Диагноз: одиночество

Рушель Блаво, 2013

Люди с рождения мечтают об успехе. Но ведь мы неодинаковы. Существует ли универсальная успешность? Рушель Блаво убеждён: нет! Говоря об успехе, нужно учитывать гендерный аспект; есть успех мужчины и успех женщины. Людям разных полов не надо соревноваться. Для достижения успеха и мужчине, и женщине как база нужен союз с человеком противоположного пола. Вместе мужчина и женщина добьются всего; порознь наживут неврозы, фобии, навязчивости. Перед вами роман-притча о людях, диагноз которых – одиночество. За их жизненным неуспехом, чувством потерянности, страхами стоит не что иное, как отсутствие пары, семьи. Один в поле не воин! Счастье есть, и желания исполняются, но сначала нужно победить диагноз "одиночество".

Перед Новым годом

В этот вечер 31 декабря к Василию точно из детства вернулась новогодняя сказка — лёгкий снег кружился и сверкал в радужном свете фонариков, новая финская дублёнка приятно грела плечи, и лица прохожих казались светлее, чем вчера. Мама готовит пресловутый салат оливье, над которым уже вторую неделю смеётся весь интернет, а Вася его любит с детства, потому что — праздник. И вообще ему кажется, что салат оливье давно уже может перестать быть объектом дурацкого юмора и стать чем-то наподобие семи слонов — из кича превратиться в раритет: пришло его время. Мама режет салат оливье, а Вася идёт по городу и думает, что бы ей подарить…

«Что тебе подарить, человек мой дорогой», — напевает Вася про себя и, честно сказать, не очень-то об этом думает: купит сейчас стеклянную змеюку вон у того шустрого молодого человека в такой же дублёнке, как у него: отсюда видна роскошная чёрная кобра, раскрывшая по-праздничному свой великолепный капюшон. Рублей пятьсот — самое то!

Купив сувенир на набережной канала Грибоедова, Василий вышел на Невский. Настроение было чудесным, может быть, от праздничности, окружавшей его, может быть — от бокала шампанского, выпитого в кафе на Миллионной, а может быть, от изящной змеи в кармане дублёнки — вопрос с подарком маме решён! В общем, хотелось Васе этаким гоголем пройтись по Невскому проспекту. А почему бы и нет? Василий глубоко вздохнул, развернул плечи и…

Молодая женщина с маленьким таким пацанчиком лет пяти тащили нечто неподъёмное. Прямо по этому самому Невскому проспекту, который миг назад казался Василию торжеством праздничной роскоши и великолепия (а что грязно немного, так это ничего, привычно, можно и не заметить). Они волокли это нечто, расположенное на какой-то картонке, оно же, несмотря на верёвки, к этой картонке его крепившие, норовило всё время сползти в грязь. Праздник как-то слегка сдулся для Василия: фонарики поблекли, а грязь под ногами показалась гуще и холоднее.

— Девушка, что вы тащите! Давайте, я вам помогу.

— Ой, помогите, пожалуйста, молодой человек! Здесь недалеко, до ломбарда. Мы с Никиткой решили туда телевизор отнести пока…

— До ломбарда? Телевизор? — Василий сам не заметил, как уже пытался ухватить этот самый телевизор за угол. Телевизор не поддавался.

— Да ничего страшного, — незнакомка пыталась помочь ему приподнять штуковину, её пальцы, мокрые и ледяные, дотронулись до его руки… — мама с папой уехали в санаторий по путёвке — папа у меня — блокадник, ему в обществе блокадников две путёвки бесплатно дали, — а мы вот с Никиткой остались, а тут праздник, ёлку надо… Вот мы и решили… Я выкуплю, обязательно выкуплю! Нам просто за декабрь ещё не заплатили, а как заплатят, я выкуплю!

Что-то щёлкнуло в сознании: мама у телевизора, каждый год он сидит у телевизора, а они… как же они без телевизора будут встречать Новый год?

— Да я уже оливье приготовила, ничего, посидим при свечах, вы только помогите!

Наташа, — её звали Наташа, — не была красавицей, но… И Никитка у неё… В общем, телевизор Василий отволок обратно, благо, жили они недалеко от Невского, в двух комнатах большой коммуналки на Гороховой: в одной комнате — родители Наташи, а в другой — она с Никиткой. Родителей не было…

Почти перед самой полночью пошли они с Наташей и Никиткой искать ёлку — в городе бросают ёлочные базары незадолго до начала торжества. Нашли, конечно. И Никитка наряжал её, пока Василий с Наташей спешно долепливали рыбный пирог — странная у них в семье традиция: большие рыбные пироги в Новый год. И изящную стеклянную чёрную кобру с великолепным капюшоном получила на Новый год Наташа. Маму же Вася поздравил по телефону, а на следующий день купил ей у метро на Сенной тоже стеклянную кобру, только синюю, и капюшон у той кобры был немножко поменьше, кажется.

* * *

— Василий, вы замечательно встретили Новый год, как я вижу. Знаете, говорят, что, как Новый год встретишь, так его и проведёшь. Для меня очевидно, что вам суждено в этом году расстаться с одиночеством: вы наконец-то будете счастливы.

— Спасибо, Рушель, за добрые слова, но я не… — я уже понял, что Василий в чём-то не уверен, и даже догадывался, в чём — не очень, похоже, гармонично складывались у него отношения с его новой подругой. Я как психолог хорошо знаю, что это — нормально. Дело в том, что Василий практически не имеет опыта личных отношений, то есть имеет, но очень небольшой и давний, то есть можно сказать, то же самое, что ничего. А отношениям с людьми учиться нужно, как и всему остальному. Кому-то они даются проще, кому-то — труднее, и мой пациент — явно не тот человек, которому это легко. Наташа — первая женщина Василия, много лет у него, кроме мамы и нескольких приятелей, никого не было, а начинать всегда нелегко. Поэтому я не думаю, что у Наташи с Василием сложится, но разочаровывать заранее его не буду — ему необходима уверенность в себе.

— Василий, а что в этом празднике вам запомнилось больше всего?

— Ну конечно, Наташа! Она очень хорошая, и Никитка у неё, только… — у Василия ещё будет возможность рассказать мне о том, что «только» — чем его не устраивают отношения с Наташей, но пока — не время. Он забегает вперёд, а я знаю, что сейчас — не в Наташе дело.

— Подождите, Василий. Давайте сейчас поговорим о празднике. Вы подробно рассказали мне, как познакомились с Наташей. Что вас заставило остановиться и предложить ей помощь?

— Мне стало её очень жалко. Слабая женщина, маленький мальчик — и тащат такую неимоверную тяжесть!

— Значит, жалость. А что побудило вас остаться у Наташи?

— Я обещал Никитке, что ёлка будет, и для этого не обязательно сдавать телевизор в ломбард. И Наташа — одна… Ну как бы она одна нашла ёлку? И праздник — он всё-таки должен быть праздником, вы понимаете?

— Василий, а вы не думали, что ваша мама — одна? Вы говорите, что праздник должен быть праздником, и устраиваете его для почти незнакомой женщины, в то время, как ваша мама этот праздник встречает в одиночестве и, возможно, чувствует себя несчастной! — примечательно, что ещё недавно я не мог позволить себе говорить про маму Василия так, что он ей что-то должен. Теперь настало время окончательно избавить его от зависимости, показав объективную картину.

— А вы знаете, Рушель, совершенно неожиданно мама абсолютно не сердилась. Она, когда я ей позвонил, сначала от неожиданности стала кричать на меня, что как же она, что она уже на стол накрыла, что обещал, что мы вместе каждый год, ну всё такое как всегда, а тут в дверь позвонили, она ушла открывать, а вернулась к телефону уже спокойная.

— И кто это был, Василий?

— Стелла Нахимовна пришла, они с ней с детства дружат, ещё в один класс вместе ходили, и сейчас тоже часто забегают друг к другу поболтать. Стелла-то, как дядя Виталик, муж её, умер, одна, так она Новый год вместе с нами с мамой договорилась отмечать, — а, теперь мне понятно, в чём дело, а то я, было, удивился, как это мама смогла оставить своего ненаглядного Васеньку в покое на целую новогоднюю ночь, да и потом не закатить истерику: видно, подружка убедила её в том, что женщина молодому мужчине необходима. — А Стелла Нахимовна, — продолжил Василий, — убеждена в том, что мама ограничивает мою свободу, и всё пытается маме объяснить, что мне очень бы пошёл на пользу какой-нибудь роман. Под её влиянием мама даже пыталась мне посватать каких-то девушек, но всё это было несерьёзно, — ну так я и думал! Тем более, вдвоём закадычным подружкам болтать было явно интереснее, чем втроём с Василием.

— А как вы провели ту ночь с Наташей и её сыном?

— Ну как, Рушель… Как все люди: Никитка уснул, а мы… ведь родителей Наташи не было, и была свободная комната, вот мы и…

— Понятно. А потом вы с Наташей…

— На следующий день встретились, второго. Ни ей, ни мне на работу не надо, — Наташа в магазине работает продавщицей, одеждой торгует, так у неё был недельный отпуск, а наша фирма вообще только после Рождества открывается. И потом тоже, так мы каждый день и встречались, а Никитку Наташины родители забрали — в санатории, оказывается, для ребёнка разрешают раскладушку в номер поставить, а парню за городом лучше.

* * *

— Вася, я… давай, поговорим серьёзно, — хоть опыт Василия в общении с женщинами был совсем небольшим, эта фраза заставила его напрячься: инстинктивно он почувствовал, что ничего хорошего от неё ждать не стоит.

— Ну и что случилось?

— Да нет, ничего…

— Вот и замечательно. Наташ, я пойду уже. Маме обещал, да и мне надо посмотреть одну программу…

— А когда ты придёшь? Вася, понимаешь, Никитка, он…

— Что Никитка? Натуль, мы с тобой и так выкраиваем время, когда Никитку твои куда-нибудь увозят. У тебя — Никитка, родители, у меня — мама…

— Вот я и хотела поговорить, Вася. Ты можешь прийти, а можешь не прийти, с Никиткой практически не общаешься, ты даже на работу ко мне всего два раза заезжал, а я… — Наташа всхлипнула. Вот чего Василий не мог спокойно выносить, так это женских слёз! С самого детства ничего не было для него страшнее, когда мама плакала! И жалко её, и понятно, что плачет она из-за него, а если даже и не из-за него, то всё равно он виноват — не смог уберечь её. А теперь — Наташа…

— Наташка, ну чего ты! Не плачь, моя хорошая! — Василий неловко погладил её по голове, отчего Наташа расплакалась окончательно. — Ну я же с Никиткой нормально, и к тебе я прихожу, и вообще…

— Да, Васенька, — всхлипывала она, — ты очень хороший, ты самый замечательный, но ведь так дальше нельзя!

— Чего нельзя? Почему?

— Вась, Никитка — тоже человек! Он в таком возрасте, что сейчас ему особенно необходим отец, и при этом сейчас легче всего для него принять своего папу, понимаешь? — Василий не понимал. Не понимал, почему так уж нужен ребёнку отец — сам-то он вырос без отца, и ничего, нормальный человек получился, — почему сейчас легче всего принять кого-то, а потом это будет сложней, — он сам никогда никого не стремился принимать за своего отца. И вообще, причём тут он?

— Наташка, а я тут причём?

Наташа ничего не могла сказать — она плакала, по-детски шмыгая носом, который у неё всегда некрасиво краснел, когда она плакала. Наташа плакала часто.

* * *

Так ли уж люблю я жалостливых людей… Я — психолог, психотерапевт, врач, поэтому ответить на этот вопрос однозначно не могу — у жалости и жалостливости (ни у кого, полагаю, не вызывает сомнений, что это — разные понятия) могут быть самые разные корни, от эстетической сентиментальности (человек жалеет и любит исключительно, например, маленьких рыжих собачек) до активной жизненной позиции и доброты. Но зато я могу ответить однозначно: безжалостных и жестоких людей я не люблю. Однако эксплуатация жалости мне тоже не по душе, признаться.

— Василий, а свой отпуск вы собираетесь провести с кем? С Наташей? — Василий помрачнел. — С мамой? — если только это возможно, Василий помрачнел ещё больше.

— С Наташей, наверное. Или с мамой…

— Давайте попробуем разобраться. Василий, начнём сначала, иначе говоря, с мамы. Почему вы думаете, что, возможно, проведёте с ней отпуск?

— Но, Рушель, как же она одна! У неё же, кроме меня, нет никого!

— А Наташа?

— И у неё… Что же делать?

— Да ничего особенного, Василий. С кем бы вы хотели вместе отдохнуть?

Последовавшая долгая пауза стала для меня ответом на мой вопрос: Василий ни с кем из своих женщин не хотел бы быть, и не был бы, будь на то его воля. А вот воли у него пока что и нет. Наташа, как я полагаю, совершенно бессознательно, берёт его на тот же крючок, что и его мама — на жалость. Только другого крючка — властности и одновременно виктимности, — у Наташи нет: не такой она человек. То есть виктимность, видимо, есть, но совсем другого рода, не та, что у матери Василия: Наташа трогательно радуется каждому знаку внимания, который ей оказали небеса (например, встретился Василий, не позволил сдать в ломбард телевизор, стал её любовником), но требовать ничего не может — сил у неё нет. Несчастная женщина, и нужно что-то особенное, чтобы резко сломать её отношение к себе, не то быть ей вечным объектом жалости. И даже жалостью никого она не сможет удержать, потому что не стремится, просто не видит такой возможности, только плачет тихонько.

Вот такая вот доля психотерапевта — анализировать свойства личности других людей, которые вовсе не являются твоими клиентами, — прошли бы мимо, ты бы их и не заметил. Но они связаны с твоим клиентом, и так становятся объектами анализа, и думаешь о них, думаешь постоянно, и так становятся они частью твоих исследований, а значит — твоей жизни…

Конец ознакомительного фрагмента.