Скомрах. Танец за Гранью

Полина Жандармова, 2023

В Великую Ночь, когда Тур выходит из верхнего мира в наш есть шанс схватить Судьбу за рога и стать Тёмным Скомрахом, способным плясать за самой Гранью. Можно подчинить себе Тьму и всех детей её. Можно перевернуть весь мир и стать его правителем. Главное – сделать выбор у Истока всех дорог. Шагнуть туда, откуда возврата уже не будет.

Часть 2. Изба в сердце леса

Глава 3. Первое пробуждение

Холод жег. С неимоверной силой, пробираясь до самого сердца и сковывая его льдом. Богдан чувствовал, как ледяной панцирь замедляет ритмичные удары в груди. Как с каждым мгновением чернота полыньи, пульсирующая вокруг, успокаивается и застывает. Он скользил ко дну — не падал, а медленно соскальзывал во тьму, чувствуя лишь этот обжигающий холод. Огонек, едва тлеющий где-то в самых далеких глубинах сознания, съежился и грозил угаснуть в любой миг. И единственный способ удержать его — заковать в лед. В искрящийся, мерцающий ярким кристаллом в бесконечной тьме лед. В ответ на это тонкая пока еще корочка засветилась, бережно окутывая искру. Богдан чувствовал, стоит ему потянуться к источнику света и тепла, обратиться к живому, пусть и едва тлеющему пламени, и он будет согрет. Но следом со всех сторон вспыхнет черный огонь. И он, объятый ревущей чернотой, будет сожжен в диких огненных всполохах хищной бездны. Она поглотит его, впитает в себя остатки того, что еще тлеет в груди, и Богдан сгинет во мраке. Потому он тянулся ко льду и холоду. Ледяная броня — последняя преграда на пути черноты к его сердцу.

Резкий свист разорвал черное безмолвие. Мир завертелся и Богдан почувствовал, как непреодолимая сила тянет его наверх, разрывая окружающий мрак. Чернота воды сопротивлялась. Тянула вниз, стремясь бросить Богдана на дно. Он понял, что еще немного, и его просто разорвет здесь, между небом и пропастью, между светом и тьмой.

— Выбирай, лёдо, — знакомый тихий смех звучал отовсюду. — Оставайся с нами. Тут тепло и спокойно. Нет тревог и печалей. Лишь Черноозеро и мы, его верные дети. Оставайс-ся… Ос-ставайс-ся.

Шептала вода? Или тьма? Или это само озеро разговаривало с Богданом? Или это мозг, лишенный последних глотков воздуха, начал посылать ему странные видения? Богдан понял, что вопреки всем знаниям, не задыхается. Наоборот, спокойно скользит ко дну, без паники и страха. Как будто всю свою жизнь он именно туда и стремился — в темное, неизведанное ничто, полное таких же неупокоенных душ. И едва это осознание пронзило разум, как Богдан начал сопротивляться. Что есть силы, он потянулся наверх. Туда, где бушевала метель, и царствовал холод. Туда, где он мог дышать, обжигающе-льдистым, морозным воздухом. Туда, где он был живым.

— Глупый-глупый лёдо, — рассмеялась темнота в ответ. — Там боль и страхи, страдания и горечь. Зачем тебе туда?

Голоса уговаривали Богдана сдаться. Но он что есть сил барахтался, в надежде выбраться на поверхность. И в какой-то момент понял, что тьма нехотя отступает. А сила, тянувшая его к свету, подхватывает и несет вперед. И огонь вгруди мерцает ярче, отзываясь на это движение, вторя ему, стремясь к свету и воздуху.

Время застыло и тянулось вечностью. Богдан барахтался, боясь лишь одного, что силы покинут его до того, как он, пусть и в последний раз, увидит свет. И тогда тьма и мерзкий шепот снова восторжествуют.

Рывок, и сильные руки выдернули Богдана прямо на лед.

— Не спасем, — прозвучал над головой сиплый мужской голос.

— Не удержим, — присоединился к нему второй.

— А ну! — прикрикнул третий. И обратился уже к Богдану: — Держись, малец. Борись, как боролся до того. Не сдайся на последнем шаге! Взывай к солнцу, что держишь в груди! Отдай имя Отцу стад и стань сыном его нареченным. Впусти его в сердце и отпусти дух мятежный на волю!

Богдан смутно понимал, что ему говорят эти странные голоса. Чего они хотят от него? Он видел, как снежинки кружатся перед лицом. Как лед блестит под чьими-то потертыми, покрытыми грязью и белесыми разводами сапогами. Но не понимал, что от него требуется. Амулет в его руке раскалился, отзываясь на слова неизвестного. Засветился темно-желтым светом и руку обдало теплом. Отчего-то Богдан знал, что этот свет не повредит льду. Не поглотит искру его, ставшую внезапно такой дорогой и важной. И потому, позволил пылающему кругляшку лечь на грудь. В тот же миг столп багряного пламени взвился до небес, окутывая Богдана с ног до головы.

— Отдай свое имя Отцу всего. Прими в дар новое, когда решит Он, — сквозь рев доносились до него отголоски фраз. Слова звучали на древнем, незнакомом языке. Но Богдан отчетливо понимал, что они означают.

— Отдай свое имя!

— Отдай имя в обмен на жизнь!

— Прими силу и жизнь иную, чтобы первозданный огонь ярко горел в твоей груди!

— От-да-ю, — одеревеневшими от холода и усталости губами прошептал Богдан. Искры рассыпались огненными снежинками, падая на глаза и губы. Над головой, к самому небу, взметнулась тень, и Богдан сжался — столько было в ней силы и мощи, что все остальное казалось незначительными песчинками.

— Принимаю, — откуда-то из-за края леса долетел тихий выдох.

И все кончилось. Ни бури, ни холода, ни голосов. Веки отяжелели, и Богдан понял, что проваливается в сон.

Просыпался он медленно и, будто бы, отрывками. Открывал глаза, чувствовал тепло и слабость, видел смутные, неясные тени, пляшущие перед глазами. И снова проваливался в темноту. В следующий раз выныривал, различал какие-то звуки — шорохи, скрип, стук, шаркающие шаги. И мир опять отключался. Сколько это продолжалось — Богдан не понимал. Тьма то накрывала с головой, снова, как тогда на озере, утягивая на самое дно, то отступала, превращаясь в серый сумрак. Но главное, что радовало — это обволакивающее тепло. Выжигающий все изнутри холод отступил. А окутывающее тело тепло было ласковым — как ластящийся кот. Богдан пытался бороться со слабостью и тьмой, но ничего не выходило. Лишь далекий тихий голос посмеивался где-то на границе сознания и призывал спать и набираться сил. И Богдан слушал этот голос, расслабляясь. Чувствуя, как в очередной раз тяжелеют веки, а дыхание успокаивается, сердце замедляется и сон накрывает беспомощное тело.

Иногда чьи-то сильные руки приподнимали его над кроватью. Следом в рот заливалось что-то горькое, пахнущее терпкими травами. В горле разгорался жгучий костер, но вскоре утихал. И Богдан чувствовал, как отступает слабость. С каждым разом все дальше и дальше. Скоро Богдан уже мог не засыпать столько, чтобы успеть расслышать тихий, чуть смеющийся голос. Он разговаривал с кем-то, но не получал ответа. Как будто хозяин голоса вовсе беседовал сам с собой. Задавал вопросы. Рассказывал какие-то истории, которые тут же стирались из памяти, посмеивался. Ходил по скрипящему полу, останавливаясь то там, то здесь. Подходил к кровати, на которой лежал Богдан, и долго смотрел на него. Богдан чувствовал этот взгляд и силился открыть глаза, чтобы, наконец, увидеть хоть одну живую душу. Но в этот момент усталость волной накатывала на Богдана, и он засыпал.

Сколько времени прошло с того момента, как Богдан провалился в полынью — он не знал. Здесь оно как будто вообще перестало иметь значение. Не было дня, не было ночи. Только редкие разговоры, горькие зелья и шаги, да тихий скрип. Он даже не знал, жив ли он на самом деле. Проснувшись в очередной раз, Богдан твердо решил встать с кровати, чего бы это ему ни стоило. Отяжелевшие веки никак не хотели подниматься. Руки и ноги не слушались, сколько бы Богдан ни пытался себя заставить встать. Тело словно не принадлежало ему больше. И страшная догадка пронзила сознание — он расслоился. Душа отделилась от тела. И на самом деле он умер, утонул там, в полынье, а дух его бродит где-то по комнате. Бочка Петровна рассказывала им однажды, что смотрела очень уважаемую научную передачу. И там сведущие ученые доказывали, что грешники — те, кто плохо ведет себя при жизни, после смерти расслаиваются. Тело их хоронят, а душа бродит беспокойная и страдает. Богдан тогда не поверил в этот бред. Но после встречи с зомби на озере, готов был изменить свое мнение.

— Вижу, проснулся, — раздалось над головой и глаза Богдана раскрылись, как будто по волшебству. Полутемная комната, окутанная мягким желтым светом, расплывалась перед взором. Лицо говорившего скрывала тень — как Богдан ни старался, не мог рассмотреть. Но по голосу понял, что с ним говорит мужчина. Скорее даже старик — столько было в этом голосе тихого спокойствия и мудрости.

— Д-да, — заикаясь, ответил Богдан и ужаснулся — собственный голос сиплый, каркающий, пугал.

— Тише-тише, попей, — Богдана снова приподняли и он приготовился к очередной порции травяной гадости. Но вместо этого почувствовал, как ноздри щекочет приятный сладковатый ягодный аромат.

— Не бойся, это шиповник с облепихой. Вкусно будет.

Богдан кивнул и припал к теплой чашке. В несколько глотков выпил отвар и медленно отстранился. Комната все еще покачивалась перед глазами, поэтому Богдан вцепился двумя руками в край своей лежанки.

— Поштормит маленько, это да. Но пройдет, если будешь сильным! — говоривший отошел и остановился чуть поодаль.

— Кто вы? Где я? Что случилось? — как горох вопросы посыпались один за другим.

— Тише-тише, ишь, какой шустрый. Меня зовут Мирто. Мирто Боян.

Богдан кивнул, принимая информацию и ожидая продолжения. Но Мирто молчал. И его образ все также ускользал от Богдана. Лицо как будто то расплывалось, то раздваивалось. Но больше всего попросту было скрыто одной из пляшущих теней.

— Что случилось? — не дождавшись продолжения рассказа, снова повторил вопрос Богдан.

— Умертвий, — спокойно, как будто сообщал, то за окном дождь, ответил Мирто.

— Что? Вы про зомби?

— Умертвий! — голос потяжелел. — Напридумывают всякой чертовщины. Тут с той, что лезет из-под снега совладать бы.

— А… — начал было Богдан и осекся. Комната снова закачалась перед глазами. А голову как будто сжали тиски.

— Умертвий, — сжалился, наконец, Мирто и пояснил. — Покойник, которого не предали земле. Такая особая разновидность упыря. Но упырь восстает из могилы и там его убить можно. С умертвием сложнее. Нет могилы, нет места, куда бы он мог вернуться. Так и бродит голодный и неприкаянный, пока не почуют, да не поймают ведьмаки.

— Так они существуют! — услышав знакомое слово воскликнул Богдан.

— Умертвии? А то. Поганцы редкие!

— Ведьмаки же! — поправил Богдан.

— А, ведьмаки. И эти конечно существуют. Тоже те еще поганцы. Наглые и нелюдимые. Не то, что мы!

Богдан хотел задать следующий вопрос, но замер, обдумывая. И пытаясь понять — голова идет кругом от того, что он еще не полностью восстановился, или все же от неожиданных открытий. То, что он встретил на болоте — собрат упыря. Он действительно видел ведьмака с мечом. А вот того, кто приютил его у себя, выхаживал и берёг всё это время, никак разглядеть не мог.

— Кто вы?

— Сказал же. Мирто Боян. Имя назвал, что тебе не так?

— А где я? — не унимался Богдан. — Почему я не могу вас рассмотреть? У меня что-то со зрением? Я… я расслоился?

— Чего? — усмехнулся Мирто. — Ты что, пирог что-ли, чтобы расслаиваться? Все с тобой хорошо. Будет. Позже. А не видишь, потому что рано еще. Как наступит срок — все откроется. Явь одолеет, да победит. Не тревожься понапрасну. Лучше спи!

И, словно по волшебству, Богдан соскользнул на подушку и снова заснул.

В следующее пробуждение в комнате все было таким, как и запомнил Богдан. Теплый желтоватый свет, тени, пляшущие по углам и стенам. На этот раз комната не качалась перед глазами и не уплывала при каждом движении.

— Мирто, — тихо позвал Богдан. Но никто не отозвался. Только тени колыхнулись и отступили, то и дело чуть подрагивая. Богдан понял, что сейчас он остался один. Может, проснулся не вовремя? Или ему почудился странный разговор про упырей и ведьмаков? Едва стоило вспомнить о событиях, что привели его в это место, голова тут же отозвалась тянущей болью, и Богдан тихо застонал. Зажмурившись, он обхватил руками голову, стараясь унять нарастающую боль.

— Сказано же было, не лезь, покуда не вернутся силы. Мал, да упрям ты, человече!

Незнакомый голос звучал как будто в самой болящей голове. Богдан открыл глаза и медленно огляделся. Но в комнате был только он.

— Я спятил! Сошёл с ума. Сдвинулся. Крышей поехал! — уверенно пробормотал Богдан, натягивая до самого лица одеяло. Он постарался распластаться на лежанке и не шевелиться. Мало ли, кто сейчас наблюдает за ним. Может, очередной умертвий?

Едва эта мысль проскочила в голове, как возмущенное фырканье раздалось в ответ откуда-то снизу. Богдан осторожно повернул голову и скосил глаза. Два блестящих желтых глаза, размером с блюдца, уставились на него из-под лавки. Богдан не сдержал вскрика, который из-за одеяла на лице больше был похож на мышиный писк, и зажмурился. А когда снова открыл глаза — ничего уже не было. Пролежав неподвижно, как ему показалось, несколько часов, Богдан снова провалился в сон.

Третье пробуждение вышло более удачным. Богдан сразу это понял, едва открыл глаза и увидел вокруг бледный дневной свет. Полумрак и тени остались там, в бессознательном. В воздухе витал приятный аромат выпечки. Желудок сразу отозвался громоподобным ревом, напоминая, что ел в последний раз Богдан очень-очень давно. В своей прошлой жизни.

— О, проснулся! Поднимайся, давай, умывайся! День на дворе! — Мирто был где-то поблизости и гремел посудой. Богдан медленно свесил ноги с лежанки и встал босыми ступнями на дощатый пол. Половица тут же приветственно скрипнула под ногой. Богдан вздрогнул и замер.

— Ну чего встал! Давай-давай, шевелись. Небось отлежал себе все бока за это время! — Мирто добродушно посмеивался где-то за спиной и Богдан, наконец, обернулся. У противоположной стены, вдоль окна, стоял широкий деревянный стол. Возле него и колдовал… мужчина? Старик? Мирто стоял спиной к Богдану и тот так и не видел его лица. Волосы, чуть вьющиеся, темно-серого цвета были вроде бы и седыми, а вроде и нет. Широкие плечи, сильные руки — Богдан помнил, как они тянули его наверх из полыньи, а потом поддерживали во время лечения. Немощным Мирто точно не был. Но и молодостью от него не веяло. Богдан нахмурился, так и не определившись, кто же перед ним. Мирто между тем махнул правой рукой в сторону:

— Иди там. Кувшин с водой, полотенце. Гребень найдешь.

Богдан пошевелил пальцами на ногах, почувствовал как прохладный сквозняк касается ступней и, наконец решившись, скрылся за занавеской. В тайне он надеялся найти в умывальне зеркало. Хотелось посмотреть, остались ли на лице следы после его приключений в лесу. Но ни зеркал, ни даже блестящей поверхности — ничего, что могло бы показать Богдану его отражение, он не встретил. Значит, не видать ему пока лица своего. От этой мыли Богдан замер.

— Ну что ты там застрял? Водяница утянула, что ли? — Мирто подошел и отодвинул занавесь.

— Я не помню своего лица! — не оборачиваясь прошептал Богдан. Подняв руки, он принялся ощупывать себя — рот, нос, щеки и уши, глаза — все было на месте. Но Богдан не помнил, как все это выглядит. Какого цвета у него глаза. Есть ли шрамы? Пальцы подсказывали, что нет. Но наверняка он не знал.

— Я не помню своего лица, — растерянно повторил Богдан, оборачиваясь. И воскликнул: — И не вижу вашего! Кто вы? Куда я попал? Что со мной случилось?

Голос льдистым звоном пролетел по избе. Разбился о бревенчатые стены, осыпался вниз острыми осколками, полными страха и горечи.

— Ну-ну, тише, тише. Ты на Грани.

— Я знаю, что я на грани! Я встретил какое-то чудовище в лесу. Я утонул в черной полынье. Я видел как утопился Жорик. Сам утопился, слышите? Сам просто взял и шагнул в полынью!

— Его заболтала туманница. Я не успел его спасти, — перебил Мирто.

— Что? Какая туманница? Что за сказки вы мне тут рассказываете? То восставшего мертвеца сочиняете, то каких-то туманниц и водяниц! Еще скажите, что это избушка на курьих ножках и во дворе сидит Баба Яга!

Злое шипение долетело откуда-то из-под лавки у стены.

— А ну! Не поминай! — прикрикнул Мирто и Богдан почувствовал, что сейчас заплачет. Разрыдается, как малолетнее дитё, у которого в песочнице отобрали машинку. И тут же волна злости окутала его с головы до ног. Он сжал кулаки и упрямо стиснул зубы. Ну, уж нет! Не рыдал из-за Сани и его дружков, и тут вытерпит! Еще какие-то сказки его пугать будут!

Мирто, все это время молча стоявший у стены, усмехнулся и махнул рукой в сторону лавки у стола:

— Пойдем, попьем чаю, да побеседуем.

— Ни шагу не сделаю, пока не ответите на мои вопросы! — уперся Богдан.

Мирто снова усмехнулся:

— Ишь ты, какой деловой. Я же могу и силой усадить. А? Может, сам таки усядешься?

Богдан поколебался пару мгновений, но в конце концов понял, что упрямиться, по меньшей мере, глупо. Потому с гордым видом прошагал к столу и уселся на лавку. И уставился на Мирто:

— Ну? Сел на пенек, дальше что? Съесть пирожок?

— Это было бы неплохо, — мужчина устроился напротив и протянул Богдану аккуратный румяный пирожок.

— Что за бред!

— Бери-бери, с ягодами! Со снежными! Силу телу и духу придают! Как надломишь, а оттуда вьюга-метель в лицо, да мороз льдистый!

Богдан настороженно взял протянутый пирожок, надломил его и закатил глаза. Внутри было обычное ягодное варенье.

Мирто, довольный собой, рассмеялся:

— Поверил же! Но шутки рано шутить, — в один миг он стал серьезным. — Скажи-ка мне лучше, что последнее ты помнишь?

Богдан помялся, отложил пирожок и замер, не зная, надо ли рассказать всё-всё или же только самую суть? Да и не был он уверен в том, что помнил. Воспоминания были слишком смутными, неясными. Может ему вообще всё это приснилось. Видя, что Богдан сомневается, Мирто подбодрил:

— Я уже начал раскрывать тебе тайны. Но в этом деле ты должен шагать мне навстречу. Иначе ничего не получится!

— Что не получится? — не решаясь приступить к рассказу, ответил Богдан.

— Спасти тебя не получится, — честно признался Мирто.

— Так вы же уже спасли меня!

Мирто тяжело вздохнул и покачал головой.

— Я же сказал. Ты на Грани. Между Явью и Навью. Изба эта стоит на границе миров, стережет покой тех, кто ушел и тех, кому еще не время уходить.

— Так я… — голос Богдана внезапно охрип. — Я… умер?

— Нет, — снова качнул головой Мирто. — Ты застрял между двух миров. Точнее даже между трёх. Но сейчас не это важно. Спасти тебя прежнего было почти невозможно. Но есть шанс спасти тебя будущего, понимаешь?

— Нет, — честно признался Богдан.

Мирто сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду. И задал следующий вопрос:

— Что ты знаешь о народе Скомрахов?