Замуж за лучшего друга

Рина Фиори (2024)

— Мы поженимся, — заявляет друг, вгоняя меня своим предложением в ступор.– Как это поженимся? Зачем? — пищу растерянно, а сама не останавливаясь, продолжаю покачивать младенца, уснувшего на моих руках.Его сына. От другой девушки.– Тебе нужно скрыть ото всех измену жениха, так? Ты же этого хотела? Не отменять свадьбу?Киваю, совершенно не понимая, на что сейчас подписываюсь.– А мне нужна жена, чтобы мой ребёнок остался со мной, — припечатывает категорично и переводит взгляд на подкидыша.

Глава 2

— Боже, что это? — выдыхаю растерянно, пока Богдан, сорвавшись с места, убегает вниз.

Присаживаюсь на корточки перед люлькой и заглядываю внутрь. Маленькое сморщенное личико буквально зарыто в ворохе грязных пелёнок и каких-то тряпок, а ведь на улице самый пик жары.

Хочется вынуть малыша из этого безобразия, тем более, я совершенно не могу понять, дышит ли ребёнок, но предпринимать какие-либо действия без Богдана не спешу.

Романовский возвращается примерно через минуту, становится напротив двери, широко расставив ноги и уперев руки в бока, и отрицательно качает головой.

— Никого? — роняю без всякой надежды в голосе.

Друг побежал вниз, чтобы, если повезёт, поймать того, кто посмел оставить ребёнка.

— Никого, — цедит обречённо.

Тоже наклоняется к люльке, но в отличие от меня, не боится и отодвигает в сторону пелёнки.

— Ну, что за люди, а! — причитаю, накрывая ладонью лоб. — Есть же больницы, детские дома, беби-боксы в конце концов. Какой ослице пришло в голову подбрасывать ребёнка в подъезд к незнакомым людям?

Мой голос вот-вот готов сорваться, а в груди так давит, будто это моего ребёнка выкинули на улицу. Ну, что за мать такая могла это сделать?

Богдан приподнимает руку вверх, а потом прикладывает указательный палец к своим губам, давая мне знак замолчать.

— Спит? — замираю в ожидании ответа, неспособная сделать хотя бы вздох.

Богдан кивает, и я выдыхаю облегчённо, потому что ожидала чего угодно и даже того, что младенец окажется мёртвым.

Парень продолжает рыться в люльке, пока, наконец, не вынимает из неё файл с какими-то документами.

— Что это? — заглядываю за его плечо с любопытством. — Свидетельство о рождении?

Удивлённо вчитываюсь в имя и фамилию ребёнка. Странно это всё, я думала, что кукушки стараются оставаться инкогнито, а не светить своими данными, когда выбрасывают ребёнка.

— Дан, давай вызовем полицию, а? — тяну жалобно. — И скорую, мало ли что с малышом, когда он родился?

— Неделю назад, — отвечает мрачно друг, продолжая рассматривать содержимое файла.

Не верю, нет. Как такое вообще возможно? Недельного ребёнка выкинуть, как котёнка бездомного? Котят, и тех жалко, когда выбрасывают, а тут человек, не понимаю, нет.

Сейчас полно кризисных центров, в которые можно обратиться новоиспечённой мамочке, если больше некуда пойти и нет средств к существованию.

Пока парень разбирается с документами, я расхаживаю взад и вперёд, тщетно пытаясь справиться с внезапно возникшей головной болью. Щелчок и тихий поворот ключа в замочной скважине заставляет меня обострить слух в поисках источника звука.

Оглядываюсь по сторонам, краем глаза замечая, что друг рассматривает какие-то фотографии.

— Дан, соседка, — машу рукой в сторону квартиры напротив.

Романовский, недолго думая, хватает переноску с ребёнком в одну руку, второй обнимает меня за талию, и все вместе мы скрываемся за дверью его квартиры.

— Ой, а что мы скажем полицейским? — вскрикиваю тихонько, боясь разбудить малыша.

Парень не отвечает, широким шагом направляется в гостиную, а мне ничего не остаётся, как только семенить следом.

Богдан ставит переноску на пол, но тем временем не выпускает из рук документы, которые нашёл в люльке.

— Так, я вызываю скорую и полицию, — прокручиваю в руках телефон и выбираю нужный номер, но дозвониться не успеваю, потому что буквально через несколько секунд в люльке начинается возня и тихое мяуканье.

Мы переглядываемся с парнем, и я первая дёргаюсь к малышу. Аккуратно вынимаю младенца, отбрасывая в сторону ненужные тряпки.

— Кажется, ему надо поесть и памперс…

— Поменять? — подсказывает парень.

— Надеть, — отвечаю сквозь слёзы, не в состоянии отвести взгляда от крошечного комочка на своих руках.

Нерадивая мамашка даже не потрудилась надеть на малыша подгузник, просто завернула в несколько грязных пелёнок, которые уже успели намокнуть.

Сердце больно сжимается, неспособное принять ту жесткость, с которой вынуждено столкнуться.

Богдан крепко сжимает кулаки, а потом поднимается с дивана и идёт к журнальному столику, чтобы взять в руки телефон.

— Сначала закажу доставку, чтобы покормить ребёнка, а потом уже вызову, кого следует, — постановляет друг.

Машинально диктую ему, что может понадобиться для младенца. У моей тёти трое детей, и я с детства помогала ей, нянчилась, так что у меня превосходный опыт в этих делах.

Прохаживаюсь из одной стороны комнаты в другую с ребёнком на руках, и к своему удивлению обнаруживаю, что младенец вновь засыпает.

Класть его обратно в люльку выше моих сил, поэтому я просто присаживаюсь на край дивана вместе с малышом на руках.

Всё это время Богдан не сводит с меня глаз, пристально рассматривая, словно видит впервые.

— Что? — шепчу, чтобы не разбудить ребёнка. Хотя бы пока не приедет доставка с детским питанием.

— Ничего, просто непривычно видеть тебя с ребёнком на руках, — отвечает с теплотой в голосе и отводит взгляд.

— Когда ты вызовешь полицию и скорую? Я не уверена, что заказанная нами смесь точно подойдёт ребёнку. Это же всё очень серьёзно, Богдан, его нужно показать специалистам, да и полиция должна заниматься поиском матери…

— Я не буду вызывать полицию, — отвечает категорично.

— В смысле, Богдан, а скорая? — продолжаю настаивать и взывать к здравому смыслу своего друга.

— Вместо скорой приедет дядя Боря, если ты не забыла, он лучший педиатр в городе.

Ну, да. У Романовского старшего помимо основного бизнеса осталась ещё частная клиника, которую он купил давно, лет двадцать назад, может, чуть меньше. И там полно врачей, с некоторыми из которых знаком и Богдан.

Насколько я знаю, дядя Егор даже хотел скинуть на сына руководство клиникой, но Богдан выбрал специальность совершенно в другой сфере, чем вызвал недовольство родителей в своё время. Так же как и я, выбрав профессию блогера, вместо того, чтобы приобщаться к семейному бизнесу.

Спорить с парнем, особенно когда у меня младенец спит на руках, не самая лучшая идея, поэтому я благоразумно молчу. Тем более, надеюсь, что врач внесёт свою лепту и объяснит парню, что он поступает неправильно.

Спустя минут двадцать приезжает Борис Александрович.

Седовласый мужчина окидывает хмурым взглядом ребёнка на моих руках, но лишних вопросов не задаёт.

— Где я могу его осмотреть? — интересуется сухо, обращаясь к Богдану. — Нужен стол или хотя бы кровать.

Парень встаёт с дивана и идёт в свою комнату, спустя полминуты возвращаясь оттуда с полотенцем в руках. Расстилает его прямо на диване и кивает, чтобы я положила малыша.

Мне непонятно поведение Богдана: он слишком загадочен и молчалив. Но сейчас не до того, чтобы выяснять причины и закидывать Романовского вопросами.

В дверь звонят, и Богдан уходит, чтобы встретить доставку, а я пока укладываю спящего ребёнка на полотенце и аккуратно снимаю с него оставшуюся тоненькую пелёнку.

То, что предстаёт перед моими глазами, заставляет сердце сжаться в очередном болезненном спазме. Пуповина, она даже ещё не зажила до конца, и прищепочка, которую обычно цепляют в роддоме, на месте.

Чувствую, как по щеке катится слеза, но ничего не могу с собой поделать. Я выросла в полной и любящей семье, в которой помимо меня ещё двое младших детей, и никогда в жизни не видела подобной жестокости.

Родители нас любили и баловали, давая всё самое лучшее, и потому мне сложно понять, что должно быть в голове у женщины, выбросившей своего ребёнка, как вещь.

— Возраст ребёнка? — спрашивает Борис Александрович, вырывая меня из размышлений.

Ловкими отточенными движениями он проводит необходимые манипуляции, прослушивает лёгкие и сердечко, прощупывает животик. Малыш кряхтит, но упорно продолжает спать.

— Богдан сказал, что неделя, — отвечаю мужчине, не сводя при этом глаз с маленького создания.

Врач вынимает из своего чемоданчика какие-то препараты, быстро обрабатывает пуповину и снимает перчатки.

— Я напишу рекомендации по уходу, список препаратов и название смеси, которая должна подойти. Через три дня приеду ещё раз, — вынимает из кармана халата листок и ручку.

Он спрашивает у меня, знаю ли я, как кормить ребёнка, подмывать и менять подгузники. Я киваю на автомате, совершенно не понимая, к чему Борису Александровичу понадобилась это информация.

— Подождите, — хватаю мужчину за руку, — а как же поликлиника? И полиция? Этот ребёнок, он… — хочу сказать, что нам его подкинули, но не успеваю.

В комнату входит Романовский, да и врач со мной разговаривать, судя по всему, не намерен.

— Это будет решать Богдан Егорович, — кивает на парня и выходит, оставив меня одну с маленьким, ворочающимся на спинке комочком.

Друг идёт провожать доктора, а я растерянно присаживаюсь на диван рядом с ребёнком, который медленно разлепляет заспанные глазки. Даже взгляд ещё не фокусирует, совсем ведь крошечный.

Поднимаюсь и иду к столику, на котором лежат документы и свидетельство о рождении, а ещё рекомендации доктора. Пробегаюсь глазами по списку лекарств, который не говорит ни о чём, и вспоминаю, что видела какие-то фотографии у Богдана в руках.

Нахожу их в файле со свидетельством о рождении и застываю, как вкопанная. На фото изображены трое: Богдан, его друг, который учился с ним все эти четыре года, и какая-то девушка.

Судя по антуражу, они сидят в каком-то клубе, девица в самом центре, и её руки на плечах у парней. Кому из них она отдаёт предпочтение, сложно определить по одной лишь фотографии.

Жадно всматриваюсь в лицо девушки, и в этот момент в комнату входит Романовский.

Резко разворачиваюсь и, словно преступница, прячу фотографию за спиной.

— Его надо покормить, — киваю на лежащего на диване ребёнка, — я могу. Я умею, ты же знаешь, у тёти Ульяны дети… — тараторю, как из пулемётной очереди, лишь бы не спрашивать о том, на что боюсь услышать ответ.

— Хорошо, — отвечает парень безучастно, и меня его спокойствие начинает раздражать.

Ну как, как он может быть таким холодным и непробиваемым, когда надо бить тревогу, вызывать все возможные инстанции и искать мать ребёнка?

— Богдан, когда мы позвоним в полицию? — повторяю вопрос, который задавала парню около часа назад.

Я честно старалась держать себя в руках, но сил не осталось, и если Романовский сейчас же не приступит к каким-то вразумительным действиям, я за себя не ручаюсь.

— Ты понимаешь, что это не игрушка — это живой человек. Его нельзя просто подлечить и выставить на улицу, нужно искать мать или родственников в конце концов, — чувствую, что срываюсь на истерику.

Эмоционально взмахиваю руками, попутно вытирая вновь выступившие из глаз слёзы.

— Не нужно, — припечатывает парень. — Не нужно никого искать. Это мой ребёнок.