на длинной нижней ветке раскачивались мальчишки, похожие на чумазых мартышек.

— Костик, Костик! Ты Пашку моего не встречал?!

Не отвечает Костик, не может понять, чего добивается от него эта странная женщина, мама мальчишки, которого похоронили целый месяц тому назад.

— Лешенька, а ты не видел его? Леша, отвечай!

Помутнение постепенно перешло в помешательство. В эти минуты она совершенно не осознавала себя, даже не помнила, что делала потом, когда мальчишки испуганно поспрыгивали с тополя и разбежались в разные стороны, подальше от этой странной женщины.

Кажется (но за точность она не ручалась), она металась по двору, звала сына, но он не отзывался, и она никак не могла понять — почему, а потом вдруг опомнилась, когда Наташа Санькова и дядя Миша из третьего подъезда взяли ее под руки и, говоря успокоительные слова, повели прочь со двора, где все смотрели на нее как на сумасшедшую. Да она и была такой в те минуты.

— Не надо тебе сейчас оставаться одной, — говорила Наташа. — Ты не ходи домой. Пойдем ко мне. Я накормлю тебя, выпьем по рюмочке!

— Да, Лариса, Наташа права, — говорил дядя Миша, помогая ей подняться по ступеням. — Тебе надо выпить.

Она не отвечала, послушно передвигая ногами. Но когда они поравнялись с ее квартирой, вырвалась из их рук, влетела внутрь, и захлопнула за собой дверь. Накинула цепочку, не понимая, зачем это делает, и прислонилась спиной к голой стене. С собачьим поскуливанием сползла по ней на пол, прямо в пыль, перемешанную с тополиным пухом, и, прижавшись лбом к линолеуму, во весь голос зарыдала. В дверь стучали, но она ничего не слышала. Потом принялись звонить, она по-прежнему не реагировала. «Лара, Ларочка, не дури! — кричала из-за двери Наташа. — Открой, я с тобой посижу, душу друг другу изольем! Лариска, не будь дурой!» Должно быть, она решила, что Бекки может покончить с собой.

И не ошиблась. Не отзываясь на крики из-за двери, Бекки лежала на полу еще какое-то время, пока не почувствовала в себе силы подняться на ноги. Наташа уже не просто стучала — она долбила в дверь ногой и одновременно давила на кнопку звонка в некоем сбивчивом, одной ей понятном ритме.

— Наташка, перестань, — сказала Бекки отчетливо. — Хватит ломиться, со мной все в порядке.

— Точно? — спросила Наташа.

— Совершенно точно. Иди домой, ничего со мной не случится.

Она говорила эти слова, а сама уже направлялась к ванной, где хранилась крепкая бельевая веревка.

Наташа больше не звонила — должно быть, ушла, уверившись, что с соседкой ничего страшного не случится. Бекки вошла в ванную, нашла на полке веревку, и, тихо бормоча себе под нос: «Так надо, Бекки, так надо. Это не страшно и не больно, тебя уже один раз пытались задушить, ты знаешь, что это такое», вошла в гостиную. Подняв голову, взглянула на то место на потолке, где когда-то висела роскошная хрустальная люстра, а сейчас зияла темная дыра, из которой торчал хищный крючок. «И люстру забрали, сволочи, — шептала она, оглядываясь по сторонам в надежде найти хоть что-то, что могло бы сойти за табурет. — Все забрали, сволочи. И Андрея, и Пашку! И меня забрать хотели…» Она выглянула на лоджию и обнаружила там деревянный ящик. Довольно расшатанный, но ничего — выдержит. Она вытащила его на середину комнаты и поставила под крючок.

«В самый раз. Как будто специально для этого создан.»

Она встала на ящик, он зашатался, но она устояла, придержавшись за потолок.

«Ничего, это не долго…»

Быстро соорудив петлю, она надела ее себе на шею, набросила веревку на крюк, вытянула ее на нужную длину и привязала.

«В книгах, помнится, в подобных случаях что-то говорили про мыло, — вспомнила она вдруг. — Странно, зачем нужно мыло? Это же так просто…»

Взявшись за веревку обеими руками, она дернула ее и тихонько порадовалась: держится крепко.

«Сейчас, Пашенька, подожди, — подумала она. — Я иду к тебе».

Напоследок глубоко вздохнув, она отпустила веревку. Ящик зашатался. Она взмахнула руками, машинально пытаясь сохранить равновесие, и какое-то время ей это удавалось, но потом она услышала сухой хруст, когда ящик сложился на стыках, и в голове у нее сразу же зазвенело. Это было совсем не так, как в первый раз, это было гораздо больнее, и она сразу поняла, что сделала что-то не так. Петля не затянулась, узел на ней был слишком крепким, чтобы дать веревке проскользить в нем, и веревка очень больно давила на подбородок, а узел столь же больно давил на затылок, и было такое чувство, словно какой-то ошалевший от пьянства великан пытается оторвать ей голову. От боли она закричала, дергаясь в петле, как марионетка на нитях, но от этого стало только больнее. Зрение пропало, хотя глаза у нее были широко раскрыты, она попыталась ухватиться за веревку рукой, но не смогла ее поймать и забилась в судорогах.

Как видно, Бог уже давным-давно знал, когда и как ей суждено умереть, и его планы на ее счет никак не были связаны с веревкой. После долгих мук в незатянутой петле голова ее все же выскользнула из веревки, и Бекки рухнула вниз, прямо на покореженный ящик, окончательно сломав его своим телом. Доски ударили по позвоночнику, щепки впились в спину, но этой боли она уже не чувствовала. Она вообще ничего не чувствовала. Пришло вдруг невероятное облегчение и столь же невероятное равнодушие — ни о чем она больше не думала и ничего больше ей не хотелось. Она просто лежала в неподвижности и наслаждалась отступающей вдаль болью. Так она пролежала очень долго, может быть, час, может быть, два. Времени она не ощущала. В звенящей голове то и дело проскакивала одна и та же мысль: «Пашенька, прости меня, у меня ничего не получилось… Пашенька, прости…»

Когда она смогла пошевельнуться, дело уже шло к вечеру — это она поняла, увидев в окне низко торчащее в тополях красное солнце. Звон в голове притих, зато она стала чувствовать боль и, скривившись, выдернула из бока длинную щепку. На белой блузке появилось и тут же расползлось большое кровавое пятно. Она чувствовала, что в спине торчит еще одна щепка, но никак не могла до нее дотянуться, а когда ей это наконец удалось, то она громко вскрикнула, извлекая ее из проткнутых мышц. Кровь бежала по телу, но она не обращала на нее внимания. Тяжело поднявшись с пола, она сняла окровавленную одежду, бросила се и отправилась в душ. Забравшись в ванну, она включила воду, села на холодный фаянс и, обхватив себя за колени, долго сидела под студеными струйками, постепенно коченея и покрываясь «гусиной кожей». Она плакала, но слезы моментально смывались водой.

Она могла бы сидеть так еще очень долго, если бы снова не раздался звонок в дверь. «Позвонят и уйдут», — решила она, не пошелохнувшись. Визитер, однако, оказался настойчивым и не думал сдаваться. Тогда она выбралась из ванны, обтерлась найденным на полке единственным полотенцем и вышла в прихожую.

— Кто? — спросила она, вытирая мокрые волосы, с которых текли на линолеум потоки воды.

— Это я, — послышался осторожный Наташин голос. — Ты как?

— Нормально. Что тебе надо?

— Да нет, ничего. Просто проверить хотела.

— Проверила?

— Проверила.

— До свидания.

Не желая больше разговаривать, Бекки ушла в комнату и надела свою окровавленную одежду, не представляя, что делать дальше.

А дальше она просто легла на голый пол, закрывшись руками от бьющих в голое окно прощальных лучей солнца, и, свернувшись калачиком, крепко зажмурилась. Она не хотела видеть пустоту, которая ее окружала и ощущать пустоту, царившую у нее внутри.

Ей было очень плохо. Так плохо, что нормальному человеку это даже представить себе невозможно. Она снова плакала, но уже не столь непроизвольно, как вначале, — сейчас она хотела этого, надеялась, что от слез полегчает, все ждала, когда камень спадет с души, но момент этот никак не хотел наступать. Наоборот — с каждой минутой камень становился все тяжелее, и скоро она поняла, что слезы не помогут. Слезы еще никогда и никому не помогали.

Когда она нашла в себе силы вновь открыть глаза, солнце уже успело закатиться за скрытый домами горизонт, и в комнате, как и за окном, стало темно. Все люстры, торшеры, бра и прочая осветительная техника, которая раньше в квартире была в изобилии, ныне отсутствовала, плафон с лампочкой остался лишь в ванной, и она решила довольствоваться хотя бы им. Распахнув двери ванной на всю ширину, она зажгла свет и тут же вспомнила о презенте Влада. Это было весьма кстати, потому что она вдруг почувствовала зверский голод. Достав из пакета кагор и икру (к счастью, банка оказалась стеклянной, а не железной, с обычной крышкой на резьбе, и консервный нож не понадобился), она расстелила пакет прямо на полу, сымитировав наличие скатерти, и щепкой от ящика вдавила пробку внутрь бутылки. Отпила немного прямо из горлышка, двумя пальцами зачерпнула из банки икру и отправила в рот. Влад не обманул — икра действительно была свежая, без малейшей горчинки, малосольная, крупная и упругая. нисколько не давленная. Сама не заметила, как съела почти всю банку, прямо так, без хлеба (да и где его было взять?), запивая сладким вином.

«Надо жить, — думала она, стараясь гнать лезущие в голову мысли о самоубийстве. — Надо жить, Бекки. Надо начать с нуля. Это не так уж сложно, ведь у тебя есть профессия, есть квартира…»

В том, что квартира по-прежнему принадлежит ей, она очень сомневалась — как видно, Андрей в самом деле имел массу кредиторов, но сейчас ей не хотелось думать на эту тему. Есть профессия и есть квартира — и баста. Все остальное будет зависеть от того, насколько быстро она оправится, придет в себя и сможет начать жизнь заново.

Надо только найти работу. Работа — вот что сейчас самое главное. Да, устроиться на порядочную работу сейчас не так-то просто, но она знает массу людей — все старые друзья Андрея, — у них свои фирмы и магазины, и наверняка кто-то сможет ей помочь.

Да, она просто начнет жизнь сначала.

Словно всего этого кошмара и не было…

* * *

Секретарша у Малянова оказалась костлявой низкорослой девицей с жидкими прямыми волосами, в общем, вид ее в представлении Бекки никак не вязался с ее должностью. Ни длинных ног, ни златокудрой копны волос, ни выпирающего далеко вперед бюста, и почему-то сразу вспомнилась старая шутка: «Не смотри, что у меня грудь впалая, зато спина колесом», и непроизвольно лезло на язык неприятное слово «страшилка».

Впрочем, голос у секретарши оказался очень приятным, прямо-таки ангельским, и Бекки немедленно прониклась к девушке симпатией.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила «страшилка».

Бекки кивнула.

— Мне нужен Малянов Дмитрий. Отчества, простите, не знаю. Он у себя? — она кивнула головой на двери кабинета.

— Да, конечно, и как раз свободен.

«Страшилка» в мгновение ока оказалась у дверей и распахнула их перед Бекки.

— Дима, к тебе посетитель!

Бекки подумала, что если уж «страшилка» называет своего начальника по имени, значит, между ними наверняка имеется личная связь, но вместе с тем никак не могла представить себе, как рослый красивый Малинов, «гроза женщин», занимается сексом с этой замарашкой. Что-то тут не так. И она решила: «Малянов — нарочно завел себе страшненькую секретаршу, чтобы не ревновала жена».

Малянов, хозяйски развалившись в неустойчивом на вид кресле, сидел за большим черным столом, с деловым до неприличия видом уткнувшись в какую-то бумагу. Когда Бекки вошла, он сразу отбросил бумагу и вышел из-за стола, протянув к Бекки свои огромные руки.

— Здравствуй, Лариса, — сказал он, и они обменялись легким рукопожатием. — Рад видеть тебя живой и здоровой.

Он выдвинул из-за стола еще одно кресло и указал на него рукой: «Присаживайся». Бекки села. Малянов кинулся к бару у стены.

— «Мартини» с тоником? Или, может, чего покрепче?

— Спасибо, ничего не надо. Я пришла по делу.

Малянов прикрыл бар и с интересом повернул к ней голову. Впрочем, особого энтузиазма в его взгляде заметно не было. Как видно, он очень опасался тех дел, по каким могла пожаловать к нему вдова не так давно убитого человека.

— Тебе нужны деньги? — спросил он прямо.

Но Бекки только пожала плечами.

— Конечно, деньги мне тоже нужны, но я не хочу ничего брать в долг. Прежде всего мне нужна работа. У тебя крупная фирма, Малянов, наверняка в ней и для меня найдется местечко.

Малянов тут же скуксился. Как видно, мысль о работе ему не очень понравилась. Он вернулся за стол и с шумным вздохом опустился в кресло. По выражению его лица Бекки моментально поняла, что Малянов не даст ей работы. И поняла почему. Впрочем, Малянов не стал кривить душой, бормотать что-то неопределенное и уходить от прямого ответа. Он был откровенен.

— Я должен объяснить тебе одну вещь, Лариса, — сказал он, глядя на запечатанное белыми жалюзи окно. — Дело в том, что твой муж — земля ему пухом — за несколько последних месяцев наделал такое количество глупостей, какого не совершил, наверное, за всю свою жизнь. И самая большая его глупость в том, что он связался со Стэном. Но это еще полбеды. Хуже всего то, что он решил нажиться на деньгах этого Стэна. Я, конечно, подозревал, что к добру это не приведет, но предпочел молчать — если бы дело у Андрея пошло хорошо, он мог бы заработать неплохие деньги. Но все равно это была глупость. Я очень зол на него, Лариса. Своим поступком он поставил в очень неприятное положение и своих компаньонов. Я говорю не только о себе, речь идет и о Мартынове, и о Дитрихе, и о Климове! Обо всех, кого ты привыкла считать друзьями своего мужа. Для постороннего взгляда он оказался необязательным компаньоном и несостоятельным должником, и эта неприятная этикетка автоматически приклеилась и к нам, его друзьям, которые долгое время делали с ним один бизнес.

— Я все это прекрасно понимаю, — перебила его Бекки. — Я не такая дура, чтобы мне надо было разжевывать элементарные вещи. Но согласись — в работе ты мне отказываешь вовсе не поэтому. Я права?

Малянов отвел глаза от окна, но на Бекки по-прежнему не смотрел. Теперь он принялся разглядывать свои пальцы.

— Да, — наконец сказал он. — Мне не хотелось этого говорить, но раз ты сама обо всем догадалась… Да, Лариса, я боюсь. Сейчас не то время, когда можно оказывать услуги близким людям Андрея Бубнова. Если это докатится до Стэна, я превращусь для него в «раздражающий фактор», а мне этого не хочется. Андрею надо было подумать о последствиях, прежде чем связываться с ним. Извини, Лариса, но я не могу дать тебе работы. Не обижайся. Ты же знаешь — у меня тоже семья. Танька вот-вот родить должна! Не могу. Денег — дам. Без всяких расписок. Так сказать, междусобойчик. Договорились?

Бекки помотала головой, поднимаясь с кресла.

— Пожалуй, мне пора.

— Ты не обиделась? — спросил Малянов, впервые за все время посмотрев ей в лицо.

Она усмехнулась.

— Обиделась… — сказал Малянов. — Понимаю. Но и ты должна меня понять! Знаешь, если уж ты не хочешь взять у меня деньги, то прими хотя бы совет: не ищи работу у друзей своего мужа. Никто на это не пойдет. Все боятся. Тебя будут жалеть, будут предлагать деньги, но работу тебе никто не даст. Разве что…

Уже у дверей Бекки остановилась и с интересом повернулась к Малянову.

— «Разве что»? — повторила она.

— Если хочешь, можешь наведаться к Джутову. Он всегда симпатизировал тебе. Возможно, ради тебя он сможет наплевать и на Стэна, и на самого черта. Конечно, сначала он тоже будет предлагать тебе деньги и слышать ничего не захочет о работе, но если ты будешь настойчивой… Ты меня понимаешь?

— Он что — влюблен в меня? — спросила она с усмешкой.

Малянов покрутил пальцами у лица.

— Что-то вроде того. Но не так, как ты думаешь.

— А как же?

— Весьма своеобразно. Ты сама это поймешь…

Она покинула кабинет Малянова несколько озадаченная. С Петей Джутовым они познакомились года четыре назад на одной вечеринке, которую Андрей устроил для друзей. Он отмечал какой-то контракт, который — как он тогда считал — послужит трамплином для его дальнейшего финансового роста. Позже выяснилось, что Андрей вновь влип в какую-то аферу, и никакого финансового роста не последовало, а последовали очередное безденежье и скандалы по поводу выхода ее на работу, однако сейчас она думала не об этом. Она думала о Джутове. Это был языкастый парень тридцати пяти лет, смуглый и волосатый — просто патологически волосатый, — именно поэтому он никогда не расставался с карманной электробритвой на батарейках. Брился несколько раз в день во всех подходящих и неподходящих для этого местах, испытывал явное удовольствие от самой процедуры и называл себя «орангутангом», при этом оглушительно хохоча.

Особой симпатии Бекки к нему не испытывала. Впрочем, и неприязни тоже. Скорее, это был некий опасливый интерес, причем с его стороны даже интереса не было — он ее словно бы и не замечал. Так обычно относятся к ребенку: могут подарить ему подарок, сказать пару ласковых слов, но как только появляется серьезный папа — ребенок сразу отступает на второй план и его место занимает деловой разговор с серьезным родителем. Приблизительно так Бекки оценивала их с Джутовым отношения. И вот надо же — оказывается, он влюблен в нее, и не просто влюблен, а весьма своеобразно. Вот только знать бы, что Малянов имел в виду под словом «своеобразно»…

Офис Джутова располагался довольно далеко, едва ли не на другом конце города. Денег у нее не было, но идти пешком не пришлось. Желающих ее подвезти дожидаться не пришлось — не успела она пройти и нескольких десятков метров, как рядом остановилась белая «Тойота», тонированное окошко опустилось и в нем замаячила черная белозубая физиономия.

— Дэ-эвушка, такой жара на улицэ, а ты — пэшком. Са-адыс, да-авэзу с вэтэрком!

Бекки указала ему пальцем вперед.

— Катись, катись!

Кавказец разочарованно пожал плечами: «Я просто хатэл подвэзти…» — и укатил вдаль на своей «Тойоте», однако не успела ее белоснежная корма исчезнуть за первым же поворотом, как рядом вновь скрипнули тормоза. Черный джип. Она решила не обращать внимания и продолжать путь, словно ничего не произошло, но дверка джипа вдруг распахнулась, и ее окликнули:

— Бекки?

Она быстро повернула голову. Ни машины, ни парня она никогда не видела, но поскольку услышала свое старое, еще студенческое прозвище, ее разобрало любопытство.

— Разве мы знакомы?

Парню было лет около тридцати. Крупный, широколицый, с взлохмаченными здоровенной пятерней темными короткими волосами, которые торчали вверх, как щетина у обувной щетки. На носу — маленькие солнцезащитные очки. Он в упор смотрел на Бекки поверх черных стекол. Глаза у него оказались голубые, пронзительные и не выражали ничего, кроме нетерпения: «Садитесь поскорее, девушка, нечего тут народ задерживать». Одет он был в черные штаны и черную джинсовую куртку, накинутую прямо на голое загорелое тело. Рукава закатаны по локоть. На шее у него Бекки заметила золотую цепочку с оригинальным кулоном — небольшой золотой кинжал, полувытащенный из ножен, украшенных витиеватым арабским узором.

— Мы знакомы? — повторила она, не дождавшись от него ответа.

— С одного боку, — отозвался он. — Садись, не тяни.

Переваривая его ответ, она забралась в салон.

— Предупреждаю, — сказала она, — мне далеко. Почти на другой конец города.

— Куда именно?

— Площадь Калинина.

— К Джутову собралась?

Она недоверчиво скосила на него глаза. Нет, она его не знала, но слишком много он знал о ней, чтобы эта встреча оказалась случайной.

— Кто ты? — прямо спросила она.

Он не ответил, только сплюнул в окно и увеличил скорость.

— Ты был другом Андрея? Но почему тогда я тебя не знаю? Или ты недавно в Городе?

Он посмотрел на нее, как смотрят на надоевшего попрошайку.

— Нет, таких друзей, как твой муженек, у меня не водилось. Впрочем, я был в курсе всех его дел. Глупых дел, между прочим. Ты, как любящая жена, должна была на него повлиять.

Она отвернулась. Сказала негромко:

— Я пробовала. Но он меня не слушал.

— Так я и думал, — кивнул парень. — Во всяком случае, дурой ты не выглядишь.

После этих слов они замолчали надолго. Когда они были уже недалеко от офиса Джутова, парень заметил:

— Не в моих правилах давать советы, но с Джутовым рекомендую быть поосторожнее. Не тот он человек, к которому следует обращаться за помощью такой женщине, как ты.

Она заинтересовалась.

— А к кому следует обращаться за помощью такой женщине, как я? Уж не к тебе ли?

— Вполне возможно. Но своей помощи я не предлагаю, поскольку знаю, что ты все равно откажешься. Ты настороженно относишься к незнакомым людям. И правильно делаешь, между прочим.

— Разреши полюбопытствовать: откуда ты меня знаешь?

— О-о, мне многое о тебе известно! Лариса Семеновна Бубнова, в девичестве Бекетова, семьдесят пятого года рождения, замужем с 1994 года за Андреем Бубновым, местным коммерсантом с большими амбициями и крошечными мозгами…

— Его убили! — резко сказала Бекки.

— Я знаю, — спокойно отозвался он.

— Не смей говорить о нем плохо.

— Тогда я лучше помолчу. Я не могу сказать хороших слов о человеке, который осознанно отдает в руки подонков свою собственную семью.

Бекки закрыла лицо руками. Она вовсе не собиралась плакать, просто ей не хотелось, чтобы кто-то видел выражение ее лица в этот момент. Парень за рулем без стеснения резал правду-матку, и она не нашлась, что ответить. Он выражал ее собственные мысли — те самые, которым она до сих пор не дала пропуска на поверхность своего сознания!

— Что ты от меня хочешь? — спросила она едва ли не жалобно.

— Ничего, — ответил он просто. — Пока ничего. Но ты должна знать: в последнее время ты попала в поле зрения людей не самой чистой репутации. Ты им позарез нужна, и мне не хотелось бы, чтобы ты погибла, так и не узнав, в какую игру тебя втянули.

В груди у нее похолодело. Это был страх, но страх не совсем обычный — не за собственную шкуру, что, впрочем, вполне естественно, когда тебе сообщают вдруг, что твоя скромная личность заинтересовала преступников, а несколько иное чувство. Неизвестность страшила Бекки гораздо больше. Но она виду не подала, растерла ладонями щеки и спросила:

— Как твое имя, парень?

— Зови меня Маугли, — ответил он, притормаживая у светофора.

Она не смогла даже улыбнуться. Хотя нечто подобное и ожидала от него услышать — по крайней мере, знала, что подлинного имени своего он не назовет.

— Кто ты?

Парень вдруг хищно оскалился — именно так она расценила появившуюся на его лице улыбку.

— Бандит, — ответил он, ослепительно сверкнув зубами.

— Я так и думала…

Через минуту джип уже въезжал во двор здания, где на втором этаже располагался офис компании Джутова.

— Что за дело у тебя к этому типу? — спросил Маугли, когда одну ногу Бекки уже поставила на асфальт. — Неужели собираешься просить у него деньги?

— Чужие деньги мне не нужны. Мне нужна работа.

— Хочешь работать на Джутова? — он явно был удивлен. — Не лучший выбор, знаешь ли! Это тебе Малянов посоветовал?

— Господи, тебе и это известно!

— Мне известно гораздо больше. К сожалению, я не могу запретить тебе работать на Джутова, потому что взамен должен буду предложить работать на себя, а это не очень почтенное занятие. Однако предупреждаю: будь начеку. Не очень-то доверяй Джутову, у него зловредный язычок и шаловливые ручки. Так что не рассчитывай, что работа на него придется тебе по душе.

— Я не боюсь работы!

— Я не о том. Впрочем, скоро сама поймешь. До свидания.

— Прощай, — пожав плечами, отозвалась Бекки.

О Маугли она уже не думала. Она думала о предстоящей встрече с Джутовым и потому никак не отреагировала на слова, которые Маугли бросил ей уже в спину:

— Не очень-то теряй голову, когда начнутся большие неприятности. Я буду держать тебя в поле зрения. И, если понадобится, разыщу.

Она вновь пожала плечами, даже не повернув головы. А спустя секунду вообще забыла о его существовании, потому что вошла в прохладный офис и закрутила головой, читая указатели на стенах. Вскоре она остановилась перед дверью, на которой значилось: «ООО «Зебра» (оптовый магазин, ком. 306)». Чем торговал Джутов, Бекки не знала, да это ее и не интересовало — половина населения страны чем-то торговала: булавками и тесемками, памперсами и тампаксами, компьютерами и пиратскими копиями программ к ним, и Бекки нисколько не удивило бы, если бы выяснилось, что фирма Джутова распространяет порнопродукцию или лекарства с истекшим сроком годности. Сейчас ей было глубоко плевать на все. Она не побрезговала бы любой работой, подвернувшейся в этот момент.

Офис оказался крошечным, пыльным и прокуренным. Дымовые разводы витали в воздухе тут и там, было губительно душно, и в какой-то степени вызывал недоумение тот факт, что находящиеся в офисе люди не только не корчатся в предсмертных судорогах, но даже находят в себе силы смеяться над нелепыми шутками собственного производства.

Впрочем, как только Бекки вошла, смех немедленно стих.

— Лариса?! — услышала она удивленное восклицание из дымовой пелены откуда-то справа и повернулась на голос.

Туман раздвинулся, из его недр на передний план вынырнул Джутов. Лохматый, но по обыкновению свежевыбритый. В пальцах у него была зажата полуистлевшая сигарета, и он явно искал глазами что-то, способное заменить ему пепельницу, но не находил и едва сдерживал раздражение. Дело кончилось тем, что он погасил сигарету о каблук своего дорогого штиблета и забросил окурок в дальний угол, окутанный дымом. Там кто-то возмутился, но Джутов махнул на него рукой.

— Здравствуй, Лариса! — голос его, обычно такой оглушительный, в этом дыму потерял половину своей пронзительности. — Какими судьбами тебя занесло в мою берлогу? Женщине здесь совсем не место, сама видишь!

Да, она это видела. Здесь были только мужчины, от тридцати до пятидесяти, и все смотрели на Бекки с величайшим интересом и явным удовольствием.

— Я по делу, — сказала Бекки, озираясь.

Сквозь дым проступали контуры заваленного бумагами серванта у стены, на единственном в комнате столе стоял изрядно закопченный компьютер, тоже заваленный бумагами, а в углу располагался холодильник, снизу доверху обклеенный этикетками от жевательных резинок.

— Конечно-конечно, — засуетился Джутов. — Только давай пройдем ко мне в кабинет — здесь чертовски накурено!

Он взял ее под локоть и увлек за собой, к белой двери, которую Бекки только сейчас заметила. Они вошли в крошечную квадратную комнату, и Джутов поторопился закрыть за собой дверь, пока в проем не хлынул дым из офиса. «Вот, здесь легче дышится», — пробормотал он, вдруг вскочил на стол и принялся лихорадочно дергать оконную створку. Поначалу она не поддавалась, но потом вдруг послышался страшный хруст, и окно распахнулось. Прохлады, впрочем, это не прибавило — с улицы в кабинет устремился жар, пахнущий автомобильными выхлопами и раскаленным асфальтом. Джутов понял, что сделал глупость и, растерянно хмыкнув, снова прикрыл окно.

— Я могу чем-то помочь? — поинтересовался он, спрыгнув со стола.

— Именно за помощью я и пришла, — ответила Бекки.

— Вот как? — он запустил руку за пазуху и извлек ее уже вместе с бумажником. — Не надо стесняться, я хорошо понимаю твое положение. К сожалению, уберечь твою квартиру мне не удалось — тот, кто конфисковал мебель, имел на это полное право. У Андрея была масса долгов. Я не могу сказать точно сколько, знаю только, что много. Я даже не уверен, что все ограничится мебелью. Возможно, вскоре объявится претендент и на сами стены. Тысячи долларов тебе пока хватит?

Бекки помотала головой.

— Я пришла не за деньгами. Мне нужна работа, Петя. Просто работа. Я могла бы работать продавцом в одном из твоих магазинов или техничкой — кем угодно…

Джутов взглянул на нее удивленно. Для него это было немыслимо: он предлагал ей тысячу долларов, а она отказывалась и готова была работать даже техничкой! Это что — глупость? Да нет, Бекки не производит впечатление глупой женщины, наоборот — все считали ее умницей. И он лично до такой степени завидовал Андрею, что порой просто начинал беситься. Он всегда ее любил и всегда хотел, но не мог же он начать свои поползновения в тот момент, когда короткий роман Бубнова со Стэном находился в своем апогее?

— Зачем тебе работать техничкой? — недоуменно спросил он, перебрасывая бумажник из ладони в ладонь. — Это же сущие гроши. Да и работка, сама понимаешь, не интеллектуальная.

— Я согласна на любую, — быстро сказала Бекки. — На любую, которая найдется в твоей фирме. Даже не интеллектуальную и малооплачиваемую.

Джутов еще несколько секунд думал. Затем убрал бумажник в карман, сложил руки за спиной, как заключенный на прогулке, и задрал подбородок.

— Ну что ж… — сказал он. Снова помолчал, поцокал языком и наконец с коротким смешком встряхнул головой.

— Не знаю уж, понравится тебе мое предложение или нет…

— Я не привередливая.

— Да? Это хорошо. У меня свободно место личного секретаря, и я был бы рад, если бы ты согласилась. Работа не пыльная, степенная, да и плачу я прилично. Ну как, согласна? — Джутов подался к ней всем телом.

Бекки никак не ожидала такого поворота событий. Сочетание слов «личный секретарь» не казалось ей слишком привлекательным и особого доверия не внушало, однако по виду Джутова — как она ни приглядывалась — она не могла разобрать, скрывается ли что-то пошлое под этим предложением или же оно сделано от всей души. Джутов словно окаменел. Он пожирал ее взглядом, ожидая ответа, и надо было отвечать, но она не знала, на что решиться. А Джутов словно бы торопил ее с ответом, все его напряженное тело, выражение его лица, безмолвный крик в глазах — все это как будто подстегивало ее, взывало к ней: «Ну же! Соглашайся!»

Наконец она произнесла, беспомощно пожимая плечами:

— Я… Я не знаю.

Она действительно не знала. Она ждала какого угодно предложения и была готова к любой, даже самой неприглядной и тяжелой работе, но то, что предлагали ей сейчас, поставило ее в тупик.

— Я плачу хорошие деньги! — с горячностью сказал Джутов. — Понедельно. Я не обману, не беспокойся, — и он снова потянулся за бумажником.

Она заметила, как тряслись при этом его пальцы, и это ее слегка отрезвило. Но не полностью.

— Сколько? — спросила она.

— Сколько пожелаешь, — сказал он, и Бекки заметила, как сорвался при этом его голос. — Триста в неделю устроит?

Она почувствовала сомнение.

— Триста рублей? — уточнила она.

Джутов широко развел руками, как будто между ними рос баобаб, и он пытался его обхватить.

— Ну же, голубушка, не надо ценить себя столь дешево. Триста долларов, Лариса. Баксы, баксы!

Это ее отрезвило окончательно. Особенно на нее подействовало то скряжное потирание рук, когда он назвал ей сумму.

— Триста долларов в неделю… — повторила она неторопливо.

Джутов с милой улыбкой кивал в такт ее словам. Видно было, что он очень доволен собственным предложением.

— Это тысяча двести долларов в месяц. Что-то я не слышала, чтобы простые секретари получали такие деньги.

— Ты еще очень многого не слышала в своей жизни, — сказал Джутов убедительно. — К тому же эпитет «простая» к тебе совсем не подходит. Обязанности секретаря довольно разнообразны.

Его улыбка уже не казалась ей такой милой. Было в ней что-то хищное, и она впервые посмотрела на Джутова не как на приятного парня, старого знакомого ее мужа, а как на обычного «деловара», который абсолютно уверен, что за доллары может купить кого угодно, когда угодно и в каком угодно количестве. И было в этом его новом облике что-то настолько грязное, что ее даже передернуло от нахлынувшего вдруг отвращения. И она поняла, что сейчас Джутов не видит перед собой прежней Ларисы Бубновой, прежней Бекки, а видит лишь аппетитную женщину, на которую уже давным-давно положил глаз, а теперь получил возможность наложить еще и лапы. И он даже протянул их к ней, словно хотел схватить ее прямо сейчас, немедля ни секунды, но вовремя спохватился.

— Я позабочусь о тебе, — сказал он, ритмично постукивая себя кулаком в грудь. — Со мной ты ни в чем не будешь знать нужды. Это я могу гарантировать!

Он говорил так, словно не работу ей предлагал, а звал замуж. Только звучали его слова слишком пошло. Будто перед ним была проститутка.

— Извини, — сказала она. — Я передумала. Мне не нужна работа.

Она развернулась и хотела без лишних слов покинуть кабинет, но в последний момент почувствовала, как ей на плечо легла тяжелая рука.

— Бекки, подожди! Я тебе все объясню.

Она помотала головой.

— Нет, спасибо. Не стоит.

Но Джутов не дал ей двинуться.

— Все равно тебе некуда больше идти, разве ты этого еще не поняла? НИКТО НЕ ВОЗЬМЕТСЯ ТЕБЕ ПОМОГАТЬ! Всем известно, что ты ищешь местечко, и никто не жаждет стать твоим работодателем. Я — твой единственный шанс, Бекки. Поверь, я нисколько не сгущаю красок.

Он развернул ее к себе, и она охнуть не успела, как оказалась с ним лицом к лицу, ощущая его табачно — чесночное дыхание. Она брезгливо отворачивалась, пробовала оттолкнуть его своими маленькими кулачками, но он еще крепче прижимал ее к себе.

— Ты с ума сошел, Джутов? Отпусти, слышишь!

— А ты выслушай меня, не будь дурой! Я предлагаю тебе лучший выход. Ты вернешь себе и квартиру, и мебель, и никто не посмеет даже пикнуть против тебя! А делать-то для этого ничего и не придется!

— Кроме того, что спать с тобой? — полюбопытствовала она, перестав вырываться.

— Да разве в этом дело?! — воскликнул он, но взгляд его откровенно говорил: «Да, Бекки, дело именно в этом!»

— Думаешь, мне легко делать тебе подобное предложение? Ты и представить себе не можешь, в какое положение я себя ставлю, предлагая тебе работу! Никто не пошел на это, кроме меня, и никто не пойдет, потому что все боятся! А я не боюсь! Я умею постоять за себя, сумею постоять и за тебя, если ты сама этого захочешь.

Она не хотела больше его слушать. Не хотела да и не могла, потому что почувствовала отвращение к Джутову, к его жалким доводам, которыми он пытался аргументировать свою необузданную похоть, к этой душной комнатке и к той, прокуренной, за стенкой, где мужчины, чьих лиц она даже не запомнила, наверняка обсуждают с ехидным смехом события, которые сейчас происходят — по их мнению — у Джутова в кабинете.

Джутов между тем рванул ее на себя, и она, потеряв равновесие, упала прямо ему на грудь, в раскрытые объятия, и с этой секунды Джутов словно сошел с ума. Он прижал ее к себе с такой силой, что хрустнули ее тонкие косточки и перехватило дыхание, и она не смогла даже вскрикнуть, как ни старалась. Она почувствовала, что он касается своим слюнявым дурно пахнущим ртом се шеи, и ей стало противно. Напрасно она пыталась вырваться, он только слегка укусил ее за шею в ответ на эту попытку. При этом он что-то шептал — она не слышала, что именно, но наверняка что — то пошлое, потому что он пытался забраться рукой ей под юбку. Наконец голос вернулся к ней, и она выдохнула из себя слова, которые первыми пришли на ум:

— Джутов, сволочь! Ты совсем сбрендил?! Отпусти, скотина!

Ничего больше она сказать не успела. Стены вертелись перед глазами, промелькнул закопченный потолок, лампа с треснувшим плафоном, а мраморная плитка на полу больно ударила ее в затылок, когда они с Джутовым рухнули вниз. На какое-то время боль лишила ее возможности сопротивляться, и она упустила момент, когда Джутов сорвал с нее блузку, задрал вверх бюстгальтер и принялся отчаянно мять грудь, пыхтя и поскуливая.

Когда Бекки снова обрела способность соображать, она попыталась ударить ополоумевшего Джутова коленом в пах, но не получилось — ей едва удалось согнуть ногу, зато для Джутова это было как бы призывом к новому действию. Он накрыл ей лицо своей растопыренной влажной пятерней и пару раз подпрыгнул на ней всей своей массой, лишив ее всякой способности к сопротивлению. Снова затрещали кости. Снова перехватило дыхание. Перед глазами поплыли синие круги, а пыхтение Джутова, когда он насиловал ее, доносилось словно из-под воды.

Потом она почувствовала густую обиду, и это было в какой-то мере удивительно даже ей самой — она никогда в жизни не подвергалась насилию, но не раз думала о том, как повела бы себя, случись с ней такое, и никак не предполагала, что первым ее чувством в этот момент будет обида. Страх, злость, жажда мести — что угодно, только не обида. И вот надо же!

Это длилось недолго, не больше минуты, и она поймала себя на том, что жаждет сказать Джутову что-нибудь ехидное по этому поводу, что-нибудь о кроликах и преждевременной эякуляции, но промолчала. Продолжала молчать и тогда, когда Джутов, с покряхтыванием, поднялся с нее и принялся заправляться, со странной улыбкой на губах. Но она смотрела мимо него, и только одно слово было в этот момент в голове: «Обидно… Обидно…»

— Вот и вся работа, — сообщил Джутов, вытирая со лба пот. — Практически никаких обязанностей. Да еще разве что кофе сварить, когда необходимо. И все. И за это — триста баксов в неделю. Я бы на твоем месте не раздумывал.

«Обидно…» — снова подумала Бекки. Потом отрывистыми, беспомощными движениями одернула на себе одежду, все так же глядя в одну точку, и поднялась с пола. Машинально отряхнулась. Повернулась и направилась к выходу.

— Так ты согласна? — спросил Джутов ей в спину.

Она замерла на пороге, хотела сказать что-нибудь резкое, уничижительное, но в голове по-прежнему было одно только слово «обидно», и она промолчала.

— Это «да» или «нет»? — спросил Джутов.

Она покинула его офис. Наверное, потом у нее произошел провал в памяти, потому что следующее, что она помнила, — это пустая квартира, ее нежилой дух и утробные звуки из водопроводного крана, в котором не оказалось воды.

Потом она лежала на полу посреди комнаты, которая некогда была их с Андреем спальней, бессмысленно тараща глаза в стену, прямо в батарею отопления, под которой валялся предмет, привлекший ее внимание. Так она лежала очень долго, сколько — она и сама не знала.

Наконец к ней вернулась способность рассуждать и мыслить, и она тут же нашла в себе силы подняться с пола и достать из-под батареи заинтересовавший ее предмет.

Это был игрушечный автомобиль, который она подарила Пашке на прошлый день рождения, — точная модель джипа «Чероки», которую Пашка выпросил у нее слезами и истериками в самый разгар периода безденежья семьи Бубновых.

«Мама, смотри, как он катается! Тр-р-р!» — «Да, сынок, катается здорово (о боже, играй себе на здоровье, только больше не плачь!)».

Она всхлипнула, вытерла под носом кулаком и катнула игрушку через всю комнату. Машина прошуршала по линолеуму и с тупым звуком ткнулась в стену.

«Спасибо, мама, я так хотел эту машину. Мамочка, я так тебя люблю!» — «Да ладно тебе, подлиза!»

Словно сомнамбула, она покинула комнату, нашла на кухне пакет, с которым вышла вчера из больницы, и достала из него помятую визитную карточку, оставленную ей человеком, назвавшимся Ханом. Потом закрыла входную дверь и минуту спустя уже стучала в квартиру номер 47, где проживала Наталья Санькова.

— Здравствуй, Наташа. Можно от тебя позвонить?

Она по-прежнему была словно сомнамбула и действовала машинально, не помня и не осознавая происходящего. Когда изумленная Наташа впустила ее, Бекки положила перед собой карточку Хана и набрала номер.

— Да, я слушаю, — моментально отозвался Хан.

— Я согласна, — сказала Бекки. — Что я должна делать?