Антракт

Ольга Емельянова, 2021

Когда ушла мама, я перестала спать. Чтобы скоротать ночь и излить горечь потери, начала вспоминать и записывать. Ночи без сна были продолжительны и большая часть содержимого написана именно тогда. Через десять лет мне захотелось завершить написанное потому как жизнь продолжилась и много было успехов и утрат. В повествовании нет вымысла. Это реальная жизнь. В ней нет сюжета. Это мозаика из событий и людей.

Траур по цыпленку

Я двадцать пять лет не была на своей родине, там, где прошло мое детство. Летом, последним в жизни моей мамы, состоялся наш с ней визит к «родному пепелищу». Дом наш на самом деле горел. Внутри он представляет собой абсолютно удручающую картину. А внешне еще вполне цел. И даже узнаваем заплаткой на крыше и разросшимися кленами под окном. Но нет в огороде дедушкиной березы и бани у пруда, пристанища игр и озорства.

По весне, как только начинала пробиваться первая зеленая травка, я со свойственной Деве педантичностью очерчивала довольно приличное пространство перед баней и устраивала прополку прошлогодней травы, чтобы не мешать зелени равномерно пробиваться. Получалось что-то наподобие английской лужайки на заднем дворе деревенской усадьбы. Моих чудачеств не понимали, но относились снисходительно: ребенок трудится! Бабушка даже приносила обед мне в «поле» в кукольной кастрюльке, чтобы не отрывать дитя от благородного занятия. А эту лужайку все обходили стороной, чтобы не затоптать травку.

Теперь уже не построить наше генеалогическое древо: ушли наши предки, потомки разбрелись по миру. Веточки наши подрастают и в Израиле, и в Канаде. Некоторые ветви засохли. Навсегда останется загадкой, откуда в нашем деревенском роду появилась девочка с грустными глазами, тонкими чертами лица и изящными дворянскими ручками. Благодаря этой улыбке природы я с детства пользовалась некоторыми привилегиями. Правда, я тогда считала это своим недостатком и изо всех сил старалась доказать, что мне любой деревенский труд по плечу. Но мой дедушка, глядя на худенькие длинные пальчики трудолюбивой внучки, как-то произнес: «Наверно, с аристократической повозки упала». А, как известно: «…как вы яхту назовете, так она и поплывет». Вот и плывет по жизни трудолюбивая аристократка с изящными запястьями, тонкими пальцами и грустными глазами.

Жила с нами по соседству, через символически плетеный забор, крикливая тетка Аниска. Была она дама экспансивная, но отходчивая. Такого же характера была и вся ее живность. Самыми демократичными были цыплята, которые питались по двойному рациону: и на своем дворе, и на нашем. Однажды, возмутившись беспардонным поведением пернатых, дедушка попросил меня их разогнать, бросив в них камешком. Меткий камешек попал в цель, и один бедный цыпленок пал смертью храбрых. Боже, что за реакция последовала за этим событием! Мой погребальный рев был слышен всей деревне и продолжался до поздней ночи. Все увещевания были напрасны. Даже Аниска, всполошившись, пришла узнать, что случилось у соседей. Дедушке пришлось раскрыть тайну убийства. Видя мою безутешность, добрая анискина душа дрогнула, и она простила мне мой грех. Но не я себе! Траур по цыпленку носился еще долго.

Чтобы закончить с куриной темой… Бабушка наша славилась на все село своими кулинарными способностями. Только теперь можно оценить ее труд. Летом нас собиралось под крышей гостеприимного дома до пятнадцати человек. Был у бабушки тот самый брат Васька, который приезжал из далекой и загадочной Москвы. Был он любитель выпить и закусить и очень любил свою сестру за хлебосольство. К его приходу всегда готовился праздничный обед, и самый вкусный кусочек отдавался ему. Наверно, очень уж велика была моя любовь к вареной курице, если я посмела ее высказать публично в присутствии гостя. И нарек меня дядя Вася «наша евреечка». Через много-много лет, когда я стала совсем взрослой, судьба не раз меня забрасывала на землю Обетованную, как будто памятуя о моем «крещении» в детстве.

Самым любимым развлечением моего детства были поездки с дедушкой на мельницу. Никто, кроме меня, желания сопровождать дедушку не выказывал, и для меня это стало почетной обязанностью. Мельница была не классическая, водяная, а, наверно, электрическая, потому что внутри нее все сильно гремело и гудело. Мы приезжали туда на тарантасе, запряженном лошадью. Я важно восседала на мешках с зерном, по-взрослому повязанная белым платком. Главный мельник, Микитон, наш сосед, почему-то всегда задавал вопрос, чья я дочка. Услышав ответ, интересовался, слушаю ли я маму. После моего уверения в послушании маме, дедушке и бабушке он хвалил меня и позволял подняться по белой от муки лестнице на самый верх жерла, внутри которого клубилась пшеница. Мне было страшно, и я была счастлива. Моя миссия заключалась в насыпании в мешки отрубей. Отруби были еще теплые от переработки и вкусно пахли хлебом и электричеством. (А совки, которыми насыпались отруби, остались в супермаркетах для насыпания сухофруктов или заморозки. Каждый мой поход туда сопровождается обязательной покупкой чего-нибудь сыпучего в память о детском счастье — чтобы подержаться за совок). По дороге домой мы останавливались у колодца, умывались и пили обжигающе холодную воду. В этот миг я любила весь мир и больше всего того, кто подарил мне это счастье: папу — дедушку Петра Яковлевича.