Рыбацкие страсти и Встречи

Николай Михайлович Матвеев, 2023

Рыбалка для автора – не профессия и даже не хобби. Это неодолимая страсть – всецело захватывающая любовь к природе нашего края, ее флоре и фауне.Взгляд его на жизнь позитивно активен и по существу оптимистичен. Это заметно даже там, где он с грустью и горечью пишет о том, как «цивилизация» расправляется с матушкой-природой, все больше и больше превращая ее в окружающую среду.Вторая часть сборника разнопланова: речь идет об охоте на зайцев, о сборе грибов и ягод.В описаниях путешествий занимают достопримечательности российских городов и местностей, творения природы и зодчих, очаровательные ландшафты – горы, реки, озера и острова.Особым звучанием окрашены в сборнике встречи на местах сражений Великой Отечественной войны, встречи с ветеранами. Эта тема болью отзывается в сердце автора: потеря своего отца. Эти мысли и чувства автора нашли отклик в душе большого советского писателя и поэта К.М.Симонова, к которому автор обращался с письмом.

Браконьеры

С соседским дружком Толькой мы рано начали бегать на Кичуй. Уже в восемь лет в теплое время года мы много раз бывали там. До реки было примерно 2,5 км пути. Но что нам это расстояние! Вприпрыжку, шлепая босыми ногами, утопающими по щиколотки в теплой и мягкой пыли, мы радостно бежали туда.

На лугах уже в середине мая можно было поживиться витаминной травкой «дикушей», а чуть позднее, к сенокосу, и борщовками. Эти травки мы любили, да и нужда заставляла наш организм извлекать из них хоть какие-то калории для поддержания тлеющей жизни. С травы мы и на Кичуй бегали резвее. А в самый разгар лета у реки было еще лучше: на холмах созревала сладкая клубника. В зарослях же ивняка бурела и чернела кислая, но сверхвитаминная смородина. Там же забирались мы и на деревца черемухи и сосали черные, как смоль, вяжущие ягоды, поплевывая вниз косточки. Наши губы и особенно зубы окрашивались при этом в цвет сапожного крема. Ягодами мы лакомились всласть и досыта. Иногда даже набирали их в горшки и бидончики домой. Сахара в деревне практически не было, поэтому никто, даже «зажиточные» люди, варенья тогда не варили. Если ягод было много, их сушили на зиму. Это делали часто на листах в русской печи, где также выпекали и «хлеб» — наполовину с травой и картошкой. Сушеные ягоды зимой шли в пироги, которые стряпали на Рождество и Крещение.

Несколько позже, в 10-12 лет, глядя на старших, мы смастерили удочки. Они были очень примитивны и грубы: крючок из гнутого гвоздя, а леска-веревка из волос конского хвоста. Современная рыба, чудом выжившая под тяжелым прессом «цивилизации», и на километр не подплывет к такой снасти: она будет шарахаться от нее, как от пугала. А тогда в Кичуе рыбы было много. Видимо, по весне она заплывала из Шешмы, в которой ее было столько, что там образовывались рыбные заторы и пробки, наподобие тех, что создаются на улицах Москвы из машин.

Кичуйская рыба не пугалась никакой снасти, лишь бы на крючке было хоть что-нибудь насажено. На насадку она бросалась, как голодная дворняжка на лакомую косточку, и глотала с крючком любой толщины и размера. По всей водной поверхности реки красовались стаями отменные голавли. Вся река представлялась с берега огромным аквариумом, напичканным увесистыми рыбами.

Взрослые рыбаки никогда не возвращались с Кичуя с пустыми руками: домой приносили голавлей и сорожек такого размера, что теперь не поймать и в Каме, даже если бросать в нее самую изощренную удочку непрерывно годами. Вот что произошло с рыбой в течение моей жизни! Ее количество уменьшилось в естественных водоемах как минимум в 1000 раз.

На реке мы купались от души и часто баловались больше, чем рыбачили. Но и в этой кутерьме и суматохе умудрялись подцепить на удочку хорошенького голавля или сорожку. Меньше 1 кг веса они практически и не попадались. С Толькой мы заразились рыбалкой и стали бегать на Кичуй с раннего утра, наказав еще вечером разбудить нас на зорьке вместе с табунами. А скотину в табун выгоняли тогда со двора не позднее 4 утра. Бедные женщины, как и когда они успевали к этому времени подоить вручную корову, которая летом всякий раз давала 10 литров молока за один раз?

Часто в утреннем тумане и по обильной росе неслись мы с другом на Кичуй, предвкушая отменную рыбалку. Пусть и не всегда она заканчивалась удачей, но летняя пора, купание в реке, цветы, ягоды и благоухающий запах луговых трав — все это резвило и бодрило нас, облагораживая наше обездоленное войной детство.

И вот однажды, когда сенокос уже закончился (а в нем мы тоже принимали посильное участие), мы пришли с Толькой рано утром на Кичуй. Уже на подходе к реке еще с дороги мы заметили у берега, где была самая широкая водная гладь, грузовую машину, крытую брезентом. Место, где она стояла, было одним из любимых нами. Мы его называли омутом.

Переговариваясь между собой и робея, мы все же решились подойти к машине, возле которой суетились четверо мужчин. Мы заметили, что в руках у них имелись сачки, как у рыболовов, извлекающих рыбу из воды с лодки. Нас с Толькой поразило, почему такие увертливые голавли на этот раз услужливо заплывают в сачки? Рыбаки спросили нас, водятся ли в реке сомы. Мы ответили, что не знаем, но сами мы их не ловили.

Долго топтаться возле машины мы не стали. Нам бросилось в глаза то, что все номерные знаки машины были тщательно замазаны тиной и грязью. Мы перешли мост и на противоположном берегу значительно ниже того места, где были браконьеры, начали разматывать удочки. Пока шли к этому месту, все гадали: кто они, эти незнакомцы?

Мы выдвинули версию, что это люди из числа монтажников, которые обслуживают буровые вышки в окрестностях Альметьевска, находящегося в 50 км от наших мест. Скорее всего, так оно и было.

Но, как говорится, не пойман — не вор. Хотя и этот вопрос мы с приятелем тоже обсуждали. Мы по-детски толковали о том, что неплохо было бы сообщить куда-нибудь и помочь задержать этих хапуг. Но никакого телефона в нашей деревне никогда не было. Не было и более быстрых средств передвижения, кроме колхозных быков да истощавших на изнурительной работе нескольких кобыл. Да к тому же про Павлика Морозова мы тогда уже читали, и его трагическая судьба нам была хорошо известна. Но мы по существу и не понимали, почему мужики наловили столь много рыбы, не ставя сетей и других душегубок: ничего похожего возле машины мы не увидели.

Забросив удочки, мы долго ждали клева, но его совсем не было. Толька предложил сменить место, и мы собирались уже уходить, как вдруг заметили в кустах противоположного берега деревенского старичка Романа. Он шумно забрасывал свои удочки и что-то бубнил себе под нос. Заметив нас, он с горечью сказал: «Всю рыбу отравили эти злодеи с машины». Мы с Толькой спросили, что они сделали. Дедушка нам ответил, что чуть выше того места, где стояла машина, они высыпали в Кичуй из больших бумажных мешков какой-то белый порошок. Рыба, наглотавшись его, стала вяло всплывать наверх, а браконьеры стали черпать ее сачками и полуживую бросать в машину. Дед показал нам несколько рыбин, которые он вытащил из воды голыми руками. Те еще разевали рты, но из рук деда не выпрыгивали. Мы спросили, будет ли рыба после этого съедобной. Дед пожал плечами и сказал, что не знает.

После этого мы с Толькой смотали удочки и помчались посмотреть то место, где высыпали в воду отраву. Пока мы бегали, заметили, что грузовик с браконьерами уже выезжал с Кичуя на большую дорогу. Мы подошли к пустым пакетам. Никаких надписей на бумаге не было. Мы принюхались к белой пыльце, рассыпанной на берегу. Никакого особого запаха мы не почувствовали. А в воде заметили несколько приличных рыбин, еле шевелящих плавниками и хвостом. Сачка у нас не было. Мы вдвоем решили охотиться за ошалевшими рыбинами. Один из нас приближал удилищем рыбу к берегу, а другой, изловчившись, цапал ее руками.

В некотором азарте, но смешанном с тревогой и жалостью, мы с другом насобирали в общей сложности 6-7 кг довольной крупной рыбы. У нас и класть-то ее было не во что. Обычный улов мы таскали домой в карманах пиджаков и штанов. Мы поспешили сбегать в деревню, рассказать о случившемся на Кичуе и подержать совет, что делать с пойманной рыбой и нельзя ли ее еще насобирать по реке.

Выйдя на проселок, заметили в поле женщин нашей деревни. Они серпом жали созревшую рожь. Толька разглядел среди женщин свою мать. Моей мамы, к тому времени, к сожалению, уже не было: она умерла два года назад. Мы подошли к женщинам. Тетя Ефросиния, Толькина мама, обрадовалась нашему неслыханному улову. Она с радостью и улыбкой поднимала голавлей и сорожек над головой, показывая другим жницам.

Женщины отправили нас домой. Толькина мама посоветовала спустить всю рыбу в их погреб и положить на сохранившийся в нем снег. Она пообещала, что вечером, придя с работы, она поможет разделить улов на двоих. А другие женщины попросили передать их собственным сорванцам, нашим сверстникам, чтобы те тоже сбегали на Кичуй и набрали рыбы к ужину: с питанием были сплошные перебои.

Вечером мы с Толькой в присутствии взрослых стали делить улов. До сих пор улыбка не сходит с моего лица, как только начинаю вспоминать тот дележ. Рыбу мы вычистили, распотрошили и вымыли. Абсолютно равных рыбин по длине и весу не было. Мы додумались разрезать рыбины пополам. Из половинок образовались две абсолютно равные кучи. Но и тут демократия деревни и пристрастие к равенству не остановились и пошли дальше. Мы по-честному разыграли, кому надо будет отвернуться. Выпало мне. Я ушел в дальний темный угол и плотно закрыл лицо руками. В это время тетя Ефросиния взяла в руки одну кучу и громко произнесла: «Кому?». Я ответил, что мне. Наконец сверхсправедливый дележ закончился. Я пришел с рыбным полуфабрикатом домой. Бабушка, выслушав мой рассказ о происхождении улова, задумалась и спросила: «А если сами отравимся?». Я молчал, но в конце беседы произнес: «Не выбрасывать же такое добро!».

К этому времени рыбы с реки натащили в деревню довольно много. Некоторые уже успели ее пожарить и съесть. Скушали ее мои же сверстники и резво носились по улице. После этого готовкой занялись и мы: и жарили, и варили очень тщательно. А когда сели за стол, все решили досыта не наедаться. И вечером, и даже утром мы все продолжали осторожничать. Но все обошлось благополучно. Никто в деревне не отравился. Да и допустить, что в рыбе находились ядовитые для человека вещества, было трудно. Браконьеры увозили рыбу с берега уж точно не выбрасывать. Но, поживившись одной машиной с рыбой, злодеи загубили ее по всему Кичую.

Вот такая история случилась в моем далеком детстве. После нее рыбы в нашей речке с каждым годом становилось все меньше и меньше. Неудержимый процесс ее исчезновения, как говорится, пошел. Пошел необратимо. Сейчас в Кичуе, можно сказать, никто не рыбачит: нет рыбы. А как жаль! Сколько и какой было ее там в моем незабываемом детстве!