Год лягушки

Светлана Сухомизская, 2015

Почему путь к сердцу женщины лежит через зубной канал, чем полезно купание в зимней Москве-реке и как устроить личную жизнь, перебегая улицу на красный свет, – обо всем этом узнает героиня романа, а вместе с ней и читатели. Книга рекомендуется всем, кто успел совершить в жизни много ошибок, но не собирается останавливаться на достигнутом.

Песня группы Marx+Engels

© Светлана Сухомизская, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

1

Зайдя в подъезд, она поежилась и тяжело вздохнула. Ни одна лампа не горела. Это означало — девять лестничных пролетов в темноте.

Вдыхая привычный запах подвальной сырости и жареного лука, она сделала несколько шагов и правой рукой нашарила перила.

На площадках между этажами еще можно было что-то разглядеть — из окон пробивался свет от фонарей во дворе — но на этажах стояла кромешная темнота. Главное — не задеть какой-нибудь из выставленных соседями на лестницу предметов. Когда в подъезде в прошлый раз не было света, она зацепилась о чьи-то детские санки — и ногу поцарапала, и колготки порвала.

Поэтому каждый этож она пересекала, присев чуть ли не на корточки — медленно, маленькими шажками, шаря перед собой вытянутой рукой. Это помогло ей избежать встречи с грудой макулатуры и каким-то ведром — очень грязным на ощупь. Санки тоже были на прежнем месте, и она порадовалась своей осторожности — на сей раз колготки уцелели.

Наконец, дойдя до пятого — последнего — этажа, она выпрямилась, облегченно вздохнула и уверенным шагом направилась к своей двери.

И чуть не упала, споткнувшись обо что-то мягкое.

Безобразие! Черт знает что такое! Так и шею не долго сломать! Мешки с мусором они теперь бросают прямо возле дверей что ли?

Она вслепую порылась в сумке, с трудом нашла ключи, на ощупь вставила их в замочную скважину. И, включив свет в коридоре, обернулась назад, чтобы посмотреть, чем на этот раз порадовали ее соседи.

И захлебнулась криком.

Посреди лестничной площадки в луже крови лежало неподвижное человеческое тело…

Перечитав текст на экране, я тяжело и злобно вздохнула и, взявшись за мышь, перевела стрелку курсора вверх, к правому краю экрана. Щелкнула по крестику.

«Сохранить изменения в документе „ДЕТЕКТИВ 3“? — невозмутимо осведомилась программа. — Да? Нет? Отмена?». В ответ я перевела курсор на прямоугольник с надписью «Нет» и надавила указательным пальцем на правую кнопку мыши с такой силой, что мышь хрустнула. Ничего, переживет. В прошлый раз я вообще запустила ею в стену.

Я снова вздохнула. Посидела немного, бессмысленно уставившись в экран. Иконки программ и файлов были выложены поверх кустодиевского «Морозного дня». Другие, то есть нормальные люди вывешивают на рабочий стол пальмы и приветливый морской пляж, а у меня на мониторе был такой же зимний холод, как и за окном.

Я смотрела на пейзаж, и горечь переполняла меня. Другие, то есть нормальные люди наслаждаются солнечными зимними деньками, — а солнце такая редкость в декабре! — прогуливаются среди сугробов, катаются на коньках, а то и на лыжах, а после, разрумянившиеся от мороза, хохочущие, заходят в кафе, заказывают глинтвейн и блинчики с малиновым сиропом… А я словно, вампир в гробу, заточена в проклятой редакции — выползаю из дома в темноте, возвращаюсь в темноте… Но мало того, что я не показываюсь на улице! Даже дома нет мне счастья! Вместо того, чтобы упасть на диван и читать взятую полгода назад у Катьки книжку «Бегущая с волками» (необходимую каждой женщине, озабоченной самопознанием) или хотя бы смотреть по телевизору что-нибудь приятно отупляющее, я сижу, скрючившись в три погибели и луплю по клавиатуре, как проклятая. И хоть бы от этого был какой-то прок! Сколько я написала за полмесяца? А сколько из этого осталось в виртуальной папке с незатейливым названием «Детектив 3»? Пара куцых файлов: в одном — строчки три, в другом от силы десять. Одна радость, прогресс позволяет обходиться без бумаги, а то страшно подумать, сколько деревьев погибло бы зря!

Я нашарила на столе пачку «Парламента» и, неприятно пораженная ее легкостью, заглянула внутрь. В пачке сиротливо перекатывались две сигареты. Как такое могло произойти? Я же открыла новую, прежде чем сесть за компьютер… Не веря в очевидное, я перевела взгляд на пепельницу, и обнаружила, что та до краев полна мятыми окурками. Итак, у меня осталось только две сигареты. Жизнь становится все более удивительной. Но, к сожалению, все менее прекрасной.

Жадно затянувшись предпоследней сигаретой, я подняла глаза вверх, на висящую над столом пробковую доску. На доске, утыканной кнопками всех цветов и калибров, болталось немало ценной дряни. Несколько фотографий: мама на верблюде, разрумянившаяся Катька, тянущая рюмку к объективу, я в обнимку с обнаженным мраморным мужчиной представительной наружности… Визитные карточки, рекламные листовки, огрызки бумаги с неизвестно чьими телефонами… А в самом центре доски на четырех золоченых круглых кнопках — изготовленный на домашнем принтере транспарант формата А4. Надпись суровым крупным шрифтом — таким в годы революции набирались заголовки большевистских газет: «НИКОГДА! НЕ ЖДАТЬ! ТЕЛЕФОННЫХ! ЗВОНКОВ!». Да, призыв уже устарел. Телефонных звонков я ни от кого больше не жду. Негромко хмыкнув, я завела новый файл, постучала по клавишам, пощелкала мышью и отправила результат в печать. Принтер замигал зелеными огоньками и, попыхтев немного, выложил в лоток лист бумаги.

Я взяла лист за уголок и помахала им в воздухе, чтобы дать чернилам высохнуть. Отколола старый лист с пробковой доски и заменила его свежим.

Новый лозунг гласил: «КУРИТЬ — ЗДОРОВЬЮ ВРЕДИТЬ!».

Сделав последнюю затяжку — огонь дошел почти до самого фильтра, — я смяла окурок о дно пепельницы, закрыла ноутбук и, старательно отгоняя образы глинтвейна и блинчиков с малиновым сиропом, настойчиво маячившие перед моим мысленным взором, поплелась на кухню — нанести неофициальный дружественный визит холодильнику.

Но не успела я сделать и двух шагов, как дверной звонок издал душераздирающую трель. Человек неопытный решил бы, что в доме начался пожар или в милицию поступил сигнал о заложенной бомбе, но я даже не подпрыгнула, только с невозмутимым видом сменила направление движения и вместо кухни направилась в коридор.

За дверью, как и следовало ожидать, стояла Катька, запорошенная снегом, словно Дед Мороз. Сходство с милым дедушкой довершали два туго набитых пакета с логотипами универсама «Перепутье».

— Ты хоть знаешь, сколько времени? — спросила я вместо приветствия.

— Главное, ты знаешь! — заверила меня Катька, тоже не обременяя себя следованием этикету, и, не дожидаясь моего приглашения, вперлась в коридор, задевая пакетами стены и дверь. Один из пакетов отозвался на удар подозрительно знакомым позвякиванием. — Я просто шла мимо, гляжу, у тебя в окошке свет горит. Дай, думаю, зайду!

— Какое у тебя хорошее зрение, — восхитилась я. — Ты увидела свет от самого «Перепутья», и это при том, что у меня окна на другую сторону!

Ничуть не пристыженная, Катька самодовольно хрюкнула.

— Ну, я не виновата, что гора не идет к Магомету! — она сунула пакеты мне в руки, а сама стряхнула с плеч дубленку и, размотав с шеи шарф, полезла за тапками. — Мы с тобой уже сколько не виделись? Месяц?

— Какой еще месяц? Я на прошлой неделе к тебе заходила! В понедельник что ли, — прокряхтела я. Пакеты оказались тяжеленные.

— Что ты с ними обнялась, как с родными! Неси на кухню! А то уронишь еще по своей любимой привычке… «Заходила» она! Забежала, взяла двести рублей до получки и смоталась! Даже чаю не попила!

— Знаю я твои чаи! Ты их сначала полчаса кипятишь, потом полчаса наливаешь, потом полчаса подливаешь!

— Не нравится — не дружи!

— Да как с тобой не дружить, если ты на дом являешься!

— Являются только черти и призраки! Я прихожу!

— А время, кстати, как раз для призраков. Двенадцатый час, между прочим! А мне завтра на работу!

— У меня, можно подумать, выходной! — пожала плечами Катька, выкладывая на стол содержимое пакетов — нарезанные тоненько колбасы и сыры, пачку масла, хлеб, маринованные огурцы, оливки, двухлитровый пакет сока, две бутылки «Либфраумильха» и, конечно же, полукилограммовый пакет пастилы.

Я проглотила переполнившую рот слюну. В холодильнике моем, который я так и не успела проинспектировать, не было ничего, кроме антикварной банки морской капусты, купленной, кажется, еще бабушкой в эпоху тотального продуктового дефицита начала девяностых. А заглянуть туда я собиралась из чисто научного любопытства — втайне надеясь найти там повесившуюся от полной безысходности мышь.

Скомкав пакеты и отправив их в шкафчик под раковину, Катька покрутила носом и решительно направилась в комнату, где первым делом кинулась к балконной двери и, оглушительно кашляя, распахнула ее настежь.

— Надо ж так надымить! Кстати, отличный лозунг — как раз по теме! Как ты можешь тут находится, я не понимаю? Не комната, а газовая камера какая-то!

— Это что, — с гордостью ответила я. — Когда я, дописав свою вторую книжку, открыла окно, оттуда повалил такой дым, что соседи вызвали пожарных… Кстати, а сигарет ты, случайно, не купила?

Катька, не снизойдя до ответа, помотала головой и покрутила пальцем у виска. Потом с интересом осмотрела комнату.

— Извини за бардак, — торопливо сказала я. — Я не знала, что ты придешь, поэтому, сама понимаешь, не убралась.

— Как будто ты к моему приходу убираешься.

Я запрыгала на месте потирая ладонями плечи.

— Убираюсь. Пепельницу вытряхиваю. Слушай, закрой дверь, а? На улице не май, между прочим!

Не обращая внимания на мои телодвижения, Катька сказала:

— Я смотрю, любовная лодка окончательно разбилась о быт…

Я перестала подпрыгивать и спросила:

— Ты о чем?

— О чем, о чем… Тебе никто не звонил? — на слове «никто» Катька сделала ударение. Даже тупица поняла бы, что на самом деле имелся в виду кто-то — причем кто-то вполне конкретный. Я надменно подняла брови:

— А кто мне должен был звонить?

— Наверное, королева Елизавета Вторая! Не надо прикидываться дурой, ладно? Можно подумать, я и так не поняла, что не звонил.

— Ты что, погадала на меня, прежде чем придти? — хмуро поинтересовалась я.

— Зачем мне гадать. Мне вон этого достаточно.

И Катька кивнула в сторону дивана, над которым висела в простенькой деревянной рамочке фотография молодого человека неземной красоты. Молодому человеку — немного больше двадцати, а фотографии — чуть-чуть поменьше. От времени она выцвела и побурела, но красота времени неподвластна. А красоты больше, чем может вынести романтическая девица — особенно, если девице недавно исполнилось двенадцать лет. Мне, конечно, уже давно не двенадцать, но и сейчас сердце мое иногда сладко замирает… Впрочем, бог с ним, с сердцем… А фотографию эту все, конечно, помнят, даже те, у кого при виде молодого человека вместо тахикардии начинались рвотные спазмы. Кто не помнит, тому я подскажу.

Кудри по плечам, на плечах кожаная куртка с погончиками, вся в заклепках, молниях и бахроме, а под курткой — кружевная рубашка, ворот расстегнут и широко распахнут, что позволяет влюбленным глазам многие годы замирать на самых красивых в мире мужских ключицах (фантазия между тем заходит гораздо дальше). Губы прекрасного юноши тронуты легкой усмешкой и сиреневатым перламутром, разноцветные глаза, глядящие в самую душу, подведены черным. Руки скрещены на груди, на безымянном пальце правой — о, горе! о, тоска! — обручальное кольцо. Вообще, надо сказать, для восьмидесятых годов прошлого века все очень скромненько — ни тебе черного лака на ногтях, ни золотых блесток в волосах, ни крестов и английских булавок в ушах, ни бриллиантов в зубах.

— Ну и что, — я пожала плечами. — Эта фотография тут всю жизнь висит. С тех пор, как ты мне ее на день рождения подарила… И не рассказывай мне, пожалуйста, что она стоила пять рублей и что ты ради меня оторвала от сердца сбережения, которые складывала в копилку с первого класса. Я это помню, и моя благодарность до сих пор не знает границ.

— Между прочим, под ней даже пятно на обоях осталось светлое, и кое-кто, когда в первый раз пришел к тебе в гости и увидел это пятно, сказал, что здесь пора делать ремонт, и даже пообещал тебе в этом посодействовать, — и Катька выжидающе посмотрела на меня.

Я выдержала ее взгляд, не дрогнув, но к горлу подкатил комок. Ох, тошно мне стало!

Не дождавшись от меня реплики, Катька сказала:

— Я так понимаю, ремонта не будет. Раз фото Зигфрида вернулось на старое место.

Я подошла к балконной двери и вдохнула полной грудью ледяной воздух. Повернулась к Катьке и ответила:

— Не будет.

Закрыла дверь и пошла на кухню. Катька поскакала за мной:

— Вот урод! Козел! Так я и знала. Поэтому я и пришла!

— Ты настоящий друг, — грустно сказала я. — Давай поедим. Может, мне немного полегче станет.

— Мы поедим, выпьем, а еще тут у меня есть… такое, такое!

Если бы это была не Катька, а кто-нибудь другой, я бы подозрительно спросила: «Надеюсь, не фаллоимитатор?». Но это была Катька, поэтому мой вопрос прозвучал совсем по-другому:

— Ты составила новый рецепт приворотного зелья?

— Лучше! — с громадной убежденностью заверила меня Катька.

Не знаю почему, но мне вдруг страшно захотелось поверить, что на сей раз какое-то чудо наконец случится.