По следам Луны

Ольга Ракитянская, 2023

"Бродят бешеные волки по дороге скрипачей". Старшеклассница Аня открывает неожиданный смысл этих строк, когда учительница музыки просит ее передать новогодний подарок семье знакомых музыкантов. А в серебряной коробочке обнаруживается… обыкновенная луковица. Вот только обыкновенная ли? С этого дня жизнь Ани меняется навсегда. Ее ждут неожиданные открытия в истории собственной семьи, новые друзья, опасные приключения, тайны, которые слишком долго скрывали взрослые, первая любовь. Ей предстоит найти саму себя.В романе использованы мотивы славянской, финно-угорской, еврейской и германской мифологии.

Глава 5

В Зоомузей удалось выбраться только в пятницу. Сначала бабушка потащила Аню в гости к тете, на день рождения — «надо навещать родственников, они же самые близкие люди!» — и там старые… ну, не очень молодые… дядьки и тетки неуклюже топтались под попсу, обсуждали какого-то Павла Петровича из третьего отдела и ели селедку под шубой. Единственным подростком, кроме Ани, был тетин сын, Анин двоюродный братец Костик. Но он, как всегда, уткнулся в телефон, где то ли играл во что-то, то ли решал очередную шахматную задачку — он был членом шахматного клуба в школе или еще где-то. В любом случае, все это было Ане очень скучно. Она потягивала свой приторный лимонад («лучше бы честно пивка налили, а то они не знают, что мы все его давно попробовали!»), водила от нечего делать пальцем по узору на скатерти, глазела за окно, где, как на грех, даже ни одной синички не прыгало по кустам — и, хоть убей, никак не могла почувствовать этих людей «самыми близкими». Не только гостей и очередного тетиного бойфренда — эти-то ладно, они не семья — но даже саму тетю Наташу, братца и дядю Пашу. Может, бабушка и права: подрастешь — поймешь. Но только Ане отчаянно не хотелось вырастать так, чтобы это понять. Она изнывала от скуки.

А потом была вечеринка у одноклассницы, на которую Аня давно обещала прийти. Там не было попсы — Ирка фанатела по хип-хопу, даже на танцы ходила и мечтала попасть на сцену. Пили под шумок пиво, и разговоры были не про Павлов Петровичей, а про школу и про то, кто в какой лагерь поедет на лето. Но все равно — Аня и тут места себе не находила. Ей было не то чтобы скучно — просто что-то непонятное грызло ее изнутри, не давало покоя. Словно бы потеряла что-то и никак не может найти — да и было ли оно вообще, это «что-то»?

«Потеряется кто-то — и сам не знает, что потерялся»…

А может быть, она просто не могла дождаться — когда же продолжится приключение? И любое другое занятие — пусть даже школьная вечеринка — казалось досадным препятствием на этом пути.

…Аня уже подходила к дверям Зоомузея, раздраженно шлепая серебристыми сапожками-дутиками по раскисшей бурой каше — понадобилось же кому-то везде рассыпать эту мерзкую соль! — когда ей вдруг пришло в голову: а ведь Аурика даже не дала ей телефона или «Вконтакта» этой самой Виты Семенцовой. «Спроси Виту, она в курсе». А если ее сегодня вообще нет на месте? Ну да что уж теперь — Аня толкнула тяжеленные музейные двери, сделанные будто бы из целых древесных стволов (а может, так оно и было?), и очутилась в гулком сумеречном пространстве вестибюля.

Музей начинался прямо отсюда — из дальнего угла под лестницей (хотя можно ли было назвать эти высоченные пролеты «углом»?) на Аню уставился пустыми глазницами кряжистый бурый скелет мамонта. Она даже поежилась, как когда-то давно, в детстве — а впрочем, именно в детстве этот скелет ее скорее привлекал. Одновременно пугал и тянул к себе. Было в нем что-то, дышавшее немыслимой древностью, темными глубинами времен, куда так и подмывало заглянуть, свесившись через край. Наверное, так тянут к себе пропасти. Аня никогда не видела ни гор, ни пропастей, только читала о них в книжках — но каждый раз при этом невольно вспоминала того мамонта.

Она была в Зоомузее всего пару раз за всю жизнь. Оба раза это были школьные экскурсии — в первом классе и в шестом, когда у них началась биология. Походы эти ей запомнились мало: училка что-то говорила скучным голосом, тыкала то в одну витрину, то в другую, а они бесились и вопили, так что в какой-то момент к ним даже подошла ругаться тетка-смотрительница. Мальчишки ржали возле витрин с глистами — «Вау, глисты! Прикинь, в тебя такой заползет!», толпились вокруг нильского крокодила с распахнутой зубастой пастью. А Данька втихомолку попытался что-то нацарапать гвоздем на брюхе у акулы, которая висела безо всякой витрины, просто подвешенная к потолку. Конечно, у него ничего не вышло — до акулы он не достал, кто-то обозвал его дебилом, и они всей ржущей толпой отправились дальше — пугать смотрительниц.

И все же Аня постоянно чувствовала спиной присутствие мамонта. Даже когда хихикала над Данькой-дебилом с его гвоздем и над глистами. Мамонт был там все это время, смотрел на нее сквозь пролеты и стены пустыми глазницами, из самой пучины времен — пугал и звал. И еще была жаба-пипа. И лисята. Да, были еще лисята…

Странно, почему ей до сих пор не приходило в голову, что сюда можно было прийти и одной, без толпы одноклассников? И без училки?

За столиком в вестибюле, как и тогда, давным-давно, все так же скучала пожилая тетенька в теплой жилетке. Когда стукнула тяжелая дверь, тетенька оживилась — наверное, ждала, что Аня купит билет. Больше тут никого не было, музей казался совсем пустым и непривычно тихим — и оттого каким-то другим, не таким, как в те экскурсии. Каким-то… таинственным?

Аня решительно подошла к тетеньке:

— Мне бы Виту Семенцову. Я от Аури… Аурелии Ионовны. По поручению. Она в курсе.

Тетенька, чуть поварчивая для порядка, принялась куда-то звонить, а Аня запоздало спохватилась: Вита Семенцова… Она же даже не знает ее отчества. И полного имени — или это и есть ее полное имя? А вдруг сейчас придет такая же пожилая тетенька…

Странно, Аурика как-то сразу стала для нее просто Аурикой. Отчество совсем с ней не вязалось, да и полное имя звучало слишком напыщенно. Пожалуй, Аня могла бы даже сказать ей «ты». Борис Михайлович… Наверное, тут все дело было в его усах, да еще с проседью. И еще — в Бахе. Аня немного робела перед тем волшебством, с каким его пальцы тогда плясали на струнах, и звуки рассыпались из-под них серебряной пылью. Наверное, так же она робела бы, если бы перед ней явился настоящий волшебник из сказки, или Дед Мороз — а впрочем, разве Борис Михайлович не был настоящим? Как Василиса Ивановна? Как Аурика? Да, дело было в этом, а не в возрасте.

Но эта Вита… Кто ее знает.

— Привет! Это ты — Аня?

Как ей удалось подойти так незаметно?

Аня обернулась — и все сомнения сразу отпали. Перед ней стояла… девушка? Женщина? — чем-то неуловимо похожая на Аурику.

То есть вообще-то они были совсем непохожи. У Аурики волосы были темные с чуть заметной рыжинкой, слегка вьющиеся — а у Виты прямые и светлые, как солома, с сероватыми подпалинами. И глаза у нее были не карие, а серые, и нос без горбинки… И все же было в обеих что-то необъяснимо сходное.

Может, они родственницы? Дальние?

Вита смотрела на нее, улыбаясь широко и добродушно — даже, пожалуй, радостно ухмыляясь. Она была высокая, поджарая и голенастая — «неженственная», сказала бы бабушка, но в Вите это казалось вполне естественным.

«Она похожа на гиеновую собаку», почему-то подумалось Ане.

— Ты ведь за шариками? Они у меня в тринадцатой комнате. Пошли, отдам, заодно и чаю попьем. Ты ведь не торопишься?.. А то я сегодня на-ра-бо-та-лась! — она сладко потянулась все телом, изогнулась, раскинув в сторону руки — и вдруг резко бросила их вниз, замотав головой и весело фыркнув. Совсем как собаки, когда выбираются из воды.

…Они сидели за столом в тринадцатой комнате, среди каких-то папок и бумаг, перышек и косточек — странный беспорядок, от которого веяло совсем не отсутствием аккуратности, а чем-то одновременно серьезным и бесшабашным. Пожалуй, ветром дальних странствий. Как будто люди не наводят здесь порядок не потому, что ленятся или им и так сойдет — а потому, что все равно скоро уйдут отсюда куда-то далеко, на неведомые тропы, и принесут оттуда еще больше всяких странных вещей, вроде вон того птичьего гнезда из мха и глины, и все равно эта комната снова окажется завалена… И еще — все эти косточки и бумаги нужны им прямо сейчас, должны быть всегда под рукой, нет смысла убирать их в шкаф — потому что здесь постоянно идет какая-то безумно интересная работа, от которой трудно оторваться ради уборки.

Странно, Ане никогда не приходило в голову, что в Зоомузее может быть что-то еще, кроме залов с экспонатами. А тут, прямо над головой бурого от времени мамонта — они прошли мимо него, поднимаясь вверх по лестнице — оказался целый город из комнат и залов, которые Вита называла аудиториями.

Вита подливала ей в кружку с мамонтом (и тут он!) ароматный чай из каких-то травок — безумно вкусный, только Аня никак не могла догадаться, из чего он сделан. Он пах одновременно сладкими цветами и чем-то свежим, холодящим, мятным… Наконец, она решилась спросить. Вита довольно ухмыльнулась — видимо, ждала этого вопроса.

— Это таволга, дикая мята, зверобой, душица, листья малины и что-то еще — кажется, земляника… А Бер с Аурикой разве тебя таким не угощали? Это ведь они собирали.

— На даче?

— Почему? — Вита, кажется, удивилась. — В лесу, конечно.

«Ага, Аурика, наверно, биолог. Может, ботаник».

Аня вдруг поняла, что ничего про нее не знает.

— А Аурика… Она кто?

Вита пожала плечами.

— Она — Аурика. Поэт.

— Работает поэтом? В издательстве каком-то?

Вита воззрилась на нее так, будто перед ней вдруг вылезла жаба с коровьими рогами — и тут же расхохоталась, да так весело, что Аня даже забыла обидеться.

— Ну, ты даешь! Разве можно работать поэтом? Поэтом можно только быть. Жить. Вот ты — Аней работаешь, что ли?

— Так кто же она тогда — на самом деле? В смысле, кем работает?

— А разве то, кто ты на самом деле — это работа?

— Ну вот вы — биолог, наверно. И в Зоомузее работаете.

— Я здесь зимую, — Вита беспечно откинулась на спинку стула, закинула за голову тонкие руки. — Работаю, конечно. Лаборанткой. Но это до весны. А весной — поеду в заповедник, на Камчатку, учитывать птиц. Это тоже работа. А летом — на Белое море, буду нырять с аквалангом и помогать снимать фильм про морских ежей. И это — работа. А осенью — только меня и видели, буду на теплых морях учить людей плавать! И кто же я после этого?

«Бабушка сказала бы — бездельница, болтается по жизни, как…»

Аня откуда-то знала, что, если она это скажет — Вита только рассмеется.

Но разве это — правда?

— Вы… путешественница.

— Ну вот, видишь. И Аурика — тоже путешественница. И поэт.

«А я — Аня и… Интересно, кто же я? Вот дебилка, и сказать-то нечего…»

— И еще она моя ученица.

— Ваша… ученица?

Не может быть. Они ведь ровесницы, Вита и Аурика! Хотя — что Аня о них, собственно, знает?

— Сколько же ей лет?

— Знаешь, я как-то не спрашивала. У нас это не принято. Я просто учила ее — орнитологии. А она меня — языку… Греческому.

— Почему — греческому.

Вита пожала плечами, будто это само собой разумелось.

— Потому что английский я уже знаю.

У Ани уже голова шла кругом. Ей надо было за что-то зацепиться — что-то привычное…

— А… Борис Михайлович? У него усы седые. Он сильно ее старше?

— По паспорту — наверно, да. Я не задумывалась, но, — Вита что-то быстро прикинула в уме, — лет на двадцать, должно быть. Он что-то такое упоминал насчет Олимпиады 80-х, где мишка улетал… Но это по паспорту, не по нашему счету. А так — мне иногда кажется, что он ее ребенок. А чаще — что ровесник. А иногда — что старше, но насколько — не так уж и важно.

Вита вдруг подобрала ноги, уселась на стуле, обхватив колени руками, оперлась о них подбородком. Светлые волосы свесились двумя широкими прядями по сторонам головы.

— Знаешь, паспорт — это так скучно… Никогда не понимала, чего люди так с ним носятся. На самом-то деле — мы всегда разного возраста. Сидишь, например, над диссертацией, и такой взрослой-взрослой себя чувствуешь… А потом ныряешь с аквалангом — а на дне ежи, звезды морские, всякие рыбы, водоросли! И все, ты ребенок. Прямо как в первый раз видишь мир, и восторг телячий! Но и взрослая — тоже. С аквалангом нырять — это ответственность, знаешь ли… Взрослая и ребенок — одновременно, понимаешь?.. А еще бывает — человеку по паспорту, скажем, лет двадцать — а по мозгам он скучный старикашка. Все-то ему понятно, все-то у него расписано, да чтоб попрактичней — как он квартиру купит, машину, детишек нарожает, а они будут учиться и зарабатывать… А скажешь такому — путешествия или там музыка — он и вылупится на тебя: типа, а это еще зачем, в свободное время можно на дачу сгонять или там на гитарке чего-нибудь сбацать под хороший обед, вот и довольно. Тоска пенсионерская, как по мне. А еще бывает — человеку сорок или даже пятьдесят, а он все не знает, что же ему в жизни интересно, кроме компьютерных игр или там выпивки, живет — ни себе, ни другим, и ничего ему не доверишь, даже питательный шарик кому-нибудь передать, потому что ответственности у него — как у трехлетки. А еще бывает… И вот ты мне скажи, при чем тут паспорт?

«Ага, на некоторых пацанов как посмотришь — детский сад на выгуле. А Светка Чичкина — тети Наташин идеал, такая девочковая девочка, как старые тетки любят, они б, наверно, задружились, хоть и возраст. А я… А я — какая?»

Но ведь не спросишь…

— Слушай, а ты в Музее-то бывала?

— Конечно, бывала. С классом.

— Понятно, — вздохнула Вита. — И вы, конечно, ржали и бесились, тыкали пальцем в глистов и крокодила, а кто-нибудь из вас пытался нацарапать на пузе у акулы…

— Вы что, были там? Вы нас помните?

— Да нет. Просто все школьники ведут себя одинаково. Ну, почти все.

— А мне запомнился мамонт, — вдруг, неожиданно даже для самой себя, сказала Аня. Уж очень ей не понравилось это «все вы одинаковые». — И жаба пипа, у нее еще из спины лягушата вылуплялись. И…

«Рассказать ей про лисят? Или…»

Вита смотрела на нее своими странными светлыми глазами, все так же добродушно ухмыляясь. Пряди волос свисали по бокам головы…

— И еще мне было жалко лисят. Они там как бы играют… Но их же убили, чтоб чучело сделать. Таких маленьких.

Вита слушала ее с явным интересом, чуть склонив голову набок.

— А взрослых зверей и птиц тебе не было жалко? Их же тоже убили.

Об этом Аня как-то не задумывалась.

— Но маленьких же… жальче?

— Почему? В дикой природе всех едят, и маленьких тоже. Даже наоборот: чем ты меньше — тем больше желающих тебя съесть. И умирают — тоже все одинаково. И никто этого не хочет — ни маленькие, ни большие.

— Все равно, — Аня мотнула головой. — Если тебя съели — так хоть польза… кому-то. Кто-то поел и не сдох. А чучело… Я же не сдохну, если на него не посмотрю! И ради этого умирать?

— Все равно биологам нужен материал для изучения. А шкуру ведь не выкидывать потом. Хотя, знаешь — в чем-то ты права. Я тоже не люблю убивать ради чучел. Вот когда мы с практикантами дохлого коростеля в поле нашли… Как раз тогда Аурика у меня училась… А хочешь, — она вдруг выпрямилась на стуле, в глазах зажегся янтарный огонек, — хочешь, покажу тебе живое? Дикое? Приходи в воскресенье ко мне на экскурсию! Буду водить народ по лесопарку, показывать разных птиц. Бинокль у тебя есть?.. Ну ничего, выдадим из запасов. Придешь?

«Как мама хочешь быть?» — неприятно зазвучало в голове. «Та тоже — раз, и усвистала в лес…»

Но тут же навстречу знакомому голосу поднялась волна злости.

«А может, и хочу. Моя жизнь. Не заставите быть нормальной! И вообще… Это же не поход. Экскурсия, вроде школьной. Точно, так и скажу бабуле: в школе задали проект по биологии!»

— Приду. Только вот… Мне же шарики надо передать Аурике. А она на экскурсии будет?

Вита ухмыльнулась, потрепала ее по волосам своей худощавой рукой — как щенка по шерстке.

— Не торопись. Они все равно, скорее всего, уже в лесу. И раньше ночи воскресенья не вернутся.

— Как в лесу? На дачу поехали? А что там сейчас делать?

— Да что ты все про эту дачу, — как-то устало вздохнула Вита. — Говорят же тебе — в лесу. На болоте.

— Что, и ночуют там?.. Но сейчас же зима! Холодно!

— Не беспокойся, — весело фыркнула Вита. — Подозреваю, что вдвоем они не мерзнут!