Истории о любви

Олег Хлебодаров, 2021

Случайная встреча двух бывших одноклассников в аэропорту самого романтичного города мира – Парижа – связывает воедино события в прошлом и настоящем. Перед читателем предстаёт калейдоскоп историй, проходящих в суровой Бретани, солнечной Сицилии, сказочном Брюгге, уютном Вильнюсе, никогда не спящей Москве, Золотом кольце, а также безвестных городах и весях европейской части России. Все они связаны общей темой, имя которой – Любовь. Именно она объединяет художника-авангардиста и сутенёра, топ-менеджера автосалона и аристократа, чиновника и рядовых граждан. Истории, описанные в книге, – весёлые и грустные, с хэппи-эндом и без всяких признаков такового, загадочные и не очень, поучительные и просто занимательные. А в конце читателя ждёт весьма неожиданный финал. Содержит нецензурную брань

© О. Хлебодаров, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021

* * *

Автор выражает огромную признательность своим первым читателям — А.С., А.У., А.Ф., Б.П., В.С., Д.Я., Л.С., М.Ф., Н.М., Н.С., О.Н., О.Р., Т.В. и Э.Р., — которые поддерживали морально и давали бесценные советы.

Автор предупреждает, что описанные им события все без исключения являются вымышленными, а любое совпадение имён, фамилий, географических названий (кроме общеизвестных) абсолютно случайно. Всякое сходство с реальной действительностью — всего лишь совпадение и не более.

Кроме того, автор приносит извинения нескольким упомянутым в книге вильнюсцам и надеется, что они не держат на него зла за то, что он упомянул их на страницах этой книги.

Автор стремится сохранить инкогнито как можно дольше

Посвящается Оленьке Написано в июле 2011 г.

Однажды был в Сицилии,

Где море в изобилии,

Но люди слабо милые

(что верится с трудом).

Я ездил по Германии

Дорогами прямыми,

В Испании бывал,

А также и в Египте я тоже загорал.

Бывал я и в Ужгории,

Во Франции везде…

Но кильки в соусе томатном

Я не встречал нигде.

Не то чтобы в моём любимом,

Родном Улан-Удэ…

Начало

Рейс на Москву был задержан на два часа. Что поделать, над погодой не властны ни техника, ни местонахождение. В капиталистической, социалистической или ещё бог знает, какой третьепутистской (или третьепутёвой?!) стране возможен такой вариант. Разумеется, где-то вы будете коротать это время с комфортом, где-то матерясь, но факт остаётся фактом — вылет отложен, и настроения это отнюдь не поднимает. Увидев на табло это «жизнеутверждающее» объявление, я пошёл коротать время в кафе.

Сейчас я писатель. Говорят и пишут, что довольно модный. Вроде, тьфу-тьфу-тьфу, так оно и есть. Следовательно, от моей задержки в Москве, слава богу, никому не станет особо хуже, ибо никаких сверхважных и не терпящих какого-либо, даже минутного, отлагательства дел у меня там нет. Уже неплохо…

Не успел я подойти к барной стойке, как меня окликнули. Точнее, окликнул. По имени. А вот окликнувшего я, признаться, совершенно не узнал. То есть я, конечно, мог его встречать раньше, благо на моём, хоть и не сверхдлинном, но всё же и небезынтересном (об этом, если что, как-нибудь потом) жизненном пути успели повстречаться самые разные люди. Кого-то я бы встретил с радостью, кого-то до сих пор стараюсь забыть, хотя, в общем-то, безуспешно. Этот же господин, а иначе его у меня просто язык не поворачивался назвать, мне не напомнил ровным счётом никого. То есть вообще никого.

Начнём с того, что весь его вид источал респектабельность. Причём настоящую, а не показную. Распахнутое верблюжье пальто, дорогой пуловер, рубашка от топового бренда, брюки, судя по всему, от него же, ботинки из крокодиловой кожи. На запястье левой руки часы — настоящие швейцарские, за бог знает сколько у.е. На носу очки в несколько старомодной, но очень дорогой оправе, в зубах трубка, видимо, стоящая побольше моей машины. Сам он был не то чтобы дороден, скорее чуть-чуть полноват, причём даже этим он лишь подчёркивал свою респектабельность. И очень умные глаза за стёклами очков, которые смотрели на меня. Сзади, что неудивительно, — бодигард. Всего один, но тоже с налётом респектабельности.

— Что, не признал меня? — улыбнувшись всеми своими белоснежными зубами, спросил он и назвал меня моим школьным прозвищем.

Вот тут я, признаться, офигел окончательно. На ум мне пришёл только один человек, примерно подходящий под антропометрические данные моего собеседника. Но весь мой разум отказывался в это верить. Пухлый (а кто же ещё это мог быть!) ну просто не мог стать таким. Не мог, и всё тут! Ибо кто ещё мог по выдающейся, я бы даже сказал, вызывающей своей рассеянности засунуть бутерброд с маслом в один пакет с кедами?! Или случайно прийти в школу вместо брюк от формы в кальсонах… Его даже не особо били, потому что бить такое чучело даже неинтересно. А уж школьники, в том числе (а может, и прежде всего) советские, понимали толк в чморении такого рода лузеров! И вот он собственной персоной стоит передо мной в аэропорту Шарля де Голля города-героя Парижа и выглядит бог знает на сколько миллионов!

Я давно уже утратил связь со своим классом, тем более что поучиться я успел не только с ними. Другое дело, что с ними я учился дольше всего. Желания поддерживать связь с ними, как это стало модно в последние годы, у меня почему-то не было никакого. Болезнью «Одноклассники» и прочими «Фейсбуками» я так и не заболел, о чём ничуть не жалею. Правда, пару лет назад мне звонила Ленка, сидевшая какое-то время со мной за одной партой, и приглашала на встречу класса. Ещё она, кажется, пыталась что-то мне рассказать про свою нынешнюю жизнь, но, кроме того, что она работает в основном тамадой, я так ничего и не запомнил. Да и то лишь потому, что представить её себе в этом качестве, исходя из школьных воспоминаний, не мог никак. Я тогда отговорился как-то, и то мероприятие проигнорировал. Кажется, мне действительно надо было дописать роман для «ЭКСМО», да и тогдашняя моя пассия Наташка хотела вытащить меня в Амстердам. Там мы, кстати, тогда разругались и по возвращении расстались…

— Давай по кофейку, что ли… — сказал мне Пухлый после рукопожатия.

— Это можно.

— Вижу, что всё для тебя неожиданно? — с улыбкой спросил он меня.

— Есть такое…

— Исходя из школьных лет, ты бы скорее представил здесь, на моём месте, Санька Серебрякова?

Не то чтоб это было в точку, хотя… Санёк ещё в детстве был весьма ушлым малым. Его старший брат, учившийся в нашей школе на три года старше, активно фарцевал, а Санёк помогал ему в этом. Сколько жвачек было куплено всеми нами у него, да и не только жвачек…

— А ведь их обоих мне жаль, этих Серебряковых, — глядя куда-то вдаль, сказал Пухлый, когда мы уже взяли по чашке кофе и сели за столик. — Они ведь в восемьдесят восьмом одни из первых в городе кооператив открыли. «Мечта» он назывался. Старшего, Витькá, ещё в девяносто первом застрелили. То ли он кинуть кого хотел, то ли просто не успел долг отдать — тогда непонятно было, а сейчас, сам понимаешь, тем более. Убивший его ни рыба ни мясо был — не бандит влиятельный и коммерсант не особо какой. В гору он потом пошёл. Даже в Думе сидел как-то… Был даже в комиссии по этике!

В это я очень даже поверил — кто ж ещё в нашем парламенте может разбираться в этике, как не товарищи, чьи руки, пусть и не по локоть, но в крови. Тем более чужой.

— А Санёк в девяносто пятом суррогатной водкой отравился. Дела у него уже швах были. Но всё равно жаль!

— Да уж, се ля ви, как говорят тут.

— Я, кстати, слежу за твоим творчеством. Нет, ты не думай, я серьёзно! — Пухлый действительно серьёзно посмотрел мне в глаза.

— И как? — не то чтобы чужая оценка для меня была определяющей, в конце концов, гонорары от издательств куда как поважнее будут, но всё-таки это мне было небезынтересно.

— Самое то. У тебя нет «местечковости» и комплекса неполноценности, свойственной большинству наших литераторов. Слава богу, опять же, что тебя не называют, как это часто у нас бывает, русским кем-то. Ну, типа там «русский Бегбедер», «русская «Гавальда» или, прости господи, «русский Джойс». У меня после таких сравнений сразу же появляется какая-то брезгливость. Ну и опять же хорошо, что ты не страдаешь манией величия. Читал твои интервью, и ты ни разу не пытался указать другим своё место в литературе где-то между Достоевским и Коэльо.

— Я такой фигнёй не страдаю, — ответил я, мысленно аплодируя Пухлому, ибо мои взгляды на современную нашу литературу всецело совпадали с его.

— Ещё хорошо, что ты не замыкаешься только в нашей аудитории. Ты, как мне показалось, пишешь для нормальных, современных людей. Тебя может читать француз, японец, сингапурец и наш брат, россиянин. При условии, конечно, что он не быдло, воспринимающее, кроме этикетки на бутылке, только шедевры типа «Вор на Колыме» или «Выстрел Укушенного-4». А ведь в российских реалиях это самое сложное, поверь мне, — продолжил он, мелкими глотками поглощая кофе. — У нас ведь в чистом виде пограничное в плане культуры пространство. А оно иногда даёт такие типажи! Скажи мне, где ещё можно найти уроженца Питера с хорошей примесью немецкой крови, который, заметь, по велению души носит косоворотку, пьёт квас и взахлёб ругает загнивающий Запад?! Искренне делает это, не за бабки! А встреть ты священника в глубинке, под Костромой или на Урале, и ведь запросто может оказаться, что он стопроцентный еврей по крови, выпускник Бауманки. А мулла-ваххабит, где-нибудь в Татарстане или вообще на югах, в молодости был Иванов, учился на филфаке и пописывал стихи в стиле Есенина. А тут хоть в Париже, хоть в Берлине, хоть в Лондоне встретишь иной раз ну прямо аристократа со знанием языков, с дипломами престижных вузов, а выяснится, что по крови он в основном узбек, но ещё в детстве проникся русской, европейской, заметь, по своей сути, культуре, и стал вот кем. А что, брюнет — так и принимают его здесь сперва за итальянца или, на худой конец, за грека.

— Резонно. Я, конечно, столь ярко выраженных типажей не встречал, но подобные товарищи и мне попадались…

— А знаешь-ка что, — Пухлый повертел в руке чашку, словно пытаясь там что-то увидеть… (Или, может быть, он гадал на кофейной гуще?!) — Вас ведь, писателей, инженерами человеческих душ кличут?

— Ну вроде того… Хотя это раньше было.

— Давай-ка, раз время есть, расскажу я тебе несколько историй. Думаю, ты сможешь сделать из них конфетку!

— Они настоящие или как? — Не то чтобы мне стало по-настоящему интересно, хотя после такой встречи с человеком, которого ты помнил как выдающегося лузера, уже мало чему можно было удивиться.

— А ты сам решишь… В общем, слушай.