Нет подвигу равных!

Светлана Кунакулова

Сборник «Нет подвигу равных!» посвящен героям, которые показали всему миру, что нет ничего невозможного для человека, готового бороться за свою Родину. В книге собраны самые трогательные и искренние истории о жителях блокадного Ленинграда, которые смогли выжить в этих нечеловеческих условиях.

Ольга Заборская

Кукла

У меня украли детство… Кто-то невидимой рукой взял и перечеркнул всё размашистым росчерком пера. Кто-то злой и жестокий в военной форме с нашивками в виде креста. Страшного, чёрного… От этого всего веет смрадом, гарью, копотью и дымом. Пустые глазницы разбитых окон от бомбежек некогда красивого и зелёного города. Просторы шумных площадей, детские карусели в парке отдыха, мама, спешащая с работы, уставший после ночной смены отец, старший брат, который мечтал после школы поступить в институт… Всё бесследно ушло куда-то. Пропало в одночасье. Бабушка очень любила собирать всех на вечерний чай и обязательно пекла пироги. Я бежала на эти пироги, забыв про дворовых приятелей и шумные игры. А какие они, ленинградские дворы? Здесь столько тайн, столько интересных занятий. Мы любили строить шалаши, играли в «дом», катались на качелях, подсматривали, как тётя Фаина выбивает ковёр, а дед Иван раскуривает папиросу.

Тётя Фаина слушает последние новости, дед Иван кряхтит. Он хочет быть понятым и услышанным.

— Надюша, ты руки помыла? Куда лезешь без очереди!

— Я помыла, бабушка, честное слово!

— Знаю я тебя! А ну, давай к столу!

Мирно тикают часы в углу комнаты, на столе свежая скатерть. Папа читает газету. Глаза бабули светятся какой-то особой теплотой и заботой. Морщинки возле рта. Она улыбается, понимая, что я лукавлю. Пироги дороже всего на свете. Как сейчас хочется поднести такой пирог ко рту, почувствовать вкус свежего хлеба, понюхать запах теста… Обнять бабулю… Где теперь это всё?

Я смутно помню эти дни в сиротском доме. Ладошки на холодном окне, надежда, слёзы. Нас там было много таких, маленьких и постарше. В нашем детском доме состав подобрался смешанный. Тут тебе и совсем малыши, и ребята постарше. Были местные и из соседних областей. Они ещё до блока-

ды бежали в Ленинград, чтобы укрыться от бомбёжек и карательных батальонов, спастись. Выживали единицы. Мы былидети, но всё понимали. Мы должны были принять реалии новой жизни.

Светка Чижикова любила рассказывать страшные истории. Не знаю, как другие дети, но я любила слушать.

Жили-были четыре чёрных пса: Гитлер, Геринг, Гесс и Гимлер. И захотели они всю нашу планету поработить, чтобы мы у них в услужении были, на грязной работе. А всех несогласных псы в печку кидали, не разбираясь. Поляков, евреев, русских, белорусов. Но поднялись силы светлые с этими псами бороться. Головы им отрубить.

Я верила, что всё в этой истории хорошо закончится. Я всегда надеялась на лучшее. Даже тогда, когда шестилетний Ванька сбежал из сиротского дома с товарищем. Мы думали, это брат его, оказалось, что они просто в одном дворе жили. Зимой сугробы по пояс, чистить некому, да и маскировка какая-никакая. Мальчишкам радость, сугробы мерять — одно удовольствие.

Да и на новом месте осмотреться интересно. Ванька росточка небольшого, так ему сугробы почти до головы достают. Товарищ до окопов побежал, а там люди мёртвые. Десятки тел: мужчины, женщины, старики, дети. От голода умерли, не от вражеских пуль. Я тоже пошла смотреть, Вовка потащил.

— Смотри, Таня. Их что, фрицы убили?

— Нет, война. Она не щадит никого.

— И мы так тоже будем?

Глаза мальчонки наливаются ужасом.

— Нет. Нас увезут отсюда.

Я смотрю на происходящее вокруг спокойно. Чему быть, того не миновать. Просто уже привыкла. В детдоме говорят о том, что я взрослая не по годам. Со стороны, наверное, виднее.

Даже в такие минуты я верила. Я водила пальцем по стене, описывая причудливые узоры, и ждала волшебный фургон, который увезёт нас в далёкие

края. Там будут зелёные луга и много вкусной еды, которую не нужно будет делить на маленькие порции. Хотя нянечка Галина Ивановна говорила нам о том, что сразу голодным есть много нельзя, животы разболятся и умереть можно. По крупинкам и маленькими порциями есть нужно. Галина Ивановна любила нам сказки рассказывать. Мы слушали, но быстро забывали. Я пытаюсь вспомнить хоть что-то, но всегда засыпаю. Снов нет, просто закрываешь глаза, и потом сразу наступает утро. Когда-нибудь это закончится. Бабушка мне всегда говорила, что всё плохое рано или поздно заканчивается. Но, наверное, не для того, у кого украли детство.

Выживали единицы. Хорошо помню, как выглядели продуктовые карточки, их выдавали по ленинградской прописке, и потери считали по прописке. А потерь было немало. Сначала это сильно пугало, потом стало обыденностью. Я смотрела на происходящее глазами, полными ужаса, и не понимала, что происходит. Мне двенадцать, вокруг война и смерть. Очень много смертей. Умирать в осаждённом городе… Суровая необходимость для всех, даже для детей. В эти моменты мне становилось особенно жут-

ко, ведь всего-то двенадцать. Но в детском мозгу теплилась мысль, что увезут, увезут нас отсюда.

В сиротском доме мы пытались дружить, выживать вместе было проще, и умирать, наверное, не страшно. Так нас утешала баба Шура, воспитатель. Она ко всем относилась одинаково, даже к тем детям, чьих родителей расстреляли или репрессировали. У неё были большие гладкие ладони, я помню. Шура научила нас чувству коллективизма и товарищества. Странно, что в трудные моменты жизни эти чувства идут бок о бок.

Машка Титова могла пить любую жидкость, даже мыльную воду. Милка ела снег, говорила, что он утоляет чувство голода. Я тоже пробовала. Снег казался мягким на вкус, таял свежестью на губах, отдавал ранним осенним морозом. Очень хотелось уехать отсюда, туда, где в небесах радуга после летнего дождя и нет войны. Нам хотелось бегать и прыгать, как раньше, но мы шатались от слабости, напоминали беспомощных стариков и старушек.

Мы прижимались друг к другу, как испуганные котята, озирались по сторонам. Нужно ехать, все это-

го хотели. Словно находили в подобных мыслях глоток упоительной свежести первого снега, живительный глоток надежды.

Я тру ладошки, прикладываю их к окну, и на стекле остаются следы. Желание жить то появляется, то пропадает. Мне двенадцать. А на вид можно дать не больше восьми. Как и многим здесь присутствующим. Отчаянно тру ладонями мокрое стекло, кажется, там виднеется силуэт бабушки с пирогами. Вот же она идёт, и мама на скамейке во дворе, ждут меня. Бабушка смеётся и машет мне рукой. Я готова бежать, лететь ей навстречу. К ним. Родным, которые волей судьбы остались где-то там, за поворотами времени, в водовороте судьбы.

Конец ознакомительного фрагмента.