О чём молчит Феникс. Фантастическая повесть

Раиса Крапп

Три сюжетные линии тянутся по полотну текста: история Гарда, танцора женского танца, пленника с независимым характером; история Стрелка и Принцессы из книги Стаса Маренго и история самого Стаса, оказавшегося неведомо где, неведомо с кем, в боевой группе специального назначения. При том, что писатель Стас Маренго умер на первых страницах книги.Плетется косичка из этих линий. И до конца читателю кажется, они никогда не пересекутся, что невозможно им логически сойтись в одной точке.

Глава тринадцатая

Гратуар бен-Яира

Сафа издали увидел Атраса. Кто-то, знакомый псаря, поднялся ему навстречу и с широкой улыбкой дружески хлопал по плечу, указывал на свой стол. Сафа замахал рукой, привлекая внимание. Он уже почти огорчился, что старый приятель останется там, когда Атрас, перебросившись парой слов со знакомым, двинулся в сторону Сафы. Пока он шёл через зал, его ещё несколько раз окликали, приветствовали, он отвечал, но не останавливался, и Сафе это было очень приятно — им всем Атрас предпочёл его, гратуара бен-Яира.

— Рад видеть тебя, дорогой друг, — с искренней радостью приветствовал он Атраса. — Не составишь ли мне компанию на сегодняшний вечер? — указал он на диван по другую сторону стола.

— Охотно, — согласился тот и прошёлся беличьей кисточкой по кичливой душе Сафы: — В умной беседе ума прикупишь, а в глупой и свой растеряешь.

— Истинно, истинно так! — глаза гратуара масляно заблестели от удовольствия.

Атрас с удобством расположился на мягком диване, и тотчас рядом возник половой в длинном, кофейного цвета фартуке, готовый принять заказ нового гостя.

— Что сам посоветуешь? — спросил Атрас. — Чтобы сытно и желудку не в тягость.

— Карп сегодня очень хорош. Только советую не жареного, а тушёного в огуречном рассоле пополам с белым вином. А к карпу не изволите ли разварной картошечки в луковом соусе?

— Неси, — кивнул Атрас. — Да ещё подай-ка нам с другом ратафии лучшей, какая есть.

— Есть на персиковых косточках, на трёх фруктах, на мекодийском перце.

— Вот последней неси, осьмериковый кумган. Да зелени всякой большое блюдо.

Обменялись ритуальными вопросами о здоровье и благополучии, опорожнили неторопливо по первому деревянному стакашу крепкой, обжигающей ратафии. Только в «Толстом Робине» к ней подавали, как положено, деревянные стакаши. В других заведениях ратафию наливали то в стеклянные бокалы, то в мельхиоровые чары, но правильно было — в деревянные стакаши.

Карп и вправду был хорош. Ратафия способствовала аппетиту, и Сафа, по рекомендации Атраса, потребовал и себе карпа в дополнение к крупяному, томлённому в печи, супу с гренками и к бараньей ноге в тыквенном рагу.

— Не видел тебя давно, брат Сафа. Служба твоя и часу свободного не оставляет?

— Так знаешь ведь, кампания последняя непрестанного внимания государя нашего требовала. Совещания, советы военные, встречи разные. Я редко когда отпущен бывал. Это когда уж узким самым кругом беседу вели, самые доверенные люди владыки нашего бен-Яира. А потом и вовсе — стали прибывать визиты из новых земель. Миссии всякие с верительными грамотами и заверениями. Тут уж государь непременно в великолепии и суровости быть должен.

— Нелёгкая у тебя служба, Сафа. Стоять недвижно долгими часами, да ещё оружие наизготовку держать. Удивляюсь на твою выдержку.

— Было очень мало дней, которые я не начал специальными упражнениями на выносливость и силу. Часто до свету вставал, но час для них находил непременно. А теперь ещё велено смену себе готовить. Прислали мне дюжину молодцов, чтобы посмотрел сам да выбрал, кто гож для такой службы. Выбрал троицу. Вот ими теперь ещё заниматься надо, для них время находить.

— Что я слышу, Сафа, неужто на пенсию собрался?

— Нового гратуара за месяц не подготовишь. А пенсия что, дело хорошее. Может, меня, как тебя, к другому какому делу Саидхарун определит. А, может, жену возьму. Она мне ещё детей нарожает.

— Правильно мыслишь, — Атрас наполнил стакаши. — Ну, давай, Сафа, за твоих будущих детей выпьем.

Выпили, закусили в молчании.

— Забавные они, дети-то, — заговорил опять Атрас. — Владыка мне на псарню пацанёнка определил. Правда, не пойму, хочет ли, чтоб я тоже, подобно тебе, делу своему обучил, или другую какую задумку имеет.

— Что за малец, с городу, что ли? — Как Атрас и рассчитывал, новшество на псарне не могло скользнуть мимо внимания Сафы, он непременно должен был узнать о ней поточнее.

— Нет, не городской. Не наш. Саидхарун собственноручно его на псарню привёл и к щенкам сунул.

— О как! — в глазах гратуара загорелся огонёк интереса.

— И знаешь, что сказал при этом? Щенку место со щенками, сказал.

— А что за мальчонка, говоришь? — посмотрел Сафа пристально.

— Да маленький совсем. Поди и четырёх годков нет.

— Давно он у тебя?

— С полгода, может побольше чуток.

— Ааа… Вон куда определили мальца!

— Неужто знаешь, про кого речь ведём?

Сафа отвечать не спешил, отправил в рот веточку петрушки, старательно её пережёвывал. Потом спросил:

— Светлые волосы, голубые глаза?

— Точно. И кто ж он такой? — Атрас снова разлил рафию, щёлкнул пальцами, привлекая внимание полового, указал на опустевший кумган.

— Мы уж говорили про недавнюю кампанию. Добыча богатой была. Вот пацанёнок этот — тоже богатая добыча.

— Что не из простых он, это я по повадкам его понял. Выходит, есть планы на него у владыки нашего.

— Не надо тебе в то вникать, Атрас. И сказать я тебе больше ничего не могу.

— Да мне секретов и не надо, Сафа. Так ведь, к слову пришлось. Забудь.

Понял Атрас, что ещё знает гратуар о мальчике, но расспрашивать бесполезно, да и ни к чему показывать свой особый интерес.

Ещё около часа провели они за неспешной едой и беседой. Атрас рассказал несколько новых сплетен, что ходили среди дворцовой челяди, смешных побасок, от которых Сафа валился на диван и утирал слёзы, и распрощался, оставив захмелевшего гратуара, довольного встречей со старым приятелем и с приятностью проведённым временем.

Мальчик спал на своей скамье. Атрас, прежде чем лечь, сидел на топчане и смотрел на мальчика. Он думал о том, что Саидхарун бен-Яир определённо имеет какой-то замысел на его счёт. И что, скорее всего, жизнь малыша сладкой не будет. Мысли Атраса горчили сожалением.