Антракт

Ольга Емельянова, 2021

Когда ушла мама, я перестала спать. Чтобы скоротать ночь и излить горечь потери, начала вспоминать и записывать. Ночи без сна были продолжительны и большая часть содержимого написана именно тогда. Через десять лет мне захотелось завершить написанное потому как жизнь продолжилась и много было успехов и утрат. В повествовании нет вымысла. Это реальная жизнь. В ней нет сюжета. Это мозаика из событий и людей.

Дедушка

Мы все, четыре внука и четыре внучки, звали нашего дедушку папой. Даже те, у кого был настоящий папа. Наш папа никогда не славился особым мастерством в каком-либо деле. Но он все умел и всегда работал. У него был металлический красный ящик, в котором хранились инструменты для работы. Меня он притягивал со страшной силой. Дед сердился и говорил, застав меня засунувшей в него нос, что девчонкам не положено интересоваться такими вещами. А еще я заворожено следила за тем, как он точит о ремень бритву перед тем, как начать бриться.

Дед патологически не любил деньги. Наверно, поэтому они не особенно в семье водились, точнее, не водились вообще. Всю бухгалтерию в доме вела бабушка. Время от времени между ними возникали ссоры из-за того, что дед не помнил, куда положил деньги. Для денег было два дежурных места: заначка для непредвиденных расходов — за божницей (прости, Господи), и под клеенкой на столе. А дед умудрялся запихнуть их куда-то еще с дежурными словами: «не люблю я их». Потом они, конечно, находились в самых неожиданных местах.

Дедушка не любил вспоминать годы войны. Мы знали, что он был в плену и работал в госпитале санитаром. Он никогда не рассказывал об этом времени и не выказывал своих санитарных навыков.

После войны он работал на нефтебазе. После очередного замера нефтепродукта обнаружилась его недостача. Обвинили нашего дедушку. Суд был скорым. Он не оправдывался. Сказал только одно: «Мои дети выросли, а у начальника — совсем малыши». И пошел в тюрьму. Говорят, моя сестра, когда его забирали, кричала на милиционеров: «Дураки, отпустите моего папу!»

Начальник оказался человеком совестливым, добился перепроверки результатов замеров, и вскоре было обнаружено, что цистерна стояла криво, и замеры неверны. Дедушку выпустили.

Иногда, даже, пожалуй, часто, у него случались немотивированные приступы гнева. Выражалось это в матюгании на всех, кто попадался на пути: движимый и недвижимый. Исключение составляли мы с мамой. Бабуля, устав слушать его нелитературные изыски, говорила: «Дед, бяссовестный, вот Нина приедет, все расскажу!» Или, если я была в зоне досягаемости, грозилась, что я услышу. Гнев сразу утихал.

Мама единственная из сестер получила высшее образование. Когда она приехала с дипломом и показала его родителям, дедушка с досадой сказал: «И за эти две корки ты столько трудилась!»

Когда я приехала к дедушке с дипломом, он стал называть меня на «вы». Я возмутилась такой метаморфозе в обращении. Он сказал, что только так может выразить уважение к моей учености.

Много раз в жизни бывали ситуации, когда я корила себя за простодырство и бесхитростность. Понимала, что выгляжу по меньшей мере идиоткой и ничего не могла с собой сделать. А какой я могла вырасти в семье, где такое поведение было нормой, где никто ни от кого ничего не скрывал и не прятал?

Жил по соседству с нами куркулистый мужик по фамилии Бантиков. Глухой забор его дома был выше человеческого роста в два раза. Типа, новый русский. Скользкая была личность, но своего он никогда не упускал, да еще и чужое прихватывал. Очень обидел он нашего дедушку. Мужские обиду на женские плечи в нашем доме не принято было взваливать, поэтому причина обиды осталась тайной. Но только Бантиков был единственный человек на селе, с которым дедушка до последнего дня своей жизни не здоровался. Когда дедушка умер, Бантиков прилюдно у гроба просил, плача: «Петька, прости!»

Первой из жизни ушла бабушка. Дед отказался уезжать из своего дома и, главное, возмущался: «Как я оставлю бабку?» Утром и вечером он ходил на ее могилу, перестал есть… Мама, уезжая, просила его: «Пап, поживи хоть лет пять». Он ей ответил: «Дочка, прожить бы пять месяцев…» Ровно через пять месяцев его не стало.

Навсегда в моей памяти останется мое последнее прощание с ними: едва сдерживающая слезы бабуля и дед, машущий фуражкой вслед автобусу, увозящему меня от них навсегда, и я в автобусе, опухшая от слез. Уж плакать я всегда умела!

Прошло почти сорок лет, как их нет на земле. Горечь потери притупилась. Осталась светлая грусть и безмерная благодарность за благородство их душ.