Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

Рон Черноу (1998)

Джон Дэвисон Рокфеллер-старший, знаменитый американский предприниматель, филантроп, первый долларовый миллиардер в истории человечества. До сих пор он остается богатейшим человеком в мире. Однако его жизнь была в исключительной степени полна безмолвия, таинственности и недосказанности. Хотя он возглавлял крупнейшие коммерческие и благотворительные предприятия своего времени, о его личности известно мало. Он мастерски менял обличия и жил, окутанный слоями легенд и прикрываясь многочисленными масками. Известный американский писатель, журналист и биограф Рональд Черноу попытался раскрыть личность этого человека незаурядных способностей, сумевшего достичь головокружительного успеха в бизнесе.

Глава 6

Поэзия века

Период после Гражданской войны породил больше всего авантюристов и мечтателей, пронырливых людей и умеющих уболтать торгашей, шарлатанов и жуликов за всю историю Америки. Страну смела настоящая мания на патенты и изобретения, все возились с какими-то новыми приспособлениями. Это было время громких речей и завышенных ожиданий. Как всегда в условиях затянувшейся войны, миллионы людей отложили свои жизни до завершения ужасающего кровопролития, а затем вернулись к личной жизни с новым рвением. Неожиданное богатство молодого бизнесмена, такого как Рокфеллера, подпитывало зависть у возвращающихся солдат, которые хотели сравняться с ним в удаче. Денежная лихорадка стала, отчасти, реакцией на войну, которая взвывала и к худшему, и к лучшему в национальном характере, и в результате благородство крестового похода Линкольна часто принижалось корыстными подрядчиками, действовавшими под вывеской патриотизма. Для многих на Севере высокая драма сохранения союза и освобождения рабов исчерпала их способность к альтруизму и оставила после себя осадок жадности.

Вот как описал эти годы несдерживаемого роста банкир Томас Меллон:

«Такие времена редко приходят, и вряд ли чаще, чем раз в жизни. В период между 1863 и 1873 годами легко было разбогатеть. Постоянно и устойчиво росла стоимость собственности и товаров, активного рынка. Достаточно было купить что-то и подождать, а потом продать с прибылью; иногда, как, к примеру, в недвижимости, с очень большой прибылью за короткое время»¹.

Возник новый культ возможностей, породивший поколение предпринимателей лидеров, для которых работа являлась величайшим приключением, какое только могла дать жизнь. Как Марк Твен и Чарльз Дадли Уорнер написали в книге «Позолоченный век»: «…перед молодым американцем открываются бесчисленные пути к обогащению; в самом воздухе и в широких горизонтах страны звучит призыв к действию и обещание успеха»². Или, по словам персонажа романа Уильяма Дина Хауэллса «Возвышение Сайласа Лэфема», «Несомненно, деньги сейчас — главное. В них — романтика и поэзия нашего века»³. Новыми полубогами стали предприниматели, самостоятельно добившиеся успеха, и обильная литература по работе над собой проповедовала, что молодые люди, которые много трудятся и откладывают деньги, могут войти в пантеон миллионеров. Этот новый промышленный бум принизил власть старой аристократии и сельской элиты, заменив их новой породой людей, выбившихся из низов: экономные хищники, слишком занятые зарабатыванием денег, чтобы заботиться о традициях. В эпоху Великого пикника — меткое название, введенное историком литературы Верноном Паррингтоном — господствовали бесцеремонные предприимчивые люди на железных дорогах, в транспортных компаниях и в управлении акциями: Джей Кук, «Коммодор» Вандербильт, Джей Гулд, Дэниел Дрю, Джим Фиск и многие другие. В эту эпоху страну возглавлял беспомощный президент, генерал Улисс С. Грант, бывший до войны предпринимателем из маленького городка, влюбленный в богатых, сколько бы они ни обдирали его.

Мнение общества об этих грандиозных событиях разделилось. Жажда наживы растила новые состояния и выстраивала промышленную инфраструктуру, подготавливая сцену для индустриального превосходства Америки, но одновременно выбивала людей из привычной жизненной колеи предчувствием чего-то пугающего, огромного и непонятного, что кардинальным образом трансформировало их невинную страну. Гражданская война побуждала людей, начиная новую жизнь, отречься от прошлого. Как выразил это Грант в своих мемуарах: «Война породила дух независимости и предприимчивости. Сегодня чувство такое, что молодой человек, чтобы иметь возможность подняться выше, должен вырваться из своего старого окружения»⁴. Пока люди искали неэтичный короткий путь к успеху, всеобщая гонка за богатствами угрожала захлестнуть существующие моральные нормы и низвергнуть авторитет церкви и государства.

Триумф Севера означал рост господства урбанизации, иммиграции, промышленного капитализма и наемного труда над аграрной экономикой Юга, призванной стагнировать десятилетиями. Война резко ускорила экономическое развитие, способствуя росту заводов, фабрик и железных дорог. Стимулируя технологические инновации и стандартизацию продуктов, она возвестила о приходе более регламентированной экономики. Мир мелких фермеров и коммерсантов начал увядать, отодвинутый на задний план исполинским новым миром массового потребления и производства. По мере того как развитие железных дорог набирало обороты, населяло Запад и завершилось кульминацией пуска первой трансконтинентальной железной дороги в 1869 году, оно породило сопутствующую манию земельных сделок, размещения акций и разработки недр. Люди поспешили использовать миллионы акров природных ресурсов, которые впервые можно было расчетливо выставить на рынок.

Иными словами, к концу Гражданской войны возникли условия для индустриальной экономики впечатляющих новых пропорций. Перед войной в федеральном правительстве числилось всего двадцать тысяч служащих, и оно сторонилось попыток регулировать бизнес. В отличие от Европы, у Америки не было традиций политического абсолютизма или главенства церкви, которые могли бы охладить дух предпринимательства, слабая фрагментированная политическая система позволяла коммерсантам процветать. В то же время Америка имела законодательный и административный аппарат, необходимый для поддержания современной промышленности. Существовало уважение к частной собственности и контрактам; люди могли зарегистрировать компанию с ограниченной ответственностью или объявить банкротство; а банковский кредит, пусть еще и не такой обильный и пусть при очень фрагментированной банковской системе, был доступен везде. Со временем правительство переписало правила капиталистической игры, усмирило тресты и сохранило конкуренцию, но, когда Джон Д. Рокфеллер взялся создавать свое состояние, отсутствие четких правил, видимо, способствовало творческому напору новой индустриальной экономики.

Вероятно, ни одна отрасль так не завлекала ветеранов Гражданской войны обещаниями разбогатеть за ночь, как нефтяная. Невероятное множество разношерстных демобилизованных солдат, многие все еще в форме и с ранцами и ружьями мигрировали в северо-западную Пенсильванию. Невозможно было устоять перед потенциальными барышами, будь то в бурении или во вспомогательных услугах; люди могли потребовать в два или в три раза больше денег, чем они осмелились бы просить в городе. Ида Тарбелл размышляла о том, что «этот уголок Пенсильвании собрал больше мужчин, чем, вероятно, любое другое место в Соединенных Штатах. По всему месторождению были разбросаны лейтенанты, и капитаны, и майоры — и даже генералы»⁵. Они принесли с собой военный подход к организации и воинствующий дух конкуренции, но они жаждали быстрой добычи и почти не демонстрировали намерений сформировать стабильное длительное предприятие, оставляя лазейку для ориентированного на систему Рокфеллера.

Война отрезала поставки с Юга скипидара, из которого делали конкурирующий осветительный продукт, камфин, тем самым простимулировав рост спроса на керосин. Война нарушила и китобойный промысел, и цены на китовый жир выросли вдвое. Керосин заполнил образовавшуюся пустоту, выдвинулся как основной продукт экономики и был готов к сумасшедшему послевоенному буму. Эта горючая жидкость продлила день в городах и разредила безлюдную тьму в селах. Нефть обеспечила смазочные материалы для колес тяжелой промышленности. Хотя вся нефтяная промышленность мира была втиснута в западную Пенсильванию, последствия ощущались везде. В 1865 году в письме бывшему офицеру штаба конгрессмен Джеймс Гарфилд ссылался на нефтяное помешательство: «Я беседовал о нефти с некоторыми представителями, занятыми в этом деле, так как вам известно, что лихорадка не на шутку захватила Конгресс… Нефть, не хлопок, теперь король в мире коммерции»⁶. Вскоре Джон Д. Рокфеллер будет править в этом мире, как абсолютный монарх.

Во многом Рокфеллер казался инструментом, тонко настроенным на дыхание времени, чистейшим воплощением динамичного, захватнического духа послевоенной эпохи. Как других магнатов Позолоченного века, его сформировала собственная вера в экономический прогресс, в применение науки в промышленности и в судьбу Америки как экономического лидера. Он приучил себя добиваться своего, подчиняя каждый импульс мотиву прибыли, работая над неуправляемыми эмоциями и стремясь почти к буддистской отрешенности от своих желаний и страстей. «Я имел скверный характер, — говорил Рокфеллер. — Думаю, можно сказать — отвратительный, если сильно меня рассердить»⁷. Поэтому он учил себя контролировать нрав и старался никогда не поддаваться возмущенным импульсам задетого самолюбия.

К концу Гражданской войны бледный элегантный молодой человек двадцати шести лет, с рыжеватыми золотистыми волосами и бакенбардами держался, как важная персона. Не успев создать с Сэмом Эндрюсом новую фирму, он уже принялся ее расширять. В декабре 1865 года они с Эндрюсом торжественно открыли второй нефтеперегонный завод, «Стандард Уоркс», номинальной главой которого был назначен брат Уильям. «Эксельсиор» и «Стандард Уоркс» подтвердили статус Рокфеллера как первого нефтепереработчика Кливленда в то время, когда город входил в число ведущих центров нефтеперегонки. Фотографии его первых очистительных заводов показывают малопривлекательную горстку строений, что-то вроде больших сараев, неравномерно разбросанных по склону холма. Сложив руки за спиной, Рокфеллер мерил шагами эти мастерские, заглядывая повсюду и, как перфекционист, замечая мельчайшие детали. Когда он увидел, как кто-то принялся разбирать неубранный угол, он улыбнулся и сказал: «Верно, всегда надо быть настороже!»⁸ Бригадиром он нанял Эмброуза Мак-Грегора, который, по описанию Рокфеллера, был «точным въедливым человеком, очень открытым, но, возможно, не склонным воспитывать людей»⁹. Импозантный человек, с усами, Мак-Грегор пользовался абсолютным доверием Рокфеллера по всем техническим вопросам. Так как заводы стояли в некотором отдалении от делового центра, Рокфеллер и Мак-Грегор часто обедали в пансионе миссис Джонс; обычно их изгоняли на крыльцо, так как в своих пропитанных нефтью сапогах мужчины постоянно оскорбляли нюх других посетителей.

Рокфеллера, человека, самостоятельно добившегося успеха в новой индустрии, не сдерживали прецеденты или традиции, и ему было не так сложно вводить новшества. Он продолжал ценить независимость от внешних поставщиков. Поначалу он платил мелким бондарям до двух с половиной долларов за бочку из белого дуба, потом, одним из первых применив эффект масштаба, решил, что самому изготовить сухие плотные бочонки дешевле; вскоре его фирма выпускала тысячи бочек, выкрашенных голубой краской, стоивших меньше доллара за штуку. Кливлендские бондари покупали и отправляли в свои мастерские сырой пиломатериал, а Рокфеллер спиливал лес и сушил в печах, чтобы уменьшить вес, и тем самым урезал транспортные расходы вдвое. И он постоянно расширял рынок побочных продуктов нефти и продавал кроме керосина эфир, парафин и вазелин.

В этот начальный период Рокфеллер испытывал хроническое беспокойство, работал в значительном стрессе, который создал себе сам. Хотя он не вникал в научную сторону переработки, он часто выполнял роль управляющего завода. При неустойчивых ценах ему иногда спешно требовалось отправить партию в Нью-Йорк, и он лично торопился к железной дороге, чтобы подбодрить людей, занимавшихся его грузом. «Никогда не забуду, как голоден я был в те дни. Я оставался на улице днем и ночью; я бегал вперед и назад по грузовым вагонам, если требовалось; я поторапливал ребят»¹⁰.

Нефтепереработчиков в те времена терзал страх, что пары загорятся и вспыхнет разрушительный пожар, который невозможно будет потушить. Пожары уже унесли многие жизни в отрасли — скважина Эдвина Дрейка, например, была уничтожена огнем осенью 1859 года. Во время Гражданской войны вдоль Ойл-Крик пылало так много губительных зарев, что нефтедобытчики вывешивали предупреждения «Курящие будут застрелены»¹¹. Марк Ханна, впоследствии возглавлявший предвыборную кампанию президента Маккинли, вспоминал, как однажды утром в 1867 году он проснулся и обнаружил, что его кливлендский очистительный завод сгорел дотла, а вместе с ним его инвестиции, и от таких страхов люди круглосуточно жили, как на иголках. «Я ожидал, и ночью, и днем, знак о пожаре со стороны наших мастерских, — рассказывал Рокфеллер. — Затем там вдруг появлялось облако темного дыма, и мы мчались на место, как безумные. Мы, как пожарные, с их лошадьми и шлангами, постоянно были готовы действовать незамедлительно»¹².

Новые предприятия несли столь серьезную и постоянную угрозу возгораний, что вскоре нефтеперерабатывающие заводы выдворили за пределы Кливленда, что ускорило развитие Кингсбери-Ран. В те годы нефтехранилища не окружали земляными насыпями, как начали делать впоследствии, поэтому если начинался пожар, все соседние цистерны превращались в пылающий ад. До появления автомобиля никто не знал, что делать с легкой фракцией сырой нефти, известной как бензин, и многие переработчики, под покровом ночи спускали эти отходы в реку. «Мы обычно сжигали его, как топливо, при перегонке нефти, — вспоминал Рокфеллер, — тысячи и сотни тысяч баррелей текли по ручьям и рекам, и земля пропиталась им из-за постоянных стараний избавиться от него»¹³. Из-за вредных отходов река Кайахога стала такой огнеопасной, что, когда капитаны пароходов кидали за борт тлеющие угли, вода вспыхивала пламенем. Каждый раз, когда в небе начинал клубиться черный дым, люди думали, что взорвался очередной завод, и цены на керосин взлетали. По крайней мере, задним числом слова Рокфеллера об этой вездесущей опасности звучат философски: «В те дни, когда звонил пожарный колокол, мы все бежали на завод и помогали тушить. Пока бушевал пожар, я доставал карандаш и планировал, как перестроить наши мастерские»¹⁴.

Даже ужас пожара тускнел в сравнении с возобновляющимися страхами, что скважины Пенсильвании иссякнут, а замены им не появятся. Как отметил Рокфеллер: «Сегодня она находилась здесь и завтра там же, и ни один из нас не имел уверенности, сколько продлятся поставки, без которых вложения эти не имели ценности»¹⁵. Уже к концу 1860-х послышались суровые пророчества о надвигающемся крахе промышленности. Нефтяники делились на два типа: тех, кто считал внезапный бум зыбким миражом и стремился забрать прибыль как можно скорее; и тех, кто подобно Рокфеллеру, видел в нефти основы длительной экономической революции. Во время оздоровительных проповедей, которые он каждую ночь служил сам себе в постели, Рокфеллер часто размышлял о недолговечности земного богатства, особенно нефти, и напутствовал себя: «У тебя изрядное состояние. У тебя хороший дом — теперь. Но предположим, что нефтяные скважины иссякли!»¹⁶ И все же будущее нефтяного дела стало для него предметом религиозной веры, как и чувство, что Господь благословил его и его предприятие. В конце 1867 году, за несколько дней до Рождества, он опоздал на поезд, который сошел с рельсов, и в ужасном крушении погибло много пассажиров. Рокфеллер сразу же написал Сетти: «Я рассматриваю это (и рассматривал, когда узнал об уходе первого поезда) как Провидение Божие»¹⁷.

Пока он еще не стал бельмом на глазу нефтедобытчиков, Рокфеллер часто надевал свой потрепанный нефтяной костюм и отправлялся во Франклин, штат Пенсильвания, где держал контору по скупке нефти, экономя таким образом на посредниках. Нефтяная лихорадка в Нефтяном регионе была столь заразна, что эти поездки притупляли все мимолетные сомнения, которые могли у него возникнуть касательно выживания промышленности. Как сообщил один из посетивших Ойл-Крик в 1866 году: «Люди думают о нефти, говорят о нефти, им снится нефть, запах и вкус нефти господствует во всем, что они едят и пьют»¹⁸. Поездки подзаряжали Рокфеллера, и он возвращался в Кливленд, окрыленный верой. По воспоминаниям друга: «По возвращении у него всегда было о чем рассказать, и он с горящими глазами говорил о желании преуспеть»¹⁹.

В 1860-х никто не знал, существуют ли крупные отложения нефти за пределами холмистой северо-западной Пенсильвании, поэтому дело немедленно приняло глобальный масштаб. В течение года после открытия Дрейка его представители продавали нефть в Лондоне и Париже, и Европа вскоре заявила о себе как о крупнейшем рынке сбыта американского керосина, импортировав сотни тысяч баррелей в первые годы Гражданской войны. Вероятно, ни одна другая американская промышленность не имела таких экспортных перспектив с самого момента зарождения. К 1866 году как минимум две трети кливлендского керосина уплывали за океан, а значительная часть его направлялась через Нью-Йорк, который превратился в перевалочный пункт для экспортируемой нефти. Рокфеллер сразу же увидел, что искать тех, кто впитает излишки производства, нужно за пределами американских берегов: «Представлялось абсолютно необходимым расширить рынок нефти и экспортировать в другие страны, что требовало большой и весьма трудной работы»²⁰. В 1866 году он отправил Уильяма в город Нью-Йорк открыть фирму «Рокфеллер энд Компани», которая управляла бы экспортом с их кливлендских заводов.

Хотя Уильям был ненамного моложе Джона — «Мой брат на один год, один месяц и восемь дней младше меня», — уточнял Джон с забавной точностью, — он определенно обладал почтительностью и мышлением младшего брата²¹. К этому времени Уильям уже устроил свою жизнь, женившись в мае 1864 года на Альмире («Мире») Джеральдине Гудселл, девушке из обеспеченной кливлендской семьи, выходцев из Новой Англии. На фотографии Уильям, молодой человек чуть старше двадцати лет с густыми бакенбардами и усами, ясным взглядом и широким гладким лбом, выглядит более умиротворенно и менее энергично, чем его старший брат. На протяжении всей жизни, несмотря на противоположность темпераментов — Уильям был грубовато-добродушный, дружелюбный, более свободный, чем Джон, в морали и манерах, — братья оставались сердечными товарищами и близкими коллегами. Уильям был прирожденным продавцом и легко очаровывал людей. Даже в Пенсильвании он был популярной личностью, обменивался слухами с нефтедобытчиками, тогда как Джон держался отчужденно. «Уильям судит обо всем согласно чутью и инстинкту, — тактично сказал Джон, сравнивая брата с собой. — Он не анализирует»²². Но инстинкты Уильяма были здравыми, он серьезно относился к делу, хотя и не раздувал его, как брат, в великие моральные крестовые походы.

Будучи новичком в коммерции, Уильям, как и его брат, сохранял осторожность. Поначалу он присоединился к Джону на месте бухгалтера в «Хьюитт энд Таттл», затем его увел местный мельник, и он оказался в фирме оптовых комиссионеров и поставщиков сельскохозяйственной продукции, и всего через год стал компаньоном. К двадцати годам он уже зарабатывал тысячу доларов в год — «Гораздо больше, чем я», — усмехался Джон — и завоевал доверие старшего брата²³. «Мой брат был молодым, активным и умелым и к тому же преуспевающим коммерсантом»²⁴. Качество, которое больше всего ценил Джон в Уильяме, это абсолютная надежность. В более поздние годы Джон любил повторять историю, как его брат, молодой бухгалтер, проснулся ночью и понял, что совершил ошибку в накладной. Он так беспокоился, что не смог дождаться утра и отправился ночью к озеру на склад, чтобы корабль отплыл вовремя с поправленными бумагами. В 1865 году Уильям ушел из торгового дома «Хью, Дэвис энд Рокфеллер» и присоединился к нефтеперерабатывающему предприятию брата, а открывшийся в декабре завод «Стандард Уоркс» принадлежал фирме «Уильям Рокфеллер энд Компани».

Вскоре критики будут изображать Джона Д. Рокфеллера всемогущим волшебником нефтяного рынка, устанавливающим цены, как ему заблагорассудится, но пока, отправляя Уильяма в Нью-Йорк, Джон признавал, что цены на нефть целиком зависят от экспортного рынка. Когда в Нью-Йорк приходили вести о новом нефтяном фонтане в Пенсильвании, французские и немецкие покупатели, ожидая падения цен, просто переставали покупать, что делало повелителями цен именно их. «Они сидели там, будто стая стервятников, — вспоминал Рокфеллер. — Они не покупали, покуда цена очищенной нефти не падала совсем низко в силу прилива сырой нефти на рынок»²⁵. Одной из задач Уильяма в Нью-Йорке было оповещать представителей фирмы в Нефтяном регионе о резком падении экспортных цен, чтобы те временно сократили объемы закупки сырой нефти.

Прибыв в Нью-Йорк, Уильям устроил невзрачную контору по адресу Пёрл-стрит, 181, поблизости от Уолл-стрит, что было крайне важно. Чтобы воплотить свои смелые схемы, Рокфеллерам был необходим значительный капитал, но они столкнулись с двумя, казалось непреодолимыми, трудностями. Элита банкиров с Уолл-стрит предпочитала финансировать железные дороги и правительство и считала нефтепереработку делом рискованным и ненадежным, не иначе как азартными играми. Помня о крайней пожароопасности и вероятности того, что нефть иссякнет, лишь немногие отважные души осмеливались ставить на нее. В то же время ненасытная потребность Джона Д. в деньгах превысила скромные ресурсы кливлендских банков, вынудив его расширить свой поиск до Нью-Йорка, где он мог получить кредит по более выгодным ставкам. «И мой дорогой брат, Уильям, находясь в метрополии, где представлялось более возможным найти деньги, нес груз финансов и показал заметную способность держаться спокойно и представить наше дело банкирам весьма хорошо»²⁶. Благодаря дальновидности Джона, направившего его в Нью-Йорк, карьера Уильяма оказалась тесно связанной с Уолл-стрит — так что Джон впоследствии даже испытывал неудобство от этого.

Отойдя от дел, как серый кардинал делового мира, Джон Д. показывал серьезное недоверие к финансистам, хвалился, что никогда не занимал и был известен своим консерватизмом в денежных вопросах. И все же на раннем этапе своей карьеры он неизбежно обращался к банкирам. «Едва ли можно понять, насколько сложным делом было получить капитал на работающее коммерческое предприятие в то время», — признавал он²⁷. Если Рокфеллер когда-либо приближался к пресмыканию, это было в его вечных обращениях к банкирам. «Вначале нам приходилось идти в банки — почти на коленях, — чтобы получить денег и кредит»²⁸. Имея дело с банками, он колебался между осторожностью и смелостью: он часто ложился спать, беспокоясь о том, как выплатит огромные займы, затем просыпался утром, отдохнувший после ночного сна и полный решимости занять еще больше²⁹.

Гражданская война ввела новую долларовую валюту и национальную банковскую систему, которая щедро снабжала кредитом послевоенную экономику. Многие разбогатели на заемном капитале, создав ложный блеск процветания. Рокфеллер был порождением этого нового основанного на кредитах общества и во многом обязан Труману Хэнди и другим кливлендским банкирам, которые признали в нем молодого исключительно перспективного предпринимателя. Он умело поддерживал образ восходящей звезды, которой банкиры не рисковали отказывать. Однажды Рокфеллер столкнулся с банкиром Уильямом Отисом, который позволил ему занять предельную сумму; некоторые директоры теперь высказывали опасения. Не мог бы Рокфеллер зайти и обсудить ссуды? «Я буду весьма рад продемонстрировать свою кредитоспособность в любое время, — ответил Рокфеллер. — На следующей неделе мне понадобится больше денег. Я хотел бы поручить мое дело вашему банку. Скоро у меня будут значительные суммы денег для вложений»³⁰.

Предупредительный, но не раболепный, Рокфеллер знал, как успокоить нервных кредиторов, и одним из его основных правил было никогда не показывать, насколько сильно нужны деньги. Он с удовольствием вспоминал, как однажды шел по улице, пытаясь придумать, где срочно взять необходимую ссуду в пятнадцать тысяч долларов, когда по счастливой случайности мимо в коляске проезжал местный банкир, который остановился и спросил: «Как вы полагаете, г-н Рокфеллер, не найдете ли вы применение пятидесяти тысячам?» Рокфеллер, унаследовавший недюжинную долю актерского таланта своего отца, долго изучал лицо мужчины, затем, задумчиво растягивая слова, проговорил: «Что же, не позволите ли вы мне обдумать это дело двадцать четыре часа?» Потянув время, верил Рокфеллер, он заключал сделку на самых благоприятных условиях³¹.

Рокфеллер славился образцом поведения, особенно среди баптистских представителей деловых кругов, но он обладал и другими чертами, за которые его очень любили банкиры. Он предоставлял правдивые факты, никогда не рассказывал небылицы, не увиливал при обсуждении проблем и быстро выплачивал ссуды. Неоднократно в начале его пути банкиры спасали его от кризисов, способных потопить предприятие. В одном банке директоры отказались предоставить ему очередную ссуду после того, как он пережил пожар на заводе, но еще не получил компенсацию по страховке. Придя на выручку, директор Стиллман Уитт попросил клерка принести собственный денежный ящик и торжественно объявил: «Господа, эти молодые люди вернее верного. А если они потребуют денег больше, я требую, чтобы банк их им выдал без рассуждений, если же вы потребуете бóльшего обеспечения — вот, господа, берите, сколько вам угодно»³².

Невероятное восхождение Рокфеллера непостижимо, если не вспомнить, что он всегда шел в бой, имея денег в избытке. Переносил ли он благополучно спады или пользовался преимуществом бума, он держал богатые запасы и выиграл многие торги просто потому, что его сундук был глубже. Рокфеллер живо описал, как он заручился помощью банкиров, чтобы перехватить один перерабатывающий завод:

«Мне нужно было несколько сот тысяч долларов и чистоганом. Закладные, поручительства, векселя и другие ценности не могли приниматься в расчет. Я получил известие около полудня, а ехать надо было поездом в три часа. Я в коляске скакал из банка в банк и просил каждого встречного директора или кассира, кто первый попадался навстречу, не расходовать и удержать для меня всю свободную наличность. Каждому я обещал вернуться за деньгами. И так, объездив из банка в банк весь город, я набрал нужную сумму. В три часа я уже сидел в поезде и катил в нужную местность. Там я сделал дело»³³.

Чтобы организовать такую быструю кампанию, требовались долгие доверительные отношения с банками.

Так умело Рокфеллер справлялся с бесконечным поиском денег, что стал директором компании по страхованию от огня в 1866 году и директором «Национального банка Огайо» в 1868 году. К этому моменту он, вероятно, чувствовал себя уверенно, даже заносчиво, потому что не утруждал себя посещением совещаний, и его спешно исключили из одного совета. Производит впечатление его фантастическое продвижение, как быстро он превратился из скромного просителя в нетерпеливого бизнесмена. Теперь, когда он приближался к тридцати годам, у него было мало времени на скучных закостенелых директоров, и он часто обходился без условностей. Как он сказал однажды о собраниях совета банка: «Вначале я посещал, там были приятные пожилые джентльмены, они степенно сидели за столом и серьезно обсуждали проблему различий в новых замках сейфов. Это было по-своему неплохо, но уже тогда я был занятым человеком и особенно не имел времени на это. Поэтому они спешно от меня избавились».

При всей своей самоуверенности Рокфеллер нуждался в единомышленнике, который разделял бы его мечты, поддерживал его планы и укреплял его решимость, и этим незаменимым альтер эго стал Генри Моррисон Флаглер. На девять лет старше Рокфеллера, с яркой лихой привлекательностью, Флаглер был красавцем с яркими голубыми глазами, гладкими черными волосами и подкрученными вверх усами. «Он носил одежду самого последнего кроя, — сказал с восхищением посыльный. — Он держался с королевской уверенностью. Я ни у кого не видел таких густых черных усов и таких красивых волос»³⁴. Остроумный и многословный, оживленный и деятельный, Флаглер тем не менее держал при себе свои мотивы и происхождение и со временем превзошел своего неразговорчивого молодого компаньона в уходе от расспросов любопытных.

Воспитание Флаглера и Рокфеллера имело некоторые заметные параллели. Родился Флаглер в Хопуэлле, штат Нью-Йорк, в 1830 году, в семье бедствующего пресвитерианского пастора, вырос в районе озер Фингер на севере Нью-Йорка, затем переехал в Толедо, штат Огайо. Ранее его мать, Элизабет, была замужем за Дэвидом Харкнессом, доктором из Белвью, штат Огайо, у которого уже был сын, Стивен, от первого брака. У пары родился второй сын, Дэн, а потом Дэвид Харкнесс умер. Элизабет вышла замуж за Айзека Флаглера. Преподобный Флаглер, мужчина, очевидно, смелый и принципиальный, вызвал переполох, сочетав браком в Толедо молодого мулата с белой женщиной.

Бросив в четырнадцать лет школу, Генри отправился в Репаблик, штат Огайо, и работал в маленькой сельской лавке Леймона Харкнесса, младшего брата доктора Харкнесса. Днем он продавал патоку и сухие продукты, а ночью спал в продуваемой задней части магазина. Позже он сложил романтические истории о своей первой работе. Для особых клиентов Флаглер открывал бочонок с бренди, спрятанный наверху. Еще больше связав жизнь с родственниками со стороны Харкнессов, в 1853 году Генри женился на дочери Леймона, кареглазой застенчивой Мэри.

Перед Гражданской войной Генри заработал приличные деньги на зерне в предприятии Леймона в Белвью, в кукурузном и пшеничном поясе в округе Сандаски, и значительную часть продукции он отправлял в Кливленд. «Джон Д. Рокфеллер был комиссионером в Кливленде, и я отправлял ему порядочное количество грузов пшеницы, он продавал ее как мой агент», — вспоминал он³⁵. В качестве прибыльной побочной деятельности Флаглер и Харкнессы взяли долю в винокурне, производящей виски, куда также сбывали излишки зерна. Как и Рокфеллер, Флаглер был добропорядочным молодым человеком, никогда не произносившим ругательств страшнее, чем «Гром и молнии!». Алкогольное предприятие Флаглера, как человека непьющего, учителя воскресной школы и сына священника, не согласовывалось с его принципами — хотя доходы, очевидно, лили бальзам на его совесть. «Я имел сомнения по поводу этого дела и отказался от него, — поделился он как-то, — но прежде заработал пятьдесят тысяч долларов в Белвью»³⁶. Купаясь в деньгах, он построил величественный викторианский особняк, «Пряничный дом», который ярко освещали лампы на угольной нефти. В числе гостей был Джон Д. Рокфеллер, тогда занимавшийся счетами в своей фирме с Морисом Кларком. «То был дельный и бойкий паренек, полный сил и энергии, — отрекомендовал его Рокфеллер, как будто из них двоих младшим был Флаглер³⁷.

Во время Гражданской войны Флаглер, подобно Рокфеллеру, нанял себе замену. Его фирма была крупным поставщиком зерна для армии Союза, и в 1862 году, наполнив до краев сундуки доходами военного времени, он подыскивал свежие возможности. Здесь Флаглер допустил единственный грубый просчет в карьере, когда взял значительную долю в компании, занимающейся солью, в Сагино, штат Мичиган, и перевез туда семью. Когда война закончилась, спрос на соль резко упал и его фирма обанкротилась, став жертвой классического цикла подъемов и спадов. Он все потерял, и его выручил из беды гигантский заем от семьи Харкнессов. «По истечении трех лет я потерял мое небольшое состояние и задолжал пятьдесят тысяч долларов примерно пятидесяти тысячам ирландцев, которые работали на соляной фабрике», — рассказывал Флаглер³⁸. У него было достаточно возможностей поразмышлять над противоречиями рыночной экономики, в который динамичные отрасли промышленности быстро растут в период процветания, а затем неизбежно теряют силу во время спада. Чтобы справиться с переизбытком производства, многие компании в Сагино, производящие соль, предпочли сотрудничество конкуренции и объединились в картели в попытке поддержать цены на соль, создав тем самым прецедент для «Стандард Ойл».

После отрезвляющей перемены судьбы у Флаглера начался унылый период, когда ему иногда приходилось пропустить обед, чтобы сэкономить денег. Вернувшись в Белвью, он пытался торговать войлоком и продавать изобретенную им машину, которая предположительно делала идеальные подковы. Решив попытать судьбу в Кливленде (куда Стивен В. Харкнесс перебрался в 1866 году), он взялся продавать зерно у Мориса Кларка, бывшего компаньона Рокфеллера и, по стечению обстоятельств занял место, только что освобожденное Рокфеллером. Возможно, желая подразнить Кларка, Рокфеллер пригласил Флаглера арендовать стол в своих конторах в Секстон-Блок. Когда Флаглер начал процветать, он отдал долги, купил прекрасный дом на Юклид-авеню и начал посещать Первую пресвитерианскую церковь.

Прогуливаясь вместе с работы и на работу, Флаглер и Рокфеллер, вероятно, быстро обнаружили примечательное родство душ предпринимателей. Раздражаясь на свою зависимость от ссуд и задаваясь вопросом, когда он исчерпает капитал местных банков, Рокфеллер теперь выискивал крупных частных инвесторов и скорее всего остро осознавал, что родственники Флаглера богаты. Через Флаглера он познакомился со Стивеном В. Харкнессом, к тому моменту одним из богатейших людей Кливленда, и настойчиво попросил у него ссуду. Харкнесс, похожий на медведя человек, с густыми слегка растрепанными волосами, пышными бакенбардами и усами, как у моржа, сделал состояние во время войны, воспользовавшись внутренней политической информацией. Будучи сподвижником сенатора США от штата Огайо Джона Шермана, в 1862 году он вовремя получил известие о готовящемся шаге правительства обложить налогом в два доллара каждый галлон солодовых и крепких спиртных напитков. Прежде чем налог вступил в силу, Харкнесс деловито запасся вином и виски и даже совершил набег на хранилища принадлежащего ему местного банка, чтобы вложить побольше денег в эту операцию³⁹. Когда в июле 1862 года налог вступил в силу, он продал свой огромный запас спиртного с прибылью по меньшей мере в триста тысяч долларов. По иронии судьбы, самыми значительными вливаниями в дело Рокфеллера, убежденного сторонника трезвости, стали сомнительные барыши от спиртного.

В 1867 году Рокфеллер пришел к Стивену В. Харкнессу договориться о крупном займе, и во время разговора, продлившегося почти час, последний увидел великолепную возможность ввести в дело Генри и вместо выдачи ссуды попросил крупный пакет акций в компании. Вложив сто тысяч долларов — треть капитала новой фирмы, — Харкнесс поставил в качестве условия своей инвестиции, назначение Генри казначеем и его личным представителем. Как Харкнесс сказал Рокфеллеру: «Молодой человек, берите денег, сколько угодно. Вы на верном пути, и я с вами Что касается Генри, — добавил он: — Я сделаю его моим сторожевым псом»⁴⁰. Так как Харкнесс одновременно являлся директором банков, железных дорог, горного промысла, владельцем недвижимости и производственных компаний, это знакомство привело Рокфеллера в новую вселенную деловых связей.

4 марта 1867 года «Кливленд Лидер» объявила о создании нового товарищества, «Рокфеллер, Эндрюс энд Флаглер», с конторой в Кейс-Билдинг, прочном каменном строении с округлыми окнами в романском стиле, расположенном на престижной Паблик-сквер. «Эта фирма одна из старейших в деле нефтепереработки, а оборот ее уже колоссален… Их предприятие одно из крупнейших в Соединенных Штатах. Из числа многих компаний по очистке нефти эта представляется одной из наиболее успешных; ее значительный капитал и прекрасно зарекомендовавшее себя руководство уберегли фирму от многих подводных камней, о которые нефтеперегонные… дома столь часто разбивались»⁴¹. Читая описание, можно подумать, что фирмой руководят седовласые степенные мужчины, тогда как Рокфеллеру, вундеркинду кливлендского бизнеса, было всего двадцать семь лет.

Начав с Флаглера, Рокфеллер принялся собирать команду способных и близких по духу руководителей направлений, команду, которая преобразит кливлендского нефтепереработчика в мощнейшую промышленную компанию мира. И Рокфеллер, и Флаглер быстро схватывали цифры и бесконечно ловко управлялись с балансом. Ни для одного из них не представлял интереса скромный успех, оба были готовы пойти так далеко и так быстро, как только позволит рынок. Как хвалился Флаглер: «Я всегда был доволен, но не был удовлетворен»⁴². Для Рокфеллера энтузиазм компаньона стал тонизирующим, он отметил, что Флаглер: «…всегда был на стороне смелых, и его железной энергии компания обязана не одним успехом своих самых ранних начинаний»⁴³. Флаглер был закален неудачей и знаком с опасностями излишней самонадеянности, что, вероятно, было полезно, учитывая величественные цели компаньонов⁴⁴.

Рокфеллер любил высказывание Флаглера о дружбе на деловом основании, которая лучше дела на дружеских основаниях. Несколько десятилетий они работали вместе почти безукоризненно. В ранние годы мужчин связывала общая мечта, они жили недалеко друг от друга и казались практически неразлучными. Как отметил Рокфеллер в своих мемуарах: «Мы встречались, идя в контору, вместе шли завтракать по домам и вечером шли вместе домой. В дороге конторская текучка не мешала, и мы спорили, рассуждали и замышляли новые планы». Для человека столь сдержанного, как Рокфеллер, эта картина предполагает непринужденный обмен идеями, какой он допускал с очень немногими людьми.

В конторе их близкая дружба была очевидна посетителям, так как компаньоны делили многие обязанности, и их столы стояли вплотную друг к другу. Рокфеллер и Флаглер даже выработали коллективный способ написания писем — они передавали друг другу набросок текста, каждый понемногу вносил улучшения, пока письмо не сообщало именно то, что они хотели сказать, но ни слогом более. Затем письма готовились к передаче на рассмотрение самому строгому судье, госпоже Рокфеллер, которая, по словам одного из служащих конторы, была «известна как самый ценный советчик»⁴⁵. Флаглер прекрасно владел речью, и у него был такой дар к составлению официальных документов и выискиванию скрытых ловушек в контрактах, что, по утверждению Рокфеллера, тот мог бы преподавать приемы составления контрактов адвокатам — немалое преимущество для фирмы, которая окажется втянута в судебные тяжбы.

Впоследствии Флаглер превратился в вельможу таких богатых вкусов, что на этом фоне особенно выделяется аскетичный стиль его ранних лет. Он не только работал шесть дней в неделю, но и сторонился баров и театров, как мастерских дьявола, и стал старостой Первой пресвитерианской церкви. Как и Рокфеллер, он поддерживал требовательность к себе и откладывал получение вознаграждения. Свои первые небогатые дни в Кливленде он оценивал так: «Я носил тонкое пальто и думал, как удобно мне будет, когда я смогу позволить себе длинный толстый «олстер». Я брал обед с собой в кармане, пока не стал богатым человеком. Я учился в школе требовательности к себе и самоотверженности. [Мне] было сложно, но я лучше был бы собственным тираном, чем позволил тиранизировать меня кому-то другому»⁴⁶. Его жена, Мэри, в 1870 году родила сына, Генри Харкнесса Флаглера, и после родов осталась инвалидом. Следующие семнадцать лет Флаглер по вечерам оставался дома и читал ей часами напролет, а Джон и Лора Рокфеллеры часто заходили, чтобы сгладить унылые вечера этой семейной пары.

То, что Флаглер стал самым ценным его партнером, всегда было для Рокфеллера неоспоримой догмой, и все же возникает вопрос, являлось ли это влияние в целом благотворным. Флаглер, человек кипучий, когда был охвачен идеей, не стал бы дотошно разбираться с правовыми тонкостями, и даже Рокфеллер уклончиво намекал на опасности, которые несла своевольность Флаглера. «Он был человек большой силы и твердости духа, — говорил о нем Рокфеллер, — хотя, возможно, временами, воодушевляясь, нуждался в сдерживающем влиянии»⁴⁷. У себя на столе Флаглер держал цитату из популярного романа «Дэвид Гарум»: «Поступай с другими так, как они поступили бы с тобой — и будь первым»⁴⁸. Для карьеры Рокфеллера этика Флаглера оказалась очень значимой, ведь Флаглер был идейным вдохновителем многих переговоров с железнодорожными компаниями — отдельно взятый скандальный аспект истории «Стандард Ойл». Непонятно, существовал ли человек, способный умерить энергичное неукротимое стремление Джона Д. Рокфеллера, но сумасбродный Флаглер не был особенно заинтересован в том, чтобы переносить уроки своей воскресной школы на светский бурный мир переработки нефти. В том, что касалось Рокфеллера, прибытие в компанию Флаглера оказалось судьбоносным, так как нефтяная промышленность готова была погрузиться в невиданный хаос, что делало отношения с железными дорогами чрезвычайно важными.

Транспорт приобрел стратегическое значение в нефтяном деле по элементарной причине: Дрейк обнаружил нефть в далеком труднодоступном месте, которое поначалу почти не обслуживалось железными дорогами. В течение нескольких лет погонщики — извозчики, которые вывозили бочки, — безжалостно пользовались своим положением и требовали заоблачные деньги. Нефть являлась относительно дешевым стандартизированным товаром, поэтому цены на транспортировку неизбежно оказывались критическим фактором в конкурентной борьбе. Логичное и элегантное решение — соорудить полноценную трубопроводную сеть — встретило грубое сопротивление со стороны погонщиков, оказавшихся под угрозой лишения заработка. За время безумия Питхола 1865 года, Сэмюэл Ван Сикель проложил двухдюймовую трубу (ок. 5 см) от Ойл-Крик до железнодорожных путей в шести милях милях (ок. 9,5 км). Не обращая внимания на вооруженную охрану, рыскающие банды погонщиков приходили каждую ночь и вырывали куски трубы. Когда Генри Харли запустил вторую трубу, они выкапывали трубы и поджигали цистерны, вынудив Харли выставить небольшую армию детективов Пинкертона, чтобы подавить бунт. Погонщики, вероятно, знали, что сражаются в арьергарде, но на некоторое время им удалось оттянуть прокладку системы труб.

Между невежественной диктатурой погонщиков и эффективными трубопроводами возникло междуцарствие, во время которого железнодорожные компании пользовались повсеместным влиянием на все происходящее в промышленности. Поначалу они пытались переправлять бочки на открытых платформах, но от колебаний и тряски в дороге сосуды трескались и их содержимое проливалось. После Гражданской войны этот рискованный способ вытеснили примитивные вагоны-цистерны — два сосновых чана, поставленных на железнодорожную платформу — на смену которым вскоре пришли литые железные цистерны, которые и стали стандартом в промышленности. Подобные технические преимущества позволили железным дорогам быстро перевозить нефть через континент и значительно расширили территорию рынка нефтепродуктов.

В первые годы нефтяной бизнес приносил настолько легкие деньги, что нефтеперегонные заводы выросли в шести конкурирующих центрах. Центры внутри страны (Нефтяной регион, Питтсбург и Кливленд) и центры на морском побережье (Нью-Йорк, Филадельфия и Балтимор) решительно бились за контроль над оборотом. Казалось бы, близкое расположение скважин должно дать перерабатывающим предприятиям западной Пенсильвании бесчисленные преимущества, но им приходилось завозить химикаты, бочки, оборудование и рабочих, а следовательно, они испытывали явные затруднения. С другой стороны, эти заводы так экономили на транспорте, что воображали себя главными в нефтяном деле. Позже Рокфеллер признал, что у него самого был соблазн перенести деятельность в Пенсильванию, но и он, и его компаньоны не хотели переселять семьи или списывать свои значительные вложения в Кливленде. Они опасались, что слава Нефтяного региона скоро уйдет в небытие, как позже отметил Рокфеллер, и его утверждение перекликается с поэмой Перси Биши Шелли «Озимандия»:

«Вы видели Питхол и Нефтяной центр, где когда-то стояли большие процветающие города, а люди делали на нефти миллионы долларов. Теперь это дикие места, поросшие сорняками, и больше ничто не напоминает об их величии, лишь сохранившиеся стены старых домов и память нескольких стариков. Благоразумные люди остерегались вкладывать весь свой капитал в подобных местах»⁴⁹.

Даже в преклонные годы Рокфеллер не желал признаваться, по политическим соображениям, в главной причине своей привязанности к Кливленду: город был узлом стольких транспортных сетей, что Джон имел огромное пространство для маневров при переговорах о перевозке грузов. В летние месяцы он мог отправить нефть по воде, и это значительно усиливало его позиции в разговорах с железными дорогами. Его фирма «в навигацию на озере и канале могла погрузить нефть в Кливленде на суда, а из Буффало по каналу Эри доставить на свои склады в Нью-Йорке дешевле, чем по ставкам, предложенным железнодорожными компаниями»⁵⁰. Владея этим мощным оружием, Рокфеллер получил такие превосходные железнодорожные тарифы, что компенсировал необходимость сначала отправлять сырую нефть в Кливленд, а затем очищенную на атлантическое побережье — окольным маршрутом, чем из Титусвилла напрямую в Нью-Йорк. Кливленд, пользуясь железнодорожным сообщением с Чикаго, Сент-Луисом и Цинциннати, естественным образом становился воротами к западным рынкам. Очевидно, другие кливлендские нефтепереработчики произвели такие же вычисления, и к концу 1866 года город поддерживал пятьдесят заводов, уступая первое место только Питтсбургу. Предприятия в Кливленде оказались столь многочисленны, что от их едкого смрада, окутавшего окраины, портилось пиво на местных пивоварнях и скисало молоко.

Кливленд имел доступ к каналу Эри, и озеру Эри и город обслуживали три основные железнодорожные компании, которые открывали его заводам внутри страны прямой путь к восточным портам: Нью-Йоркская Центральная шла на север от города Нью-Йорк в Олбани, а затем на запад в Буффало, где ее линия «Лейк Шор» вела вдоль озера Эри в Кливленд; железная дорога «Эри» тоже бежала через штат Нью-Йорк до местечка южнее Буффало, где ее линия «Атлантик энд Грейт Вестерн» отходила на юг в Кливленд и Нефтяной регион; и величественная Пенсильванская железная дорога из Нью-Йорка и Филадельфии в Гаррисберг и Питтсбург. Рокфеллер и Флаглер виртуозно сталкивали эти три железнодорожные компании друг с другом в, казалось бы, бесчисленных комбинациях. Им даже удалось манипулировать такими грозными фигурами, как знаменитый Джей Гулд, который вырвал железную дорогу «Эри» у Коммодора Вандербильта в 1868 году. В своих сделках Флаглер выделил Гулда как самого честного и справедливого из глав железнодорожных компаний, а Рокфеллер, когда его попросили назвать величайшего известного ему предпринимателя, сразу же упомянул Гулда⁵¹. Сам Гулд позже заявил, что Джон Д. Рокфеллер обладал «величайшим творческим талантом» в истории американской экономики⁵².

Прошло не так много времени, и различные центры нефтепереработки поспешили сформировать тактические союзы с железнодорожными сетями. Учитывая расположение их путей, Нью-Йоркская Центральная и «Эри», естественно, хотели поддержать Кливленд и считали Рокфеллера важным союзником в развитии направления по перевозке нефти. При простом доступе к нефтяным месторождениям через реку Аллегейни, оптимальным мог бы показаться Питтсбург, но его заводы находились в заложниках грузовой монополии Пенсильванской железной дороги. В результате недальновидной и, в конечном итоге, разрушительной политики по отношению к Питтсбургу, Пенсильванская железная дорога решила, что прибыльнее везти сырую нефть из Ойл-Крик прямо на заводы в Филадельфии или Нью-Йорке, чем очищать ее в Питтсбурге. Сокрушив город тарифами, железнодорожная компания обогатилась за счет значительной краткосрочной прибыли, но пожертвовала будущим Питтсбурга как центра нефтепереработки и открыла путь господству другого города, который больше всего хотела изжить: Кливленда. Как позже сказал Рокфеллер, благодаря позиции Пенсильванской железной дороги ему оказалось проще найти точки соприкосновения с ее главными соперниками, и он сговорился с Нью-Йоркской Центральной и «Эри», чему Пенсильвании оказалось крайне сложно помешать.

К концу 1860-х годов в прессе появились сообщения о заявлении Пенсильванской железной дороги о том, что в Кливленде «нефтеперерабатывающий центр будет стерт, словно тряпкой» — оно навсегда отпечаталось в памяти Рокфеллера. Он счел это объявлением войны и решил ответить самыми серьезными контрмерами, имевшимися в его распоряжении. Рокфеллер всегда действовал в соответствии с деловым девизом Флаглера, отдавая предпочтение «быстрым, настойчивым и решительным мерам»⁵³. После выпада Пенсильванской железной дороги Кливленд охватила паника, местные нефтепереработчики приготовились переводить свои заводы в Ойл-Крик. Рокфеллер, сохраняя ясность ума среди всеобщей истерии, увидел, что хаос можно обратить себе на пользу. Угрожая отобрать у остальных весь объем перевозок нефти, Пенсильванская железная дорога поставила «Эри» и Нью-Йоркскую Центральную в уязвимое положение, и Рокфеллер с Флаглером решили воспользоваться этим рычагом и выжать из них исключительные уступки.

Весной 1868 года Джей Гулд подготовил секретное соглашение с Рокфеллером и Флаглером, в результате которого они стали обладателями акции дочерней компании «Аллегейни транспортейшн компани», первой крупной трубопроводной сети, обслуживающей Ойл-Крик. По этой сделке кливлендские предприниматели получили невероятную скидку в семьдесят пять процентов на перевозки нефти по системе «Эри». Наткнувшись на эту невероятную золотую жилу, Флаглер заключил сделку и с «Атлантик энд Грейт Вестерн», дочерней компанией «Эри», которая дала Рокфеллеру, Эндрюсу и Флаглеру крайне выгодные тарифы на железнодорожные перевозки между Кливлендом и Нефтяным регионом.

В этот сезон щедрых уступок Флаглер вышел и на генерала Дж.-Г. Деверё, только что назначенного вице-президентом железной дороги «Лейк Шор», входившей в систему Нью-Йоркской Центральной. Деверё, по образованию гражданский инженер, в свое время частично переоборудовал железные дороги в северной Виргинии, чтобы помогать армии Союза, и удостоился похвалы Линкольна. Обсуждая с ним новые принципы работы, Рокфеллер и Флаглер приводили аргументы в пользу льготных тарифов, которые были более чем сопоставимы со скидками, предоставленными Пенсильванской железной дорогой ее клиентам в Нефтяном регионе. Другими словами, молодые кливлендские предприниматели ловко обратили свое неблагоприятное географическое расположение в мощный инструмент ведения переговоров и получили тайные тарифы, позволившие им отправлять сырую нефть в Кливленд, а затем очищенную в Нью-Йорк всего за доллар и шестьдесят пять центов за баррель по сравнению с официальным тарифом в два сорок.

В обмен на эту необычайную уступку Рокфеллер и Флаглер не стали дожимать железнодорожные компании — для этого предприниматели были слишком умны, — а предложили привлекательные поощрения. Например, они приняли на себя юридическую ответственность за пожар и другие несчастные случаи и соглашались не пользоваться водным транспортом в летние месяцы. Самым большим пряником, которым они помахали перед носом Деверё, стало обещание обеспечить «Лейк Шор» ошеломляющий объем — по шестьдесят вагонов очищенной нефти ежедневно. Рокфеллер не обладал на тот момент такими перерабатывающими мощностями, чтобы сдержать это смелое обещание, он, очевидно, собирался координировать поставки с другими кливлендскими нефтепереработчиками. Ни одна железнодорожная компания не устояла бы перед перспективой стабильных отгрузок, так как они позволяли отправлять целые составы нефтеналивных цистерн вместо пестрого ассортимента грузовых вагонов, забирающих разную продукцию по разным станциям. Объединив многих мелких грузоотправителей в одного крупного, делающего регулярные однородные поставки в значительных количествах, железные дороги могли сократить время движения поездов в Нью-Йорк и обратно с тридцати дней до десяти и работать с парком из шестисот вагонов вместо тысячи восьмисот.

Рокфеллер, не склонный замалчивать свои достижения, знал, что сделка революционная: «Это был большой, регулярный объем товара, какой до сих пор не получала упомянутая компания»⁵⁴. С этого момента железнодорожные компании оказались лично заинтересованы в создании гигантской нефтяной монополии, которая снизит их издержки, увеличит их доходы и в целом упростит им жизнь. Как и в других отраслях, железные дороги способствовали росту крупных предприятий, эффект масштаба которых позволял им оперировать более эффективно — факт, вызывавший тревогу мелких нефтепереработчиков, испытывавших серьезные затруднения, которые постепенно отсеивались в дикой конкурентной борьбе.

Без сомнений, сделка с «Лейк Шор» стала переломным моментом для Рокфеллера, нефтяной промышленности и всей американской экономики. Десятилетия спустя Ида Тарбелл осудила ее как первородный грех Рокфеллера, из которого выросли все другие. «Господин Рокфеллер, несомненно, видел к 1868 году, что не имеет законного превосходства над теми, кто конкурировал с ним в Кливленде, которое позволило бы ему выдвинуться из рядов таких же предпринимателей»⁵⁵. Только готовность Рокфеллера обманывать и срезать углы, утверждала Тарбелл, позволила ему опередить стаю. Эта претензия, которую не уставали повторять самые враждебные критики Рокфеллера, сильно преувеличена, так как еще до получения первой скидки Рокфеллер уже был крупнейшим в мире нефтепереработчиком, и объем его производства был равен объему трех следующих за ним кливлендских заводов вместе взятых. Вообще, в первую очередь именно уникальный масштаб его деятельности позволил заключить невероятную сделку. Но Тарбелл верно подметила, что господствующее положение Рокфеллера давало главное преимущество — особые возможности получить от железных дорог уступки по грузам.

Заключив историческую сделку, Рокфеллер и Флаглер не испытывали уколов совести, триумф вызвал их откровенное ликование. «Я помню, как «Стандард» получила свою первую скидку, — сказал Флаглер. — Я отправился домой, испытывая огромную радость. Я одержал большую победу, думал я»⁵⁶. Но компаньоны знали, что участвуют в деле темном и спорном, так как скидки давались под большим секретом. Много лет спустя Рокфеллер объяснил одному представителю железнодорожной компании, что их сделки с «Лейк Шор» строились на устных договоренностях и никогда не переносились на бумагу. «Наши люди думают, что ни дороге «Лейк Шор», ни нам не будет полезен контракт, и с честными намерениями и желанием содействовать интересам друг друга мы послужим друг другу лучше, если сможем сказать, что у нас нет контракта»⁵⁷. Так как многие железнодорожные сделки скреплялись рукопожатием, а не подписью, Рокфеллер мог беззаботно отрицать их существование, не опасаясь неловкости опровержения впоследствии.

Флаглер, как главный специалист по транспортным сделкам, курировал знаменательный пакт, и Рокфеллер всегда воздавал ему должное за это. Отчасти из скромности, но также из выработанной годами привычки прятать следы и притворяться, что он был в другом месте, когда принимались важные решения. Рокфеллер действительно не возглавлял переговоры с «Лейк Шор», но находился в самом эпицентре. 19 августа 1868 года он отправил Сетти из Нью-Йорка интереснейшее письмо, свидетельствовшее о его решительном настрое в отношении Вандербильтов, которые держали Нью-Йоркскую Центральную железную дорогу, материнскую компанию «Лейк Шор». «Господин Вандербильт посылал за нами вчера к двенадцати, мы не пошли, ему не терпится иметь с нами дело, и он предлагал встретиться по поводу условий. Мы передали карточку с посыльным, чтобы Вандербильт мог найти нашу контору»⁵⁸. Этот момент стоит выделить особо: двадцатидевятилетний Джон Д. Рокфеллер требует, чтобы семидесятичетырехлетний Коммодор Вандербильт, император железнодорожного мира, пришел к нему. Этот отказ раболепствовать, склоняться или кланяться другим, необходимость говорить с людьми на своих условиях, в назначенное время и на своей территории, выделяло Рокфеллера всю его карьеру.

Кливленд, подбодренный сделкой с «Лейк Шор», вскоре обошел Питтсбург как ведущий центр нефтепереработки, а журналисты впервые принялись выяснять происхождение Рокфеллера. В 1869 году один писатель поражался влиянию, которого этот лаконичный молодой человек в своей сдержанной манере уже достиг в Кливленде. «Он уступает лишь немногим в наших деловых кругах. Сосредоточенность на одном деле, отказ от всех почетных должностей, требующих времени, методичность во всем, что относится к его предприятию, и он каждый вечер знает, в каких он отношениях с миром»⁵⁹.

Железнодорожные скидки — сегодня предмет малопонятный и забытый — вызывал жаркие споры в послевоенной Америке, так как от них напрямую зависело формирование экономики и распределение богатства. Во власти железнодорожных компаний было либо создать экономику с концентрацией производства и пропорционально растущими компаниями, либо увековечить экономику мелких предприятий, существовавшую до Гражданской войны. Широкое распространение скидок ускорило переход к интегрированной национальной экономике, в которой многочисленные гигантские компании пользовались льготными тарифами на грузы.

Рокфеллер справедливо утверждал, что не он придумал скидки и что Пенсильванская железная дорога выдала их тысячи за шесть лет, предшествовавших его судьбоносной сделке с «Лейк Шор». «Нефть не была исключением, это было обычным делом во всех видах грузов; в товарах, зерне, во всем»⁶⁰. Скидки неизбежно сопутствовали росту железных дорог. Общая протяженность железнодорожного полотна удвоилась за восемь лет после Гражданской войны и составила семьдесят тысяч миль (ок. 112 600 км) дороги были обременены высокими фиксированными расходами и крупными долгами по облигационным займам. Это вынуждало их, чтобы выжить, поддерживать большой стабильный объем грузовых перевозок и не вылезать из жестоких тарифных войн. Отправители выпрашивали скидки, но скидки не менее упорно навязывали и агенты железнодорожных компаний, страстно желающих привлечь новые предприятия. Железные дороги поддерживали фикцию официальных тарифов, одновременно втайне давая льготы избранным. Со временем отношения между железнодорожными компаниями и крупными отправителями становились все более близкими и закрытыми. Десятилетиями Рокфеллер и его коллеги пользовались бесплатными проездными билетами на всех крупных железнодорожных линиях, и рассматривали это не как откат, а как естественную прерогативу их бизнеса.

Рокфеллер никогда не считал скидки преступными или незаконными или благами, доступными только властным монополиям. Он совершенно верно подметил, что официальные тарифы всегда были фарсом, точкой отсчета для начала торга. Многие нефтепереработчики получали скидки, не только ведущие фирмы, и некоторые крошечные конкуренты на деле пользовались более выгодными условиями, особенно от Пенсильванской железной дороги. Деловые бумаги Рокфеллера отражают значительное недовольство внутри фирмы этим неравенством, за которые он и его коллеги регулярно устраивали разнос представителям железных дорог в важные моменты переговоров. Но, несмотря на множество примеров сопоставимых скидок у конкурирующих заводов, ни одна другая фирма не пользовалась таким количеством скидок столь регулярно, столько лет и в таком колоссальном масштабе, как фирма Рокфеллера. Поэтому его предположение, что скидки играли лишь второстепенную роль в его успехе, несколько неискренно.

Так было ли оправданным со стороны Иды Тарбелл и других обличителей очернить всю карьеру Рокфеллера на основании железнодорожных скидок? К сожалению, определенный ответ дать невозможно, так как эта спорная ситуация относится к размытым границам этики и закона. Со строго экономической точки зрения, Рокфеллер прочно стоял на ногах, настаивая, что отправители крупных партий заслуживают скидку. «Кто купит говядину дешевле всего — домохозяйка для своей семьи, буфетчик для клуба или отеля или начальник службы снабжения для армии? Кто имеет право на большую скидку от железнодорожной компании — те кто дает ей 5000 баррелей в день или те, кто дает 500 баррелей — или 50 баррелей?»⁶¹ Кроме того, что фирма Рокфеллера обеспечивала стабильные отгрузки нефти, она постоянно инвестировала в склады, терминалы, погрузочные платформы и другие объекты, поэтому железные дороги скорее всего получили больше дохода от ее грузов, чем от грузов конкурентов, плативших по более высоким тарифам. Мелкие нерегулярные отправители являлись бичом железных дорог по простой технической причине — поезда были вынуждены неоднократно останавливаться и забирать всего по одной партии нефти. Чтобы выполнить условия сделки с «Лейк Шор», Рокфеллеру пришлось запустить свои заводы на полную мощность, даже падении спроса на керосин. Таким образом, он уплатил за скидки и чувствовал, что равные тарифы для всех отправителей нечестным образом ставят его фирму в невыгодное положение.

Возможно из-за того, что Ида Тарбелл высветила вопрос о скидках ярким прожектором, в своих более поздних интервью Рокфеллер страстно настаивал, что настоящие доходы его фирмы зависели не от этого. Он даже намекал, произнося как бы реплики в сторону, что шумиха со скидками удобно отвлекла внимание общественности от других, гораздо более доходных сторон его деятельности: «Таким же образом много всего было сказано о многолетних скидках и льготах, а в «Стандард Ойл Компани» хорошо знали, что общество идет не по тому следу. Там знали, откуда шли доходы, но сочли неразумным сообщать публике, и особенно своим конкурентам, о настоящих причинах их силы»⁶². Действительно, не исключено, что зацикленность на скидках ослепила сторонников реформ и отвлекла их внимание от других грехов.

Скидки стали противозаконными и уголовно наказуемыми только после Закона о торговых отношениях между штатами 1887 года, а полностью эта практика прекратилась после Закона Элкинса 1903 года. Тем не менее к концу Гражданской войны постепенно крепло мнение, что железные дороги это общественный транспорт и им следует воздерживаться от фаворитизма. Ида Тарбелл упоминала положения конституции штата Пенсильвания, которые, по ее интерпретации, обязывали железнодорожные компании служить общественным транспортом и избегать дискриминации. Но в своем последнем анализе она критиковала Рокфеллера, основываясь не столько на конкретных законах, сколько на своем убеждении, что он нарушил правила честной игры. «То есть», — написала она в «Мак-Клюрз эгэзин» в июле 1905 года, — скидки тогда, как и теперь, считались той низкой практикой, которые характерны для коммерции во все времена и против которых люди чести сражаются, а люди жадные пользуются их выгодами»⁶³. В 1917 году, в уединении своего кабинета, далекий от раскаяния Рокфеллер не согласился с ее взглядами на распространенную деловую этику. «Я отрицаю, что для торгового человека или фабриканта считалось бесчестным получить лучшие тарифы, какие только возможно для его товара»⁶⁴. А заявление Иды Тарбелл о том, что секретность скидок — свидетельство их аморальности, Рокфеллер парировал тем, что железные дороги не хотели разглашать тарифы, которые затем могли потребовать другие отправители. «Такие договоренности и не предполагалось разглашать, это все равно, что разгласить план генерала армии и позволить врагу победить»⁶⁵.

Самый веский аргумент против скидок заключался в том, что железные дороги получали лицензию штата и имели право принудительного отчуждения имущества — то есть право потребовать частные земли для прокладки путей, — что придавало их деятельности характер государственной. В 1867 году один из комитетов сената штата Огайо объявил, что железные дороги, как общественный транспорт, должны брать равные тарифы, но билль, предназначенный узаконить эти идеи, был отклонен. На следующий год, как раз когда Рокфеллер заключил свою сделку с «Лейк Шор», комитет штата Пенсильвания сообщил, что железные дороги являются общественным транспортом и не имеют «права проявлять пристрастий по отношению к клиентам»; но опять же это не повлекло за собой изменений в законодательных актах⁶⁶. Прошло почти двадцать лет, прежде чем реформаторы ввели государственное регулирование и заставили железнодорожные компании отказаться от фаворитизма, который так возмущал фермеров и других мелких отправителей по всей Америке. Тем временем Рокфеллер невероятно выгадал от неспособности властей выправить неравенства в транспортной системе, и его фирма, понятным образом, энергично вела лоббирование за сохранение статус-кво.