Притчи у настольного огня. Поэмы, баллады, притчи

Павел Манжос

Рассказ, а уж тем более повесть и роман вытеснены просмотром телесериалов. Конкуренции с телевизором проза не выдерживает. Но у поэзии возможностей больше. Всё ещё завораживает слух рифмованная строка, и рассказы в виде поэмы, баллады и новеллы люди воспринимают с интересом. Темы предлагаемых произведений – это то, что волновало и продолжает волновать меня на протяжении всей жизни. Одни из них фантастичны, иные взяты из самой реальной жизни. Но уверен в одном: все они – часть моей жизни.

Блаженная Мадонна

Памяти моей тёти

Галины Васильевны Манжос

Так вышло. И могла ли знать она,

Что окровавит землю на рассвете,

Вороньих стай кормилица, война,

Пред памятью которой мы в ответе?

Так вышло. Взрывы бомб и вой сирен,

Рёв «юнкерсов» и пулемётный высверк.

И бой. И окружение. И плен.

Чужая речь и изощренный изверг.

Она любила Блока и Руссо

И верила в народ. Ей шел двадцатый.

Но прокатилось пыток колесо

По юности, наивной и крылатой.

Всего одна из миллионов жертв,

Кто начал жить, да жизни не изведал…

Сдало не сердце — сдал последний нерв.

И предал не язык — рассудок предал.

Был страшен бред, но чёрная тюрьма

Не собрала тех слов пустые комья.

Под пытками она сошла с ума,

В беспамятстве и веруя, и помня.

Её спасли — была ещё жива

И даже боль смогла переупрямить.

Зажили швы. Но нет такого шва,

Что заживил бы взорванную память.

И вот теперь, безвременье спустя,

Зачав во благе «от Святого Духа»,

В пустых руках баюкает «Дитя»,

Слова любви шепча «Ему на ухо».

Собак пересчитает из окна,

Закрыв глаза, соорудит ракету,

Чтоб переслать их с этой, где война,

На ту, на невоенную, планету.

И раз уж голубая тишина

На этой не мерещится планете,

То надо быть стартующим сполна

За всё, что не отвечено, — в ответе.

На самом деле… было всё не так,

И весь рассказ — гора словесной чуши!

И отчий дом, ночной расплавив мрак,

Чтоб не отдать врагу, сожгли «катюши».

И шли они дорогами войны —

Седая мать, она, её два брата,

К родне — на сухари, не на блины,

Да не дошли, и дуло автомата

Воткнулось в бок, и вывели на гать

Всех четверых — скосить очередями:

Нет «аусвайса» — значит расстрелять,

Зарыв их в общей безымянной яме!

Но умолила чем-то палача

Супруга машиниста-репрессанта,

И гнали их, неволи злой уча,

В страну беды, отринувшую Канта.

Всё пережили — и фабричный пар,

И плеть фолькс-дойч, и вышки с часовыми,

Свобода им была как Божий дар,

С отметками на судьбах пулевыми.

Педтехникум, потом — далёкий край

И новизна большой советской школы…

И был на вид не оберполицай

Директор, добродушный и весёлый.

Как водится, — женат. Из всех столбов

Он — среди первых по амурским плёсам,

А посему свободную любовь

Он предложил ей, пригрозив доносом:

Была, мол, за границей, и чуть что…

Мол, угождала немцам — всё же свой он…

Но получил за это и за то

Один плевок, какого был достоин.

И был донос, и был затем допрос —

Шпионская обыденная драма:

Тушение о кожу папирос,

Без сна — все ночи и побои хама.

Но отпустили — поняли: больна.

В бреду и с синяками на коленях

Домой, в Воронеж, ехала она

На электричках, без копейки денег.

Сказала мать, что нет утиль-сырья,

Но нищая в истертом, грязном платье

Вдруг прохрипела: «Мама, это я…»

И на пороге рухнула в объятья.

И вот теперь, безвременье спустя,

Зачав во благе — «от Святого Духа»,

В пустых руках баюкает «Дитя»,

Слова любви шепча «Ему на ухо».

Собак пересчитает из окна,

Закрыв глаза, соорудит ракету,

Чтоб переслать их с этой, где война,

На ту, на невоенную, планету.

А чтоб чего не вышло — до беды

Тут далеко ли новой! — бабка внуку

Врала про дочь на разные лады,

Потом, крестясь, шептала что-то в руку…

(2005)