Антракт

Ольга Емельянова, 2021

Когда ушла мама, я перестала спать. Чтобы скоротать ночь и излить горечь потери, начала вспоминать и записывать. Ночи без сна были продолжительны и большая часть содержимого написана именно тогда. Через десять лет мне захотелось завершить написанное потому как жизнь продолжилась и много было успехов и утрат. В повествовании нет вымысла. Это реальная жизнь. В ней нет сюжета. Это мозаика из событий и людей.

Мама. Сергей Иванович

Мое дошкольное детство прошло на кожаном диване в учительской школы, где мама работала. Мой режим был отмерян звонками на урок и с урока. После первого урока, в течение которого я досыпала, и звонок с которого меня окончательно будил, я ходила по школе и с нетерпением ждала времени, когда можно было нажать на кнопку звонка, извещавшего об окончании урока. Как маме удавалось меня занимать все это время — не представляю. Но мое время было расписано по минутам. И на перемене я должна была отчитаться о проделанной работе. Что интересно, такая жизнь не выработала во мне пресыщение школой. По-прежнему я с трепетом захожу в здание школы. Но учителем я не стала. И никогда не стремилась к этому. Навсегда осталась во мне невероятная дисциплинированность, как будто события моей жизни отмеряет вечный звонок.

Мама преподавала русский язык и литературу. Ни одно мероприятие в нашем поселке не проходило без ее участия. Если это было светское мероприятие, я была рядом с ней и по возможности участвовала. Если дети не допускались, я дожидалась ее в «кулисе». Помню, на какой-то конференции я лихо декламировала стихи, заканчивающиеся помпезными словами «…да здравствует 22 съезд!».

Еще моя мама была первой модницей на селе. Ее разноцветные наряды, развешанные по нашей маленькой комнатке, были самым богатым украшением крохотного жилища. Каждая ее поездка в Москву или Ленинград грозила очередным вызовом женскому населению нашего поселка и вздохами — мужскому. Недавно мне показали неизвестную фотографию моей мамы в молодости. Я была поражена, с каким вкусом одета и причесана эта деревенская женщина. А уж об ее осанке ходили легенды.

Так же модно и красиво мама одевала меня. Причем, началось это с первых дней моей жизни. Говорят, что на колыбель, которую привез для меня отец, ходили смотреть всем селом. А слава об иссиня-белых пеленках, кипяченых в пургене и клее, переросла в уверенность, что ребенок в такой чистоте долго не выдержит. Бабки-старухи сокрушались и говорили: «Помре…» Когда вопреки всему я выжила, и впервые мама вывела меня на улицу в необыкновенном костюмчике, и то, что было в костюмчике, со всеми прохожими вежливо здоровалось, по селу бежала детвора и кричала «У Серединых чудо!»

Первого сентября, в день начала моей школьной жизни, у нас с мамой не сошлись взгляды на мой школьный наряд. Конечно, все было куплено с большой любовью заранее в какой-то из столиц. И, конечно, все это мною примерялось и было одобрено. Но когда, надев все это (помню только оранжевые носочки в белую полосочку и белые бантики в оранжевый горошек), я вышла на крыльцо и увидела, во что одеты в этот торжественный день мои подружки, то в ультимативной форме заявила, что в этом наряде из дому не выйду. «Вынарядила!» — возмущенно заявила я. Все увещевания мамы были напрасны. Даже моя учительница, проходившая мимо, пыталась переубедить меня. Куда там! Жажда справедливости и всеобщего равенства кипела во мне!

Летом, в возрасте семи лет, я с подружками увлеклась рыбалкой. Откуда взялись, и кто делал для меня удочки — не помню. Но когда я, гордая, приходила с уловом, состоящим из нескольких маленьких рыбешек, мама непременно их засаливала, и мы их торжественно развешивали вялиться. Сосед, милиционер, хитро подмигивая, говорил: «Кормилица!».

Был год, когда в нашем краю со страшной силой расплодились суслики. Власть ничего лучше не придумала, как обязать каждого ученика бороться с этим природным катаклизмом. И в знак успешности этой борьбы необходимо было к назначенному сроку каждому принести в школу по две шкурки суслика. Уклонившихся от этой классовой борьбы, естественно, ожидал общественный позор. Ну что было делать моей маме, имеющей двух учениц в семье и не имеющей ни одного мужа, которого можно было организовать на поимку сусликов?

А процедура поимки суслика состояла в выливании его, бедолаги, из его же собственной норки. Выглядело это так: в норку один человек лил воду из ведра, а визави в это время держал на норке руку в виде полукольца с целью сцепить его на горле у бедного вынырнувшего из своей затопленной норки суслика. Процедура не для слабонервных, правда? А тем более, не для девочек, воспитанных в гуманной среде на сказках Андерсена и братьев Гримм. Но ведь мама — секретарь парторганизации, как же она может пренебречь народный почин! Видя, как я лью слезы над судьбой суслика, мама отправила меня домой как несправившуюся с партийным заданием. Как она решила эту проблему — не знаю, но на нашей двери вскоре красовались четыре свежевыпотрошенные шкурки, которые мы с сестрой, как все, гордо отнесли в школу и положили на алтарь урожая зерновых.

На протяжении всего детства мама была для меня непререкаемым авторитетом. Только однажды я почувствовала неуверенность в ответе на мой вопрос и поняла, что есть вещи, с которыми надо разбираться самой.

Мы часто ездили на трамвае в нашем городе по одному и тому же маршруту. Какое самое распространенное занятие для ребенка в трамвае? Читать вывески и спрашивать маму, что это значит. Однажды я прочитала незнакомое слово «ИЗОТОПЫ». Естественно, сразу был задан вопрос, что это такое. Мама сказала, что это магазин, в котором продают научную литературу. «Но почему он так называется и кто такие эти изотопы?» — не унималась я. На это было произнесено что-то невнятное, что было не свойственно ей, учительнице. Я поняла, что она этого не знает, и смутилась за нее. Больше я не задавала этого вопроса, и каждый раз, проезжая мимо этого здания, пугалась и его сурового серого вида, и тех зловещих изотопов, которыми оно было населено. Я строила планы, как зайти в это здание и все-таки узнать, что же это такое. Но как? Я пыталась найти себе попутчиков для этого мероприятия, но оказалось, что это никому неинтересно. Когда я повзрослела и стала передвигаться самостоятельно, вывеску сняли, и в этом здании расположили какой-то НИИ, которых в то время было больше, чем магазинов, и для меня так и осталось тайной, что же скрывалось под этой странной вывеской.

Мама всегда пользовалась большим успехом у противоположного пола. Почему при этом она так и не смогла из большого количества воздыхателей и мужей выбрать единственного? Был один Вася, проживавший в Ленинграде. Это был третий Вася на мамином пути. Отца моей сестры и моего тоже звали Василиями. Так вот, роман с Василием третьим был очень непростым. Мама ездила в Ленинград, приезжала оттуда вся такая трепетная. Даже я, совсем еще маленькая, любила этого Васю, потому что мама была уж очень хороша после встреч с ним. Несколько раз и он приезжал к нам. Смутно его помню. Кажется, их союз не состоялся из-за нас с сестрой. Наверно, ему была нужна только мама…

Был один достойный мужчина в ее жизни, встречу с которым ей подарила судьба в зрелом возрасте. Я очень хорошо помню статного полковника строительных войск. Он руководил строительством города, в котором мы жили. Звали его Сергей Иванович. Светлая ему память! Когда он приходил в наш дом, с ним вместе врывался праздник. Причем, праздник не разухабистого веселья, а праздник души. Он вносил в дом надежность, ласку. Даже я, двенадцатилетняя девочка, начинала чувствовать себя кокоткой. Как он пел романсы, аккомпанируя себе на рояле! Даже в морозы он всегда приходил в наш дом с цветами. А как он хвалил мамин лимонный пирог! А как светились мамины глаза! Больше таких пирогов у мамы никогда не получалось.

Долгое время у нас стояла мебель, подаренная им нам на новоселье. Долго я носила военную рубашку, которую он по моей просьбе мне подарил.

К моменту их встречи с мамой у них обоих было много душевных травм и острое желание обрести родную душу. Кажется, они нуждались друг в друге и поняли это. Если бы мама решилась связать с ним судьбу, мы все: и мама, и я, и сестра, прожили бы другую, более женскую, жизнь. И Сергей Иванович не так быстро бы покинул этот мир. Мне бы очень хотелось, чтобы в ином мире они встретились! Вот тогда бы они уже точно никогда не расстались!

Был в жизни мамы период, когда она хотела найти ответ на вопрос, на который нет ответа: почему ни у нее, ни у ее дочерей не сложилась личная жизнь. Причем, каждая стремилась по-своему, у каждой было по несколько попыток, но результат отрицательный: или мое полное одиночество, или уж совсем кошмарная история моей сестры, похожей на Жаклин Кеннеди: проживание в одной квартире с мужем шизофреником и сыном алкоголиком.

Как человек образованный, она начала с базовой книги: библии. Но так как это слишком многогранный труд, то в ходе прочтения у нее возникло еще больше вопросов, причем, уже вселенского масштаба. В то время часто по улицам ходили парочки вербовщиков адвентистов седьмого дня, и моя мама и им пыталась задавать вопросы, список которых все возрастал и возрастал. Постепенно по определенным дням к нам стали приходить интеллигентного вида женщины для углубленного изучения библии. Мама пыталась меня приобщить к этим бдениям, но после того, как я сказала, что считаю общение с Богом процессом интимным, и то, что мне непонятно в Библии, значит, пока мне это не надо понимать, а толмачи для этого мне не нужны. Потому что они не апостолы, а обычные люди, которые, в принципе, зарабатывают этим на жизнь. Больше на эту тему у нас разговоров не было, да и тетеньки стали приходить реже или в мое отсутствие.

Следующей попыткой познания был поход на какое-то массовое сборище с песнопениями, возможно, что-то типа Аум-Сенрекё. Правда, одного раза ей хватило, чтобы понять, что и этот путь не приближает ее к ответам.

На этом ее попытки закончились, и она стала просто читать Библию. Особо любимые псалмы и молитвы она заучивала наизусть. В книге есть несколько десятков затертых страниц — это те самые псалмы и молитвы. И до сих пор я повторяю ее совет, который она давала тем, кто жаловался на свою память: «Надо учить молитвы и стихи».

И еще была одна книга, чтение которой она перемежала с Библией. Это Дейл Карнеги. Фактически, это светская библия, потому что там даются очень простые ответы на все вопросы. Но есть одно но: эти советы не всегда уместны для русского менталитета. Но ей так хотелось, чтобы она и ее дети жили в том мире, где на доброе слово и улыбку отвечают тем же.

Моя сестра упрекала меня, что я создала маме тепличные условия, и у нее абсолютно искаженное понятие действительности. Это правда, я старалась баловать ее в мелочах и оградить от чего могла. Как-то из одного из санаториев она привезла новых друзей: семейную пару, состоящую из жены — биолога, доктора наук, академика, и мужа, личного летчика маршала Рокоссовского. Их звали Елизавета и Николай. Дальше не помню. Как-то они приехали к нам в гости. Абсолютно прелестнейшие люди, нахождение с которыми вызывает трепет, и любая их фраза или незначащий эпизод из жизни — это страница истории. Но, боже, как же они были наивны в повседневной жизни! Мы с моей подругой помогали им решать какие-то бытовые вопросы, у них была куча планов на несколько лет вперед, но вскоре они ушли из жизни. На их примере я поняла, что наивность в таком возрасте — это защитная реакция на жестокость жизни. Накануне своего ухода Елизавета позвонила из больницы. Зная, как кормят в больнице, даже академиков, я приготовила рыбу с пюре и приехала ее навестить. Вид у нее, конечно, был очень не ахти, но она сказала, что такой вкусной еды она не ела никогда в своей жизни. И еще мы очень долго разговаривали об их и моих планах переезда в Россию. Для личного летчика маршала Рокоссовского и академика, оказывается, были те же барьеры, что и для меня. И они были готовы их преодолевать. Хорошо, когда рядом люди, не делающие бизнес на этой наивности. Им не повезло.

Память у мамы была хорошая до последнего дня. Последний день наступил так стремительно, что никто и не понял, что он — последний, даже, наверно, она сама. А Дейл Карнеги так и остался лежать на подлокотнике ее кресла.