Подмененный император. Альтернативная история

Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Русский военный переводчик в Сирии попадает в районе Пальмиры в безвыходную ситуацию: его окружает отряд боевиков. По рации он передает свои координаты в штаб и требует стрелять точно по ним… Когда он приходит в себя, то обнаруживает, что на дворе восемнадцатый век, он – в России и… в теле юного императора Петра Второго, взошедшего на трон за неделю до этого.

Глава седьмая. Дела государственные и дела семейные

— Рюген… — задумчиво начал Толстой. — Ничего интересного там нет, местные жители кое-как перебиваются с рыбы на овощи, но… Если по-умному переговоры повести…

— То есть?

— Найти брачный договор герцогини Мекленбургский с герцогом Леопольдом. Там обязательно должна быть «вдовья часть» прописана, причем не только в деньгах, но и земельных угодьях.

— Ну-ну…

— Угодья эти можно договориться поменять на остров, который нам нужен. А денежную часть объявить приданным принцессы. Немцы прижимисты, могут клюнуть. Им самим этот остров — сплошная головная боль: то и дело кто-нибудь отобрать норовит.

— А ежели и на это не согласятся?

— А армия-то у тебя на что, государь? Да и император австрийский, дядя твой по матушке твоей покойной, думаю, в помощи не откажет, если к нему за это юг Мекленбурга отойдет. А ежели твое императорское величество еще и прагматическую санкцию признает…

— Напомни-ка мне о ней, — приказал Пётр. — Меньшиков-то до опалы своей все государственные дела под себя подгреб, мне и не сказывал, почитай, ничего.

Вот-вот, очень удобный предлог узнать, что это за санкция такая. Потому что про нее Пётр на самом деле слыхом не слыхивал и понятия не имел, что это за зверь такой австрийский.

— Прагматическая санкция 1713 года — неторопливо начал Толстой, нимало не удивившись императорскому невежеству, — сие есть закон о престолонаследии в австрийской монархии Габсбургов, изданный Карлом VI, у которого не было наследников мужеского пола, а лишь единственная дочь. Закон устанавливал нераздельность габсбургских земель, разрешал их наследование дочерями монарха при отсутствии у него сыновей.

В доме австрийских Габсбургов не осталось наследника мужского пола, зато было пять принцесс: две дочери Леопольда I, две — Иосифа I и одна императора Карла. Поскольку Леопольд и Иосиф уже отошли в мир иной, наследницей должна была стать его дочь — Мария-Терезия.

В 1720—1724 годах Прагматическую санкцию признали сословные сеймы земель габсбургской монархии. Карл VI стремился ее утвердить на международном уровне и опубликовал ее текст 6 декабря 1724 года. Усилия, направленные на внешнеполитическое признание Прагматической санкции, фактически являются первыми шагами в становлении общеевропейской правовой системы. Карл VI последовательно добился признания санкции от других государств.

— Ну, так признаем, большое дело, — отозвался Пётр. — Родственников нужно поддерживать.

— То же самое я и твоему деду говорил, но ему все недосуг было, только отмахивался: «Потом!». А потом всем Меньшиков заправлять стал, ему и вовсе не до Австрии было.

— Хорошо бы еще принцессу Елизавету за кого-нибудь из знатного европейского дома выдать, — задумчиво сказал Пётр. — Мнится мне, что остались еще желающие ее на трон посадить вместо меня.

Лицо графа Толстого сохраняло безмятежное спокойствие, хотя он в свое время и высказывался в пользу Елизаветы. Да разве Елизавета вернула бы его из ссылки? И какая из нее императрица — незаконнорожденная девка, пьяным попом к материнскому подолу привенчанная. А Пётр… С ним, пожалуй, можно будет неплохо поладить, да и фамилии старинные он, сказывали, чтит, не в пример той же Елизавете.

— Я подумаю, государь. В Европе герцогов, да королей, что травы в поле. Найдем принцессе супруга с титулом, но без амбиций. И — с плеч долой.

— Так вот прошу тебя обоими браками и заняться, — решительно сказал Пётр. — Мне в приданое остров, а Елизавете ее матушка покойная приданое достойное оставила. Чай, в девках не засидится.

— Займусь, государь, живота не пожалею. Просмотрю все бумаги, письма нужные отправлю, людишек смышленых… Кстати, помимо Австрии у тебя еще союзники имеются: в Дании весьма довольны вашим воцарением. Они и в случае военных действий подмогу окажут.

— Действуй, граф Петр, мне одному тут нипочем не справиться. Только на членов Тайного Совета и уповаю, да на то, что флот и армия у нас воспрянут. Покойная-то императрица, упокой, Господи, ее душу, чуть было все в запустение не привела с полюбовником своим.

— А что прикажешь с герцогиней Мекленбургской делать?

— Поедешь посольством — отвезешь ее к муженьку, он разберется. Но принцессу Мекленбургскую ни под каким видом из России не выпускать и беречь пуще глаза.

— Все понял, государь.

— Ну, так исполняй. И доклады мне регулярно шли. Понадобится помощь какая — всегда помогу и деньгами, и людишками. Ступай теперь.

На следующее утро Пётр, никого не предупредив, отправился с визитом к Семену Андреевичу Салтыкову — персоне весьма влиятельной. При Петре Первом служил в Государственной Военной Коллегии, а 28 января 1722 года был произведен в генерал-майоры. По указу императора Петра І 8 января 1724 г., ему поручено было располагать вверенные ему полки на постоянные квартиры.

При учреждении Верховного Тайного Совета, указом 8 февраля 1726 г. Салтыков. назначен был к присутствованию в Высоком Сенате. Произведенный 3 февраля 1727 г. в чин генерал-лейтенанта, Салтыков отплатил рекомендовавшему его Светлейшему черной неблагодарностью — по приказу императора отправился к Меньшикову с объявлением ареста и указом о лишении чинов и орденов.

Во дворец от бывшего генералиссимуса Салтыков привез две кавалерии, Андреевскую и Александровскую. За точное исполнение этих поручений был произведен из гвардии майоров в подполковники Преображенского полка и назначен в Москву генерал-губернатором. Днями собирался туда отъехать на постоянное жительство.

Происходивший из старинного боярского рода Семен Андреевич Салтыков собирался порядок в старой столице наводить железной рукой. Взяток он не брал ни у кого и никогда, чем немало поражал современников. Такой-то губернатор Петру в Москве и был нужен.

Пётр подъехал к петербургскому дворцу Салтыкова, не докладываясь. Два гвардейца из Преображенского полка, стоявшие у входа в карауле, встрепенулись было, но, узнав императора, снова замерли. Пётр быстрыми шагами прошел в столовую палату, где большое семейство Салтыковых вкушало первую за день трапезу.

Завидев появившегося в дверях нежданного гостя, Салтыков ахнул, вскочил с хозяйского кресла и распростерся перед императором в земном поклоне. Домочадцев же из помещения как ветром сдуло.

— Ну, здравствуй, Андреевич, — весело сказал Пётр. — Прости, что завтрак твой прервал, да времени у меня мало — дела ждут наиважнейшие.

— Да помилуй, государь, честь-то какая! Может, не побрезгуешь моих хлеба-соли отведать?

— А что, мысль хорошая. Я с утра только чашку кофию выпил.

Через десять минут грязная посуда со стола исчезла, как по волшебству вместе со скатертью, появилась новая, круто накрахмаленная, заставленная всевозможными яствами. Пётр действительно был голоден, поэтому отдал должное почти всему предложенному. Только от вина отказался.

— Не серчай, Андреевич, — сказал он, в ответ на очередное предложение чарки хозяином, — после того, как с лошади упал, вино видеть не могу. А водку — тем паче. Ну, да нет худа без добра. Дед мой и за себя и за меня, видать, выпил.

— Да разве ж я неволю тебя, государь? — тут же открестился Салтыков. — Тут на все воля твоя. Квасу, может быть, с погреба, али морса клюквенного прикажешь?

— От морса не откажусь. И кофе бы еще выпил. Разговор у нас с тобой долгий будет.

— Слушаю, государь.

— Хочу просить тебя быть крестным у одной моей родственницы. Да и тебе она не чужая — дочь герцогини Мекленбургской.

— Так она же в лютеранской вере крещена, — поморщился Салтыков. — Да и с сестрицами Ивановнами мы не больно близки…

— Про сестриц можешь забыть. Катерина Ивановна будет отправлена к супругу в Мекленбург, как и положено мужней жене.

Салтыков широко перекрестился:

— Слава тебе, Господи, отделались от срамницы. Мы ведь неподалеку друг от друга живем, дворня туда-сюда шастает и такое рассказывает…

— О сем забудь. По Измайловский дворец мы с тобой чуть позже переговорим. А вот дочка Катерины Ивановны в России останется. Воспримет православие и русские обычаи, хотя по титулу и останется принцессой Мекленбургской. Сейчас она в Богородице-Рождественском женском монастыре обретается, под крылом игуменьи Ксении. А как станет православной, так желаю я, чтобы ты ее в свою семью крестницей и воспитанницей принял.

— Я…

— Да, ты. Жена твоя, Долгорукая, рода знатного, о тебе и говорить нечего. Надобно будет сыскать принцессе дельных воспитательниц-гувернанток, чтобы иностранные языки и политес знали.

— Прости, государь, глупость мою, а зачем тебе все это?

— Через шесть лет я на ней женюсь, — просто ответил Пётр.

Лицо Салтыкова выразило целую гамму чувств: от неприкрытого изумления до спокойного понимания.

— Что ж, мудро придумал, государь. С одной стороны, девица знатного русского рода, никто морду воротить не будет. С другой — иностранная принцесса, но православная. Мудро, государь, мудро.

— С женой посоветуйся, она у тебя умна, может, что по женской части подскажет. Принцесса-то после смерти бабушки своей, царицы Прасковьи, в полном запустении жила, как сирота худая.

— Не изволь беспокоиться, государь. В нашей семье она не воспитанницей — дочерью родной станет. И образование получит, какое благородной девице полагается.

— Не просто благородной — высокородной. Но так, чтобы не мнила о себе лишнего. И место свое знала — супруги и матери, а уж потом — императрицы.

— Все понял, государь. Прикажете писать о принцессе?

— Да, каждый месяц мне лично, в собственные руки и секретно. То дело семейное. А теперь о другом поручении.

— Слушаю, государь.

— Измайловское гнездо развратное и зловонное — сжечь дотла. Только сады не трогайте. А на его месте надлежит построить дворец для летнего отдыха коронованных особ. Примерно такой.

С черчение у Петра всегда все было отменно и он быстро набросал контуры двухэтажного здания в стиле ампир с колоннами и львами у полукруглого крыльца, нарядным мезонином и высокими, закругленными сверху окнами. Здание опоясывала терраса, но которую можно было выйти из любого покоя через «французское окно».

— Быстро ли строить прикажешь, государь?

— Быстро хорошо не бывает. Мне нужно, чтобы были паркеты узорчатые настелены, стены мрамором отделаны и искусной росписью украшены. Найди пока архитектора толкового, пусть проект составит и мне на утверждение пришлет. А ежели одобрю — начнем с Богом.

— Все сделаю, государь, живота не пожалею.

— Если угодишь — награжу по-царски. У тебя два сына, так ведь?

— Два, государь. Владимир и Петр. Оба поручики в Преображенском.

— Так я их майорами сделаю и лучших в России невест сосватаю. Чтобы был твой род одним из первейших, тем паче сам ты крестным императрицы станешь.

Салтыков собрался было снова в ноги падать, но Пётр его остановил:

— Дело надо делать, а не поклоны отбивать. Какой из сынов твои более смышлен?

— Так оба не дураки, государь. В 1714 году дедушка твой Петрушу в гвардию на службу зачислили в и отправили во Францию для изучения морского дела. Но, честно скажу, не кажется ему это, желает на суше служить.

— Пусть создаст с твоей помощью особый полк — Московский — который бы не только военную службу нес, но и порядок в городе сохранял. Справится — полковником сделаю. А брат пусть ему в помощь будет.

— Как изволишь приказать, государь.

— Позови сыновей-то, погляжу на них.

— Так на службе оба, государь, уж не гневайся.

— Я бы прогневался, ежели они баклуши бы били. Пусть на Водосвятие в Петербург прибудут и доложат о трудах своих. Доволен останусь — подниму выше по гвардии.

После визита к Салтыкову Пётр навестил свою «невесту». Елизавету он нашел посвежевшей, присмиревшей, и даже, кажется, чуток прибавившей росту и веса. Хотя сорокадневный пост, полагавшийся перед крещением, к этому вроде бы не располагал.

— Как наша воспитанница, матушка Ксения, — осведомился он, подойдя под благословение к игуменье. — Все ли хорошо?

— С Божьей помощью управимся, — уголками губ улыбнулась игуменья. — Девица с норовом, от обоих родителей, я чаю, унаследовала, но склонна смирять гордыню и строптивость. Обучается Священному Писанию, а заодно и русской грамоте. Молитвам, конечно. Остальному, полагаю, учить будем после крещения.

— Правильно полагаешь. Воспитываться принцесса будет в Москве, в доме своего крестного Салтыкова под присмотром его супруги — урожденной Долгорукой. Но воспитываться не как принцесса, а как русская девица благородных кровей.

— Не беспокойся ни о чем, государь. Я свою крестницу без внимания не оставлю: каждый месяц по три дня у меня в обители гостить будет. И на богомолья со мной ездить.

Царская карета уже мчалась во дворец — по первому снегу. Но у крыльца подскакал взмыленный курьер с донесением. Пётр нетерпеливо сломал печать, пробежал глазами текст и произнес совсем нехорошие слова.

— Что, государь? — подвинулся Остерман, никогда доселе не слышавший от государя столь витиеватых матерных слов. — Беда какая?

— Брат герцога Леопольда, отца Елизаветы, поднял мятеж и захватил престол. Братца — старшего, между прочим, упек в крепость. Не женат, детей нет. А законная наследница — принцесса Мекленбургская — в официальных бумагах даже не упоминается. Вот не было печали…

— Какой печали, государь? — засмеялся Остерман. — Наоборот, все идет прекрасно. Мекленбургом сейчас правит младший брат герцога, а законная наследница — принцесса Елизавета. Вот составит граф Толстой нужные бумаги о том, что нынешний герцог может быть только регентом при своей племяннице…

— А он пошлет нас с этой бумагой куда подальше.

— И прекрасно, и замечательно! А мы — к Австрии, мол так и так, сироту, вашу родственницу обижают. Надо за нее вступиться, а за хлопоты Австрии дочь самого Петра Первого — в невесты с немалым приданным. Какому-нибудь троюродному брату императрицы.

— Но ведь это война!

— А ты как думал, государь? Но война маленькая, смешная даже. Тем паче, лет тридцать назад Мекленбург сам на две части раскололся — южную и северную. Но каждая из частей имеет свои правительства и собственные вестники для публикации законов и распоряжений. Так что нам не со всем герцогством воевать — лишь с его северо-восточной частью. А там Дания поможет.

— Сам черт ногу сломит!

— Ему не привыкать. А воевать меклебуржцы и вовсе не приучены, в основном идут в наемники к другим правителям. Ультиматум России, дипломатическая (с угрозой военной) поддержка Дании, претензии Австрии, — и бери этот Мекленбург голыми руками. Ты же сам, государь, хотел войско обновить и улучшить. Вот тебе и повод — лучше не придумаешь. Да и флот можно испробовать — у острова Рюбек-то.

— И то правда, — повеселел Петр. — Ну, я войсками займусь, а вы с графом Толстым — делами дипломатическими. Вам не привыкать.

— Толстой сейчас носом землю рыть будет, дабы не впасть снова в немилость у вас, — негромко заметил Остерман. — Ему бы в помощь князя Долгорукого, Василия Лукича. Дипломат опытный, хитрый, изворотливый: сколько лет для нас Курляндию охраняет от чуждых посягательств.

— Кстати о Долгоруких, — вспомнил Пётр. — Выдал князь Алексей свою дочь за австрияка, как я наказывал?

— Кочевряжится, государь, — вздохнул Остерман. — Кричит, что его дщерь для трона рождена, и что только за короля какого-нибудь выйдет. Ну, всем известно, что у князя Алексея гонору много, а ума — вовсе нет.

— Ладно, я князем я разберусь. Пиши пока черновики указов, кои мне в голову пришли — на Совет вынесем. Первый указ: простить крепостным давние недоимки, а сосланных на каторгу за неуплату налогов — освободить. Второе: запрещено отныне «для устрашения» выставлять на обозрение расчлененные тела казненных.

Третье: отменить «поворотный налог» — то есть подать с каждого прибывшего в столицу воза. Четвертое: князьям Трубецкому, Долгорукову и Бурхарду Миниху дать звание генерал-фельдмарашала, а последнему, кроме того, титул графа. Пятое: главнокомандующим русской армии является сам император, который сам выбирает персон себе в помощь. Успеваешь, Андрей Иванович?

— Когда ты, государь, это все успеваешь? — вытер Остерман взмокший лоб.

— Когда не сплю, — усмехнулся Пётр. — Передохни чуток да пиши помедленнее, ибо важно сие.

«В Малой России ко удовольствию тамошняго народа постановить гетмана и прочую генеральную старшину во всем по содержанию пунктов, на которых сей народ в подданство Российской империи вступил». Будет Малороссия подчиняться России по договоренностям, установленным на Переяславской раде. Все дела в ней передать в ведение иностранной коллегии».

— А кого гетманом думаешь, государь?

— Даниила Апостола. Его народ любит, а он к России тяготеет, ибо понимает, что без нас их Польша живо на куски разорвет и пожрет. А татары помогут. Будут опять малороссийских девок да парней по Черному шляхту в Крым гнать. Да и сейчас гоняют, только зазевайся.

— Крым-то воевать не думаешь, государь?

— Думаю. Но рано еще, не готовы мы. Сперва европейские дела нужно уладить: со Швецией-то по сей день прочного мира нет, хотя на бумаге все вроде бы правильно написано.

— Да, нашего посланника там не жалуют, все больше турецкого милостями осыпают.

— Почему, как полагаешь?

— Да потому, что желает Швеция приписать России начало враждебного движения, начать войну и получить помощь от Франции и Англии. Никак не могут смириться с тем, что Выборг по Ништадскому договору русским остался. Да и на малолетство твое уповают, думают, что ты еще с мамками да с няньками в детской сидишь, а российские армия и флот в разоре пребывают.

— Вот я такой разор им покажу, мало не покажется, — сквозь зубы пробормотал Пётр.