Что там, за дверью?

Семён Теслер, 2020

Это первая книга человека, который всю жизнь писал для себя, кое-что читал родным и друзьям, но, наконец, решился поделиться с миром сокровенным содержанием своего письменного стола. Она, несомненно, заинтересует любителей малой художественной прозы, так как здесь собраны различные по тематике, жанру и объёму (иногда всего на одну страницу) прозаические произведения, отражающие неординарный философский взгляд писателя на жизнь. Приправленные доброй долей юмора, написанные сочным образным языком, они приведут в ряды поклонников этой книги и её автора даже самых взыскательных читателей.

Эссе

(Только потому, что другое название не приходит в голову. Ну, можно назвать «Размышлизмы»).

Конец света

В Вавилонском Талмуде (6-й век н. э.) есть рассказ о человеке, который неожиданно для себя обратил внимание, что дни от лета к осени и дальше все укорачиваются и укорачиваются. Он стал отмечать про себя, как и насколько это происходит каждый день. Чем ближе ко дню зимнего солнцестояния, тем дни становились короче, и в сердце его закрался страх. Он подумал, что если так будет продолжаться и дальше, день может исчезнуть совсем и над миром воцарится ночь…

* * *

За неделю до 22-го декабря встретился в подъезде с соседом. Он был грустным и выглядел подавленно. На вопрос «что случилось?», он обречённо махнул рукой: его уволили. Двадцать с лишним лет на одном месте, и теперь, когда ему около шестидесяти и до пенсионного возраста ещё ого-го, и в таком возрасте уже нет шансов найти приличную работу, пусть даже не приличную — любую — его выпнули. Он затащил меня домой и показал письмо от администрации завода. Да, действительно, там было написано, что с такого-то числа заканчиваются его трудовые отношения с предприятием. Ни обяснений, ни ссылок на какие-либо статьи законодательства не приводилось.

— Конец света, — грустно прокомментировал сосед…

* * *

В нынешнем году много разговоров о «конце света». По большому счёту, это не более чем конец какого-то 13-го цикла каледаря майя. На нём календарь заканчивается. Простодушным людям не объяснили, что конец календаря, как любого другого, не больше и не меньше, чем смена одного на другой: снял старый календарь, повесил новый. Друг, с которым мы поддерживаем давние и добрые отношения, позвонил мне по Скайпу и рассказал, что ему накануне звонила дочка. Он рассказывал мне об этом с гордостью. Мало того — он был счастлив. Так у него звучал голос, и так светились глаза. И он выглядел моложе своих немолодых лет. «Так вот, — продолжил он, — ты знаешь, какой больной для меня вопрос моих с ней отношений. Собственно, много лет у нас их вообще не было. Больно, но я привык. Так вот, позвонила. Звонок был неожиданным, я на него уже и не надеялся».

— Папа, я боюсь. Завтра конец света. — И заплакала…

Как мог я её успокоил. Постепенно она перестала плакать, сказала: «Спасибо, папа!» — и положила трубку…

Сегодня, по прошествии уже той даты конца света, вдруг снова звонок.

Дочка:

— Папа, это ты? Спасибо!…Пап, можно я тебе буду звонить?

Вот видишь, а ты говоришь — «конец света» — сказал мне приятель.

«Ничего я такого не говорю», — ответил я ему…

* * *

В Вавилонском Талмуде есть рассказ о человеке, который неожиданно для себя обратил внимание, что дни от лета к осени и дальше всё укорачиваются и укорачиваются.

…но прошло солнцестояние. Человек с трепетом ждал, как скоро завеса мрака укроет Землю и что произойдёт. А что произойдёт?

И увидел, что ничего не произошло. Через некоторое время дни начали удлиняться и удлиняться…

Всё вернулось на круги своя. У природы свой календарь. Он не торопится закончиться так скоро.

У людей тоже свой календарь, у каждого свой собственный. С ним он и идёт по жизни или тащится за ним — каждый по своей природе. Но календари — это тот же циферблат. Стрелки кружатся, отматывая часы и годы. Они показывают день и ночь, день и ночь…. Но желающий знать — знает: на каждом витке после конца приходит начало.

Да, у каждого внутри начало и конец света, у каждого свои часы, свой календарь, но желающий знать — знает: на каждом витке после конца снова придёт — начало!

2014 г.

Есть только миг…

Конец недели. Сборы нашей компании. Тепло улыбок, рукопожатий — радость души!

Но вечер проходит и возвращаешься домой. Один. И когда остаток вечера прогонит шум, очарование застолья резко меняется оглушающей пустотой. Она съедает все звуки, бывшие и будущие.

Одиночество захлопывает за тобой дверь и бросает наедине с собой. Минуту назад ты ещё был один-из-всех, теперь окунаешься в холодный и липкий морг теней.

Тишина обостряет все чувства. Любой звук или движение, если они и есть, то только твои. Чем шумней и веселей было, тем глубже и острее впиваются в тебя когти тишины. Она лишает всё света и цвета. И не оставляет надежды.

Быстро и молча укладываюсь, засовом сна пытаюсь запереть грустные мысли.

Бросаю взгляд на часы, на движение стрелок: секундная с упрямством палача отсчитывает деления. Она не считает. Это ты считаешь. Со спокойствием отчаяния следишь за ней и видишь, как она, увеличенная до размеров неотвратимости — тик-так! — волочит тебя по наклонной плоскости возраста и времени. В беспрерывном ходе своём она натолкнулась на тебя, зацепила и тащит по плоскости циферблата, пока не сорвёшься с его поверхности и.… исчезнешь. Потому что за его границей времени уже нет вообще…

— Неизбежность или мы сами плетём сеть времени и сами же в неё благополучно попадаемся?

Минута, десять… вспугнутый сон… — всё это лишь незаметный миг на циферблате Вселенной. Всего лишь невидимая царапина на гигантском поле её истории.

Это для тебя бесконечно длинная жизнь. Полная встреч и расставаний, надежд и разочарований, преданности и предательства, рассветы любви и… пропасти последнего прости. Кровь сердца каплет со страниц календаря, и ноги топчут половики обнажённых нервов.

Ночь и одиночество — колеблется кисея забытых страниц жизни… Друзья, дети. Вихрь дней и лет: сначала ты стремительно взмываешь вверх, а вдогонку снизу платочки и смазанные скоростью лица. Торопишься, надо успеть.

— Стой, куда? Не заметил, не обнял, не успел коснуться, вернуть благодарный взгляд, доброе слово. Вперед, — рвутся пространство и связь. Вперед и вверх — там звёзды. Там… звёзды…

Но приземляешься на холодную кровать: нет, это уже не звёзды — тусклая лампа обочины жизни, её вылинявшие краски и пыльные воспоминания ветра движения.

Того что было — всё больше, а чего осталось — меньше. Сейчас ты уже понимаешь, как из точки ничто, из начала начал, тебе призывно открывалось будущее, оно ширилось и манило фейерверком возможностей. Поймав на пике расцвета, жизнь с разбегу несла тебя дальше, дальше. Пока не спохватился, что ты движешься, но теперь — к другой точке — в никуда. Всё, что открывалось и дарило, сужается и отнимает. Тебя щедро завлекали, чтобы потом безжалостно обобрать. Если что и получаешь теперь, то только сомнения и морщины…

Ты забыл, что когда-то шёл на свет, а теперь он у тебя со спины, и ты гонишь впереди густую тень своего я… Она заплетает ноги и ворует свет впереди. Так и движешься к выходу: месту, где жизнь сходится в точку. За ней нет размеров, нет движения. Есть ничто.

Досада, потом горечь и разочарование: всё расстояние между двумя этими ничто — на входе и на выходе — она и есть жизнь?.. Грустный вывод.

Катишься дальше, догоняя мысли… что-то здесь не так, природа не может так работать. Не может выцедить тебя и бросить на дно тайны, где время поглотит самое себя, не оставив следа или воспоминания…

Вот оно — воспоминания, память! ОНА навивается на бобины вечности, как призрачное оправдание ушедшего света… Этот фиговый листок надежды немного успокоил.

Но не растопил страх одиночества, холодный фильтр сердца угрюмо продолжает просеивать лохмотья бывших иллюзий… От мыслей несёт затхлостью и безнадёжностью.

И мне они очень не понравились.

Встал, позвонил другу.

— Ты чего, — завопил он. — Ты хоть знаешь, который час? Хотя, впрочем… — Я ясно представил, как он чешет седую голову, потом согласно кивает:

— Хорошо, иду.

Он понимает меня. У него, вообще-то, есть семья, но он тоже один. Бывает и такое. Он придёт, и мы, как бывало, впрыснем очередной укол оптимизма, возьмём ещё один перерыв между «нет» и «не будет». Для нас двоих вырвем из темноты малюсенькую площадку, призрачный островок, вокруг которого ещё плещется ласковая вода под прозрачной вуалью голубого неба.

…Две головы склоняются одна к другой, две седые головы. Трогательный шёпот памяти подсказывает слова, мы тихо поём, и над пропастью времён протягивается фантастический стеклянный мост:

Призрачно всё в этом мире бушующем,

Есть только миг, за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим,

Именно он называется жизнь.^[1]

— Хорошо! Вот он, миг, когда ты встречаешься с другим измерением вечности. И это измерение — правильное! Нет этих двух «ничто» в начале конца и конце начал. Есть я и мы — здесь и сейчас. И свет вокруг.

Мы сидим и тихо поём. Природа за нашими спинами стоит с прижатым к губам пальцем:

— Тихо, не мешайте!..

2016 г.

The Rolling Stones

Небольшое стадо валунов, разбросанных по лысине холма. Тайну их появления не знал никто, как не догадывались они сами, что охраняют здесь границу земли и неба. Давно. В дождь и ветер, солнце и мороз. Они выцвели от лет и недвижности. Каменные морщины избороздили когда-то гладкие их поверхности, местами змеились трещинки…

Забытые в годах, они покорно принимали их череду. Радовались, когда весна вытаивала их из глубокого сна зимы. Пролежни холодов менялись на ласковую щекотку подтекшего под них ручейка, и тёплые слёзы первого дождика отмывали каменные лица и наряжали их цветными отблесками радуги.

Осенью тяжёлые их слёзы мешались с дождём, никто, кроме них, не замечал грустной подготовки к очередному оцепенению…. Коловорот сезонов и карусель дней.

Ночами, остывая, они потрескивали, каждый в силу глубины своей каменной души, — это был их своеобразный язык. Обычно тихий… Он окутывал их общей тайной причастности и чувств. Часто, разморенные теплом дня и мимолётной лаской ветра, они делились ночными снами… Их разговоры, разговоры… Каждый со своей судьбой, они в своей общности слились в прочную связь, почти монолит и множество сердец по их числу согласно отмеряло время их взаимной верности.

Но однажды случилось то, что случилось: то ли небольшой оползень, то ли подмытый ручейком после сильного дождя, но один камень покатился вниз. Он, последний из оказавшихся здесь, и первый, которого судьба столкнула с насиженного места.

Сердце гулко каталось в опустевшей груди, а впереди камня неслись его страх, ужас, растерянность и беспомощность, застилая глаза мельканием верха-низа, жёстких боков холма снизу и насупленного, неулыбчивого неба сверху. Стук-стук, слепой колокол отмеряет падение. И тишина. Вдруг — тишина. Только напуганное сердце ищет несуществующее укрытие, провалившись само в себя.

Паника и страдание сомкнули на нём свои обручи. А память связи, ему казалось, наоборот, разомкнула свои объятия, а ранее распахнутые для него каменные души вытолкнули его из пределов бытия и со скрипом закрыли за ним вход. Новые же соседи, как он подозревает, пока ещё отгорожены от него скорлупой молчаливого неприятия. Он видел себя одиноким среди незнакомых звуков, неба и тверди.

С протянутым в пространство вниманием он замер в ожидании первых контактов.

За молчанием тишины он пытался догадаться, о чём шепчутся седые валуны, которым он, буквально, свалился на головы. Справа и слева, и ещё откуда-то, запелёнатому тишиной, ему чудилось: — Чужой, чужой, чужой… И неясные шорохи переползали с камня на камень, выдыхая в него отраву.

Но ничто не проникает пока за оболочку чувств, втянутых внутрь: ни звук, ни движение.

А ему так хотелось понравиться всем вокруг! Шершавый его голос, он пытался придать ему доверительную велюрность, с трепетом выходил на связь, а потом с почтительным терпением и вниманием он ждал любой одобрительный отклик соседей.

Так шло время, пока горестные его размышления не прервались раздавшимся шумом.

Ветер разметал последние мысли его недовысказанной мольбы, гром тряханул землю, молния ножом отхватила часть темноты, освободив место яростному свету.

Холм вздрогнул. Ожившая вершина его судорожно качнулась и отправила в путь всей силой тяжести своей цеплявшиеся за него камни.

Гром и грохот. Камни летели группой, скованные общим притяжением лет и образа жизни. Без страха, и даже с каким-то лихим гиканьем, когда очередная неровность подставляла им ногу.

Вот они поравнялись и уже не летели, а катились мимо него, всё медленнее и неторопливее. Легко так, с боку на бок. И вот уже многие из них — с улыбкой узнавания. Катились мимо… милые каменные, незабытые морды. Такие домашние, они катятся, высоко подпрыгивая, и из открытых их ртов как бы несётся:

— При-при-вет-вет-вет!

Несётся бывшая жизнь, счастливо распевая историю каменной любви и согласия, и флаг неба закатно колышется над ними.

Брошенные следом с туч, резиновые струи дождя хлестали сорвавшийся первым камень, и грязь вбирала в себя его смытое отражение. А за ним, сзади — ещё почти не раскрытая книга новых времён. И оттуда же — в спину, ему казалось, ввинчены выжидательные взгляды…

Почти разорванный между прошлым и будущим, он не выдержал, трещина рта расколола его почти пополам, и сквозь крошащиеся его зубы хрипло запузырилось:

— Чужие, чужие!.. Чужие!..

Скомканное эхо вернулось растянутым:

— Чужо-о-ой, ой, о-ой…

Он не ответил, хотя рот его оставался открытым. Распахнутой трещиной, он не закрывался, и остатки воздуха, выходя, с тихим шипением исчезали, как капли дождя, уходящие в песок…

Б-г тебе судья, каменюка!

2016 г.

Нежные капельки

Вмороженные в густой черноты бархат пространства, гранённой формы монолиты висели на невидимых нитях тяготения. Протянутые между бесконечным «было» и бесконечным «будет», их блистающие грани расцвечивают радужными сполохами окружающий мир. Прозрачной чистотой ледяных осколков ожерелья их сияли в пустоте далекими созвездиями. Отражённый в них и собственный их мерцающий свет источал, казалось бы, вселенскую устойчивость, покой и невозмутимость бытия большой и светлой семьи. Больше того — своего рода цивилизации. Явственно представлялось, как феерическая радуга посланий пронзают эфиры:

— Мы среди вас! Мы часть вас! Возможно, ваше прошлое, настоящее и будущее…

И, казалось, так будет всегда!

Но вот на одной из граней, вспыхнув искоркой, появилась маленькая капелька и, как бы в раздумье, нерешительно двинулась вперёд. Медленно, неуверенно, с остановками. Не убеждённая в действиях, она в трогательной нерешительности приглашает соседей присоединиться, двинуться вместе, вместе, скользя, сорваться с острия в развёрстое пространство. Новое… неизвестное ей…

Какой странный атавизм толкнул крошечную каплю, бесконечно малое ничто, на исход. Возможно, самоистребительный. Наследство утерянной коллективной памяти?

Невыраженное завещание или не имеющее определения «нечто» в недрах сознания? Поиск самоопределения?

Неизвестно, неизвестно…

Одна, вторая, все. Вместе. Что толкнуло, что объединило? Чья мысль, если была? Зародыш самообретения? Эго, не подпитанного опытом, ростка? Молчаливое непротивление гнезда энергичному, неоперившемуся и ещё бессознательному птенцу?

Вседозволенность в недрах неограниченного добродетельного ненасилия? Безответственность бесконтрольной необязательности? Или исчерпавшая себя программа?

Но: вниз, вниз…, и — сорваться. Капля за каплей, слой за слоем. Неважно, что, забирая из бывшего уюта лучшее, что в нём было — чистоту, прозрачность и оттаявшую живость. Неважно, что за бегством серой полоской останется след личных осадков краткого пока бытия на уже почти не своём теле. Осадки собственного маленького ещё тельца.

Останутся. Не на своём, не на собственном.

«МЫ» — думали они — унесём лишь чистоту, красоту и совершенную форму.

Но это потом. А пока миллиметр, и ещё, и ещё. Скользкий блеск всё больше оттеняется растущим контрастом с оставляемой серостью и шероховатостью странного следа. Капля блестит, тем больше, чем темнее след. Но она думает не об этом. Но она не думает. Не думает вообще…

Серебристые искорки — друг за другом, капельки — друг за другом, бороздят бывшую красоту сверкавшего радугами ледяного памятника. Знают ли что они делают, бросит ли кто из них взгляд на свою колыбель, на жуткие морщины предательства, которые они прорезали на лицах девственных граней: блестящие искорки, — А? — нежные капельки.

Потихоньку между соседями по дружной гирлянде монолитов начинают появляться проталины… Связанные совместной историей, они вдруг находят себя оторванными друг от друга. И расстояния растут, и плечи, которые они подставляли друг другу, вдруг перестают ощущать опору и, в конце концов, безвольно поникают, отдавшись на волю судьбы. Они стоически не замечают струящиеся колонны беглецов, изъеденные порами и трещинами тела, которых вот-вот покинут последние беглецы: блестящие искорки, нежные капельки.

Уже не они, а какой-то древний природный механизм всё ещё заставляет покидаемый очаг держаться за призрачную нить когда-то искрившейся, а сейчас всё более бывшей жизни. Бесстрастно — не судьи и не историки — как посторонние свидетели они наблюдают финал. Ни горечи, ни сожаления — только примирение: блестящие мои искорки, дорогие нежные капельки… Капли летят прозрачной почти кисеёй, свиваются в бездну, невидимым штрихкодом отмеряя и отделяя две бесконечности.

Не связанные ничем, с забытой, потому что почти не существовавшей собственной историей, с уже потерянными старыми и не сложившимися ещё новыми связями, с неопределившемся собственным путём и с полным отсутствием опыта.

Повисшие в непонятном времени между чужими пространствами.

Есть ли у каждой из вас, последующих, память об истории и судьбе предыдущих. Разорванные невнятными желаниями, природу которых вы даже не потрудились уяснить себе, признаёте ли вы друг в друге общую принадлежность и бывшую целостность.

Или дадите всеобъемлющему притяжению сделать за вас своё: оброненные в разных точках пространства, оно собьёт вас вместе. В бесформенный конгломерат тел, историй и качеств. Из разных времён и пространств.

Выпавшие из привычных рамок, уставшие от странствий и отчаяния найти спокойное и надёжное прибежище, смиренно займёте установленное высшими силами место — потухшие искорки, похороненные под грудой уже не ведомых и не признающих вас собратьев… чтобы оказаться шлаком за бортом будущего обновления…

Либо другие законы природы из бесчисленного их количества плотно упакуют вас в оболочку новой формы. Может, как когда-то — блестящие гранями гирлянды, подвешенные в вечности: между «своим» прошлым и «не своим» будущим.

До нового возрождения?..

В таком изменчивом неменяющемся мире.

2008 г.

Заложник?

Каждый по-своему добирается до своей вершины. Последней. С которой все дороги ведут вниз. И ни одной назад, в прошлое, из которого — в своё время — ещё проступали очертания будущего. Отсюда, с этой точки, клубок воспоминаний уносится вниз, отматывая клочки истории. Быстрее и круче, с разбега он ударяется в преграды, высекая брызги памяти о радостях и огорчениях, о свершенном и надеждах, которым не дано было осуществиться. С ним же летят отметки времён, которыми я набивал рюкзак уже бесцельной дальше жизни. Конец!..

Нет, рано! Как бы не было поздно, но ещё рано прощаться с собой. Здесь, из отстранённости места и недосягаемой одинокости, выпотрошу тот рюкзак на ветер, в облака и звонкую глухоту разрежённой высоты.

Выброшу всё, что сделало меня заложником своего «склада забытых вещёй», и вновь вернусь в себя. И принадлежать теперь буду только себе, пусть оглушённому на время исчерпанным смыслом, но себе.

Инерция сознания ещё толкает в спину, торопись, мол, не дай оставшемуся ещё просвету закатиться в дымную тусклость истоптанного вчера. Усталые мысли ещё выцарапывают ускользающие образы и воспоминания. Но сито глаз уже просеивает оставшийся свет. Он пока не совсем ещё покинул меня… Достаточно ли его, чтобы высветить путь? Ведь, говорят, что при свете видно лучше. Впрочем, думаю, это не совсем так. Может, чётче, но не лучше. Днём сжатые тверди неба и земли прессуют взгляд в тонкое лезвие горизонта. И трудно продлить себя за его пределы.

Выйти за него дано только ночью, когда от созвездия к созвездию, от галактики к галактике взгляд рвётся сквозь гулкое эхо пространства и с ним уносится за все мыслимые границы. Растворенный в бесконечности стробоскоп моей памяти выхватывает теперь события из бесконечного же себя, чтобы лупой времени приблизить главные из них — отрезок за отрезком — и за их продолжением увидеть цель и смысл следующего дня.

Два состояния — между отчаянием и надеждой в точке невозврата. В равновесности, когда судьба благосклонно кивает лишь одной из этих несоединяемых сущностей.

И думаю: «Кто теперь кроме меня может занять место между „да“ и „нет“, отголоском и ожиданием, между моими „было“ и „будет“?! Никто! И я не стану заложником в уравнении неизвестностей! Я сделаю свой новый выбор! Я вырвусь из плена неравновесности, из пустоты разрыва, бесполезности неопределённости, концентрата отсутствия… Потому что я — присутствую! Я — есть!»

Увешанное забытыми трофеями, прошлое скомкано уползёт, и я — в новом рождении — неуверенно ступаю в расстеленные передо мной разноцветные километры.

Обновлённый, уже не стою, как минуту тому, разорванный между двумя крайностями, и не принадлежу больше запечатанным печалью лет теням прошлого. Всё, с этой минуты пульс жизни не поменяется больше на саван небытия.

Я возвращаюсь в теперь уже нового себя и кричу:

«Я — есть!»

И время молча соглашается, отступая с моей дороги.

2014 г.

Листок падает…

Листок отделился от ветки. И тихо падал…

Он падал и падал…

Оторвался от родного места, от родной ветки, и лицо неведомой земли приближало его к себе, вселяя страх неведомого нечто. Он отвернулся, чтобы не видеть её, эту страшную землю. Легким голубым полотном над ним раскрылось небо. Бездонное и бесконечно печальное, оно, не в силах бороться, отдавало его неодолимой силе тяжести.

— И ты… И ты предаешь меня, — с тоской подумал листок, отводя взгляд.

Сорванный судьбой, он больше не видел, как дальше управлять своим будущим…

И он падал. В молчании отрешённости он сдался: пусть — падать и падать. Но чтоб никогда не упасть… В беспросветную пустоту. В неизбывную грусть.

Подхваченный паутинкой, листок застрял на мгновение. Солнечный лучик прощально пробежался по нему цветной радугой. Пронзительное «не забывай», прежде чем цепкое тяготение навсегда разорвёт равновесие, и связь памяти больше не пробьётся через слои, наметённые над ним грустным листопадом.

Ветка смахнула слезу росы, тень её бесшумно спорхнула в прохладу дня. Её место заняло безмолвие — голые ветки не шумят. И обворованные их скелеты не напоят больше восторгом унесённую, ещё недавно нарядную зелень листвы.

Вуаль тумана укроет собой горестный коврик потухших украшений их жизней. Неслышный вопль скоро погасит тихий снег. И они все уснут. И дерево, и ветви, и листья, скромным памятником обнимающие ствол.

До весны… До первого теплого дождичка…

2016 г.

Тень в тени у тени

У всего есть тень, только у тени её нет…

С какого-то времени тень открыла для себя, что она серая и плоская, и мысли её серые и плоские, и вся её жизнь… Она подозревала, что источником затенённости её мыслей и всего её серого существования является её же хозяин. И крепла её уверенность, что жить с этим становится всё тягостнее, всё сложнее продолжать всегда и везде следовать за ним и делать тогда и то, что претит её свободолюбию — откуда вдруг взялось(?). Никто не спрашивает её мнения или согласия. Поэтому она всё больше злилась на свою зависимость и не однажды пыталась от него избавиться. Её, видите ли, топчут, она не вольна… оторвать себя от господина, которому чаще всего служила бледным продолжением, брошенным ему под ноги…

И она стала ему их путать, ломалась на стыках горизонтальных и вертикальных плоскостей. Пытаясь исчезнуть, давала съесть себя более солидной тени, если та находилась поблизости, но оставшимся огрызком себя все ещё продолжала цепляться за ненавистного ей хозяина. Доходило до смешного: человек, чьей тенью ей определено быть, в одну сторону, а она, тень — в другую. Пряталась от него, поступала наперекор, обгоняла, пытаясь сбить с толку, запугать, заставить отпустить её на свободу… Было пару раз, если не померещилось, что шуточки срабатывали, и человек внезапно останавливался, как будто поражённый её странным поведением, в недоумении крутил головой, как бы ища поддержки или соображая, что это могло неожиданно ускользнуть от его внимания. И тогда в плоском своём измерении она злорадно потирала руки и искала, чем бы ещё досадить владельцу. Но, в целом, человек всё-таки мало внимания обращал на её провокации, и это безмерно выводило тень из себя, если такое можно представить. Так что не раз ещё её несуществующие губы продолжали шептать: — Ничего, ничего, ты у меня ещё попляшешь…

Пока однажды… Что было однажды? — гром, молния… Тёмное её пятно металось между предметами, резко вырванными из непроницаемо черного пространства ослепительно белыми прострелами вспышек. И тут — нет сомнений — и тут она увидела самое себя. Она вдруг увидела себя вне того места, которое было обозначено ей, как обычно.

Вот ОНО! Наконец-то — случилось! Оторвалась.

И стала гулять свободной… Ну, как бы — свободной… Потому что по-прежнему стелилась над землёй, не в силах обороть вроде бы несуществующего для неё притяжения, против воли, как ртуть, затекала в выбоины и складки поверхностей, и не могла оторваться от них.

Неустойчивая, как теряющий под собой почву инвалид, которого кандалы времени надолго приковали к постели, она двинулась вперед, не отлипая (пока, пока…) от вовремя попадавшихся по пути мест, где может найтись хоть что-нибудь, чтобы опереться. На вертикальных поверхностях она пыталась зацепиться, войти как-то в третье измерение, без толку, правда. Родившееся в двухмерности, её сознание не справлялось с непосильной задачей.

Да и на ровном пространстве она всё ещё чувствовала пока свою беспомощность, и не раз мысли её возвращались к тому незаметно спокойному, ненапряжному сосуществованию с хозяином. К невидимой сцепке, которая ранее надёжно защищала от всяких возможных потрясений. Раньше её не занимало, как их избегать, — решение таких проблем целиком возлагалась на нелюбимого господина…

С такими мыслями она двигалась от опоры к опоре, надеясь найти хоть какое-то пристанище, передохнуть и обдумать свою с таким трудом доставшуюся независимость. Но думать не пришлось: в ужасе от увиденного она чуть не рассыпалась на мелкие частички своего серого цвета, когда в ногах (в ногах, как это было когда-то… ах, когда это было?) сиреневой пеленой заколебалась другая, так на неё похожая… тень.

Её! Тень! Если бы она могла кричать, она разбудила бы этим своим ужасом весь мир. Она сжалась от страха, и сиреневая пелена с точной угодливостью повторила её движение. Значит… тень так-таки — её!

Первое ощущение — испуг, ещё бы, она знала, что за этим стоит. Она пыталась убежать от неё, стелилась низко, прижимаясь к земле, за любым углом или в ямке, пыталась спрятаться за угол… оторваться и скрыться в темноте, чтобы она, темнота, проглотила её и сделала совсем невидимой… Пыталась растоптать неотторжимую напарницу. Напрасно… Не зря она боялась своей тени. Из всего, что её пугало, — самое меньшее это то, что тень оторвёт от неё часть её Я. Но она сама — всего лишь тень, и с чем тогда она останется. Она тонкой своей кожей, точнее — безразмерной тоньшиной своей, ощущала, как страх вибрирует в её изломанных плоскостях. В трясущейся тени своей она ясно видела карикатуру на свою жизнь и одиночество — непосильная плата за опрометчивое решение… Теперь (о, только сейчас!) уже по своему опыту, она поняла, что стоит за таким бездумным и невинным желанием — просто быть свободным. Не рассуждая: от кого и отчего. И зачем. Теперь, сопровождаемая своим бледным двойником, она определённо знала, что её ждёт… И в этом новом видении ей вдруг так захотелось вернуться в прошлое. Так хотелось…

Но бывшего хозяина, наверняка, сопровождает теперь другая тень, безусловно, ещё темнее, чем она, крупнее и мощнее… Предательство имеет свою цену, более того — тень знает теперь, что и предателя может ждать предательство!

— Вот только всё ли так однозначно? — мелькнула мысль.

На этой трагической нотке тревоги и раскаяния небо вдруг, как и в предыдущий раз, раскололось змеистой молнией. Ослепительный свет. И следом съевшая его тьма… Образы, предметы, тени, — она всё растворила в себе. Без остатка…

* * *

Вдруг подумалось:

— А что случится, если в один прекрасный день (прекрасный?) всё в мире распадётся на части своей бывшей целостности, и они, эти части, заживут каждый своей жизнью, непредсказуемой, но такой за-ме-чательной своей самостоятельностью?..

Не знаю. На ночь прочно укутаюсь в одеяло, и теплый мой кокон даст мне, пусть слабую, но хоть какую-то гарантию собственной неделимости…

Вот только мысли, — тени нашего сознания. Их, как их удержать, чтобы они не сбежали?

В сумеречной приглушённости скольжу в запутанном русле своих дум: да, природе присуща фатальная неделимость общностей, вольных или невольных: смех и слёзы, счастье и горе, рождение и смерть, восход и закат, тень и то, что эту тень даёт. И в притёртые детали окружающего мира нельзя своевольно добавить или убрать ещё одно зубчатое колесико без того, чтобы не обрушить весь механизм. Конечно, сознание ищет в опутывающих нас сетях новые координаты, чтобы выйти в дополнительные измерения другого, более высокого порядка. Но пока законы, созданные природой, прошиты, пронумерованы и пропечатаны в сознании, и не нам пока их отменять, пусть даже навязанную, принадлежность части и целого или двух исключающих друг друга частей в нераздельную картину, составляющую наш мир.

Как священная монада — символ единства противоположностей и залог их непременного сосуществования, да — причина и следствие, свет и тень, белое и чёрное, любовь и…

Впрочем, не трогайте любовь! В этом мире она, может, то единственное, что стоит выше закона!

Поклон, Ваше Величество, Любовь!

Буду рад, если дадите постоять в Вашей тени…

2016 г.

Точка

Я — точка. Весь мир — одно большое Я!

Давайте сразу расставим точки над «i».

Я могла бы, к примеру, быть текстовой точкой. Тогда мной могло бы закончиться предложение или множеством (триплетом) меня — прерванная мысль, потерянная нить повествования, растерянность. Я могу стать основанием строгому восклицательному или удивлённому вопросительному знаку и, шаткий, он на мне бы неуверенно покачивался. Своим присутствием я завершаю предложения и могу завершить книгу. Как ни крутись, я — строгая неизбежность, замыкающая толпы слов или пёструю путаницу мыслей, стена приговора, в которую все они ударяются, разогнанные сюжетом. За моей спиной нет никого и ничего: буковки и мысли, облечённые в слова и фразы, не будь меня, свалятся в никуда, и бесформенный их холм похоронит в себе строй и порядок и превратит всё в бессмыслицу. В этой ипостаси я взвешиваю, отмеряю и предостерегаю. Я — страж: только убедившись в законоподчинённости и завершённости выстроившихся передо мной слов и выражений, я замкну собой их смысл, чтобы передать его следующим поколениям, будь то записка или государственный документ исторической важности.

Дальше: поползу по бумаге, за мной останется след. Будет это формула, произведение, Декларация независимости, — мне не дано знать. Но ведь кто-то меня, вроде, ставит, мною, вроде, управляют, меня, вроде, двигают туда-сюда и потом вчитываются в мой след и удивляются моим фантастическим возможностям. Кто не догадывается, что за этим стоит, пусть продолжает так думать дальше. Для меня же всё ясно: всё — я! Я!.. Простая точка…

А расползусь мурашками такими, — увидится узор, а цветные я, плотно сбитые и правильно размазанные по холсту — и вы уже стоите не просто перед картиной, а перед национальным достоянием!

Так ведь меня, — точку, в разных других случаях называют также ещё и пикселем, т. е. я остаюсь той же точкой, но несколько другой природы. И тогда я становлюсь фото, кино, телевидением, голограммой, базой данных, от которых зависит вся и все! Так что по совокупности получается, что я не больше, не меньше — отражение человеческого интеллекта! Понимаете, да?

А казалось бы, ну, что я? Точка, всего-то точка…

Другой вариант — родись я математической точкой. Кто знает, принадлежала бы кривой, прямой или пространству, но, в любом случае, была бы подчинённой определённой формуле, которая будет ставить меня на место в полном её соответствии, и не спрашивая моего мнения. В смысл её мне не проникнуть, и замысел её для меня непостижим. Как и то, что волей её я могу оказаться полным нулём, помещённым в начало координат или заброшенным в бесконечность — это куда? И что меня там ждёт?

Так что ждёт меня в том самом начале координат? Вот уж место, которое мне действительно не нравится. Там, мне кажется, ты совсем уж никто и ничто и окружен такими же, близкими к нулю, точками. Помеченной и заклеймённой этим местом, тебе действительно грозит превратиться в абсолютный ноль, а те, что поблизости в сумятице толчеи попытаются оказаться на как можно более приличном от меня расстоянии. Чем дальше от меня, они, уже сильно отличные от нуля, начнут приобретать, по их мнению, всё большее значение и вес…

С другой стороны, с начала координат всё и начинается. Хорошо бы, конечно, представить себя первопроходцем. Я иду первая и прокладываю дорогу остальным точкам. И снова опасения в несуществующей моей голове, я снова боюсь: на этот раз того, что не раз и не два мне захочется остановиться и даже сойти с него, с этого пути. Потому что не забыла я, как — помните — возопили сыны Израиля по пути из Египта в Землю обетованную, когда Моисей (Моше) исчез на горе Синай и долго не появлялся пред лицом их. Помните, как они кричали Аарону: «Сделай нам божества, которые пойдут перед нами. А этот человек, Моше, который вывел нас из земли Египетской, — мы не знаем, что с ним!» (Тора, 32-я глава книги Шмот). Так что в неведении будущего, мне, пожалуй, расхотелось идти впереди. Пусть это сделает за меня кто-то другой!

Потому что мне страшно, потому что и я не знаю, как поведут себя те, которые за мной, что они мне будут кричать.

А если не я впереди? Теперь что(?) — я, в свою очередь, буду кричать идущим впереди: — Эй, вы, не туда идёте! — хотя где-то внутри вполне понимаю, что все мы далеко не всегда идём туда, куда хотим, а лишь, куда нас направила формула, завитушки которой вычерчены чьей-то затейливой рукой, и никто даже не думает спросить нашего мнения. Так что ты либо начинаешь путь и ведешь за собой других, либо, посаженная на цепь случая, будешь вечно прикована законом к единственно тебе положенному месту…

Но я твердо знаю, что из любого места, где я временно окажусь, стремительно будут уноситься порождённые мной, другие точки. Моя граница, которой, в принципе, нет — она умозрительная, служит им отправной позицией, стартовой площадкой, уносящей их вдаль. Повиснув в непонятных и страшных высотах своих координат, они будут наблюдать, как последние тонкими пронзительными стрелами уносятся в бесконечность, постепенно растворяясь в ней.

Меня так и тянет поднять свой голос:

— Дорогие мои соседи: впереди, сзади или сбоку — я одна из вас. Мы как бы дружны в нашем вынужденном соседстве, пусть и направляемые фривольной формулой на полях науки. Мы упакованы её символической записью и выдрессированы держаться вместе в рамках очерченных ею правил, но испуганными искрами разлетаемся, когда наша линия или сообщество, как хотите, резко обрывается. Тогда мы круто летим вниз или неожиданно повисаем в пространстве, которое в страшном величии своей безграничности заполняет собой этот непонятный мир.

Мы понимаем, что, хотим или нет, подчиняемся ей, вопрос только в том, что это за рука её выводит и под чьим управлением она находится в свою очередь. Эта крамольная мысль возникает от сочетания этих непонятностей.

Она, эта рука, якобы, пишет формулы, по законам которых мы живём… Не все, правда, в одинаковой мере согласны. Но кто нас спрашивает? Нас, не имеющих ни мнения, ни голоса и почти не имеющих других взаимоотношений, кроме как с такими же бессловесными точками, строго впечатанными в смирительные рубашки своих координат.

В пределах крохопусечного места в пространстве, которому мы неукоснительно принадлежим, мы со соседи вроде как равны и одинаковы в правах, т. е. бесправны в силу магнетической принадлежности бессознательной формуле. Однако со временем, само собой, точечным своим чутьём отмечаем слабые течения отношений: находишься ты вверху или внизу, в положительных или отрицательных координатах (квадрантах), в центре событий или на обрыве плоскости или линии. Там и вовсе не ощущается наше влияние на дальнейшую судьбу всего нашего сообщества в пространстве и во времени, если оно вообще когда-то имело место.

Были, конечно, и будут попытки перебраться в благополучное место из менее благополучного, но формула неумолимо возвращала беглецов, движение «руки» и гвозди закона насмерть приколачивали их к тверди нерушимого бытия.

Но как хочется свободы! Независимости…

Я представила себе, как в один прекрасный день я их получила. Не знаю как — внезапно их получила. И тут же, в мгновенье ока я оказалась бы, наверное, в абсолютной пустоте, сотканной из холода, тьмы, и безграничного пространства без начала координат и направляющего указателя.

Свободна, свободна!!!

Но такой ли я себе её представляла?!..Разве я, мы все, не заслуживаем большего?! Хоть мы и простые точки… Безлицые и безгласые… Нульмерный объект, как нас называет математика.

Подумала я обо всём об этом и оставила себе единственное желание: где я действительно хотела бы себя видеть, и что мне польстило больше всего остального, так это если я удостоилась бы чести замкнуть собой — поставить собой, родимой, финальную точку в конце длинного пути Великих поисков «Великого объединения» или «Теории всего!»: открытия, теории, формулы, через которые человечество получит новое, полное объяснение мира и бесконечно раздвинет границы для своей всепроникающей любознательности. Исчезнет вопрос начала конца или конца начала. Потому что это будет другой, новый мир, у которого, возможно, никогда не будет конца. Вот это было бы — да!

К сожалению, после формулы не принято ставить точку. Символично, правда?

Однако, если я не текстовая и не математическая точка, то вполне могу представить себя другой. Тоже точкой. Но, в очередной раз, совсем другой природы, например, физической. В таком случае у меня не будет размерности: на плоскости не будет площади, а в пространстве — объёма, просто — величина чистого представления. Так что ничего такого и внутри меня не будет. Я — точка. Ничтожная в своей малости. Как бы присутствие отсутствия, виртуальное место в пространстве. Представленная в единственном числе — боюсь — я буду стиснута страшной грустью и одиночеством.

Исчезающе маленькая, во мне не найдётся даже места для собственного-то осознания. Но мысли, также не имеющие материальной сущности, ухитрятся всё равно, отсутствующими своими зубами выгрызать во мне необходимое им пространство: не важно, что я как бы отвлечённое — «вот здесь!». Де-факто, я на самом деле здесь, и здесь, и здесь…

Конечно, внутри точечного своего сознания хотелось бы считать себя самостоятельной. Выбрать для себя любое понравившееся место в пространстве, воспарить над координатами и в восхищённом изумлении наблюдать, как на любом витке времён пергамент пространства раскатывается во все стороны бесконечности. Но чаще всего я втиснута в рамки подчинения неизвестному мне закону. Я принадлежу ему. Его безжалостная формула — мне отец и мать, воспитатель, надсмотрщик и палач.

Прописанная неведомой рукой на протяжённостях природы, я, точка, — исполнитель и часть его, закона, который лежит в основе существования этого мира.

Согласно ему же, я — сам этот мир во всех его составляющих.

Такие, как я, — мы впечатаны в ткань пространства, потому что мы и есть пространство.

Мы, я — материя и антиматерия.

Нам всем присуща энергия, и я не чувствую, что со временем теряю её.

Я не завишу от времени, потому что существовала до него, до того, как появился этот мир.

И даже на догоревшем костре его я продолжу существовать, чтобы породить другие, новые миры.

Я порядок и хаос.

Выше меня только мысль (сознание) и сотканный ею тот самый закон, по орбите которого двигаюсь я, вы, всё! А само сознание — СО-ЗНАНИЕ, есть обобщённое знание, — субстанция, спрессованная в информацию. И вся ткань пространства, представляет собой закодированную в ней информацию.

До сих пор не могу понять природу этой тонкой структуры, только бесконечная сила подчинения не выпускает меня за пределы её влияния. А пределов этих нет. Тем более в мире бесконечностей… Ни, когда я была «особой» точкой, — началом Творения, из которого родилось всё, весь окружающий мир, ни, когда, если ему суждено «схлопнуться», и он сойдётся точно в такой же точке. Если же он не схлопнется, а распадётся, информация из оставшегося ничто снова соберёт его либо приведёт в опустевшее место другую Вселенную, чтобы заполнить тоскующее от стылого вакуума пространство. Так я понимаю.

И она — информация — включит часы новых Вселенных: — Тик-так, тик-так! Они начинают отсчёт нового времени. А я там буду иметь честь присутствовать с самого его начала. Тем более, повторюсь, что я там была и до него!

Так что нет лицемерия в моём утверждении, что с меня всё начинается. Не с меня одной, с нас! Всех! Фигурально, даже линия жизни: от возникновения сознания до завершающей вспышки, за которой захлопывается последняя страница книги судеб, и прощальное её мерцание поглотит тьма.

Но не менее, может, даже более важно не столько место, в котором я присутствую, как место, в котором я (не дай, не приведи!) по какой-то причине отсутствую: выпала, не успела стать в строй и т. д. Хоть на минуту представьте, что я, т. е. одна единственная точка, выпадает! Рвётся нить времен! Последовательность событий, к примеру, причина и следствие! Непрерывность жизни!

Недостанет единственной меня — и в Мироздании образуется малюсенькая дырочка. Нас, точек, пропадёт несколько — образуется дыра. Много пропадёт, увлекая за собой других в безостановочное падение, — может образоваться провал, в котором исчезнет с лица истории вся Вселенная.

Так что при ничтожной малости я — необъятна в своём величии.

Я — сущность и определённость, делающая мир таким, какой он есть.

Из ничтожных меня состоит его огромность.

Я — точка! И весь мир — одно большое Я.

Только одно — не могу не признать — больше меня: мысль-сознание-информация!

Они — начало всему. Потому что конца нет!

Впрочем, может, и начала-то не было.

Всё было всегда!

Просто не все люди это понимают…

2020 г.

Хоронить некого

«Слова Коэлета, сына Давида, царя в Йерушалаиме:

— Суета сует, — сказал Коэлет, — суета сует, всё суета. Поколение уходит, и поколение приходит, а земля пребывает вовеки. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».

Писания. Свиток Коэлет. (Екклесиаст)

Уходят друзья, унося с собой частички наших жизней…

Уходят родные и близкие и с ними немного нас самих…

Других уносит виртуальная реальность, и гильотина современных технологий возносится, чтобы отсечь свой купон. И с ним — ещё несколько дней нашего пребывания в реальной реальности.

Сколько крадут у нас неожиданные звонки, которые начинаются со слова «дорогой»…

Ну вот, думаешь, впервые за полгода знакомый голос: — Дорогой… — значит ожидается очередное событие, которое не может — по разным причинам — обойтись без тебя — «дорогого».

Грустное осознание твоей реальной стоимости на этом рынке жизни с первых же слов беседы лишает тебя в собственных глазах статуса такого действительно уж «дорогого», и тем отхватывает ещё пару дней из не подбитого окончательно баланса «прошло — осталось».

Жадные зубы событий вне нашего внутреннего мира тоже не оставляют в покое: власть, войны, деньги, замешанные на псевдоценностях, удавкой сомнений смыкаются на горле. Ты думаешь их таран ещё за порогом, но нет — он давно уже пробил дыру в защитной броне «мой дом — моя крепость». А тонкая скорлупа безопасности твоих бастионов давно уже взорвана изнутри твоим же TV, твоим же РС. Машина жизни увязла и буксует в противоречиях, но тебе всё ещё кажется, что ленту истории можно перемотать в другую реальность, и ты продолжаешь бестолковую гонку за призраком…

Тем временем в бухгалтерской книге дней появляется новая запись: вычесть из причитающихся такому-то и такому-то (Ф.И.О.) месяц, два, три…

Уже в капкане капитуляции, но как всё же хочется толкнуть дверь с надписью «Завтра». И приоткрыть её — чуть-чуть. Будущее, однако, заглядывает через плечо и снисходительно шепчет:

— Тебе лучше остаться в прошлом.

Делать нечего — я соглашаюсь.

На границе раздела, когда завтра даже не просматривается, убеждаешься, что река времени в общем-то донесла до точки невозврата, и от тебя, сотканного из было, есть и будет, две первые составляющие исчезли, а последняя не успеет подставить плечо исчезающему ничто. Бульдозер истории работает только в одном направлении…

Так что-о-о…. в один прекрасный день я просто выйду из себя и — не вернусь.

Видите, даже хоронить будет некого.

Но и это уже было…

2016 г.

Мне жаль всех уставших…

— от работы и её отсутствия,

— от неустроенной устроенности,

— от постоянного недосыпания и спячки жизни,

— от вечного ожидания и разочарования результатом,

— от зверского аппетита и епитимьи диеты,

— от своих, чужих и от себя,

— от родственников близких, далеких и родственников родственников,

— от шума, звонков и звенящей тишины,

— от недостатка достатков и от избытка недостатков,

— от советов, подсказок и сочувствия, лишённых и первого, и второго, и третьего;

— от пустоты виртуальности вместо живого общения,

— от пыли и влаги, жары и холода,

— от обещаний, данных тебе и данных тобой,

— от несостоявшейся мечты,

— от мечты, которая состоялась, но не так…,

— от фантомов любви, дружбы и привязанностей,

— от забот, которым ещё нет названия,

— от жизни вообще, как таковой,

— от собственно усталости…

Липкое течение списка прерывается звонком:

— Милый?..

— Да.

— Я что-то чертовски устала (не ново! — я тоже. Я столько сегодня не сделал, что мысль об этом меня даже утомила). И ты, наверное, тоже, да? Но позвонили друзья, предложили встретиться. Вечером. Ну и, как обычно, — по маленькой, ты, я думаю, не будешь возражать?

— Хм, как обычно — это не по маленькой! И потом, — когда это я отказывался…

— А потом поедем к тебе, да? — мурлыкнула трубка.

— Конечно, милая. Конечно! Я уже собираюсь… — В конце концов, не так уж я устал, — подумал про себя. Не вслух, разумеется, а так, неслышно.

Бархат голоса, встреча, тонкий перезвон бокалов, — брысь, мысль нецеломудренная!

Через минуту я уже вполне бодро вылетел на улицу. Картина вечера упругим ветром выдувала осколки размышлений. Они ещё стучались в меня, но всё тише и тише:

— Мне жаль всех уставших, мне жаль всех уставших…

— А меня? Меня кто пожалеет?

Хотя, впрочем, чего это я?!.. У меня всё ОК!

2011 г.

Фразы

О нас

— Если луны не видно, это не значит, что её нет. Также и с евреем…

— Евреи любят спорить, даже когда из всех спорщиков они остаются одни.

— Глядя, как еврей размахивает руками, потихоньку начинаешь понимать, что он хочет сказать.

— Еврей согласится с любым мнением, только если оно его.

— Есть ещё места, где еврею позволено быть, только бы его не было.

— Самые шумные патриоты те, которые за границей, они за это ничем не платят. В своей собственной стране евреи без шума занимаются своими делами, даже не подозревая, какие они на самом деле патриоты.

— Масса синагог: откуда у них столько денег, чтобы оставаться такими бедными.

— Их (евреев) мало, но каждый ухитряется на них наткнуться.

— Сотрудники Моссада единственные существа, не имеющие тени. Зато тень их может появиться даже в их отсутствие.

— Только еврей всегда может оказаться в том месте, где именно сейчас хотел бы пройти, проехать или присесть кто-то другой.

— Парадокс тяготения: чем еврей от еврея дальше, тем сила притяжения между ними больше.

— Мы — избранный народ. Никто, правда, не помнит избирательной кампании.

— Евреи помнят, человечество — нет. Человечество помнит… евреи — нет!

Обо всём другом

— Иногда за прошлое люди расплачиваются будущим…

— Забыв прошлое, не приблизишь будущее…

— Забытое плохое ещё не гарантия хорошего будущего…

— Не перегоняй время, оно всё равно оставит тебя в прошлом.

— Не дожил своё, переживая за чужое.

— Дорога тем короче, чем меньше думаешь, сколько её осталось.

— Стремление к будущему отрывает от мыслей о прошлом, увлечение прошлым не даёт сосредоточиться на мыслях о будущем.

— Что подарила судьба, то отняла жизнь.

— Правду жизни видно только с точки, где она — жизнь — кончается.

— По кончику хвоста трудно сказать какого размера вся змея.

2016 — 2020 гг.

Не пугайте чертей!

Вам, кто в пещерах своих представлений о мире:

— не знаком с преданностью и свободен от обязательств,

— не знаком с благодарным взглядом и ответной улыбкой,

— не верит в чистоту помыслов и не мыслит о бескорыстии,

— не отягощён привязанностью и дружбой,

— не плакал на пороге любви и не молил, чтобы рассвет подождал,

— не протянул руку сострадания и отвёл взгляд от чужой боли,

— не свил гнездо, не посадил дерева, не продолжил себя,

— не понимал без слов и не говорил без звука,

— не заглядывал в колодец сомнения, но заменял истину ложью,

— не ведал благородства и не бросил в землю ни одного зерна доброты,

— не знаком с горячей постелью, сладостью печали и горьким вкусом любви,

— не скован 10-ю заповедями…

Вычеркнувшие себя из мира человеческих отношений, всегда обращённые к нему спиной, за порогом жизни вы будете бродить, как Агасфер, среди таких же отверженных, как сказано ему было: «…ты будешь вечно идти, и не будет тебе ни покоя, ни смерти».

Даже в аду от вас шарахнутся: своим мертвым взглядом вы перепугаете там всех чертей.

2014 г.

Примечания

1

Песня из кинофильма «Земля Санникова».