Лучше, чем Чинаски

Сергей Рафаэлович Аванесян, 2020

Он потерял всё, что было ему дорого, в ту ночь. Единственное, что осталось – это сдержать данное обещание и продолжить жить. Он уезжает из Москвы, где всё напоминает ему о ней, в Прагу, чтобы заглушить боль через бесконечное веселье, вырывая минуты счастья из объятий женщин, алкоголя и сарказма.

Один

Социологи, поэты и журналисты любят давать красивые определения возрастным группам, социальным классам и прочим критериям, помогающим загнать нас в определенные рамки и навязать нам модели поведения.

Мне повезло, я родился в трещащем по швам СССР в 1989 году…

Но эта писанина не о том. Сейчас четыре часа ночи. Я сижу на балконе просторной и богато, но со вкусом обставленной квартиры, арендованной за счет одной очень большой транснациональной корпорации в Праге, и допиваю остатки очень дорогого виски, марку которого я не назову по двум причинам — во-первых, они мне не заплатили за рекламу; во-вторых, я слишком пьян, чтоб выговорить это.

Если бы хозяева моей жизни услышали поток мыслей, которые мое пьяное сознание только что стошнило на вас, то я бы уже сидел в самолете, летящем в Москву, а оттуда реверсным шагом отправился бы по стопам Ломоносова (то есть из столицы в никуда).

— Я тебе еще нужна? — слышу женский голос где-то очень рядом со мной.

Я оборачиваюсь и смотрю на женщину лет сорока пяти, одетую броско и вызывающе. Это Марина (по крайней мере, она так представилась). Она проститутка, которую я подобрал по пути домой из бара. Она обычно стоит на углу площади недалеко от моего подъезда. Вы не подумайте, я очень даже привлекательный молодой человек двадцати семи лет (шесть кубиков, наличность и все атрибуты присутствуют), но… Последние три месяца у нас с ней пятничный ритуал. Сначала я отправляюсь на поиски той самой, что принесет покой и мир в мою больную душу поэта. Потом я постепенно нажираюсь и снижаю свои ожидания на просто приятно провести время. Потом, после продолжительного общения с чешками, русскими и туристками со всего мира, я впадаю в глубокую депрессию от их примитивности и тривиальности, до такой степени, что мне даже трахать их не хочется. Выпив еще немного, я решаю пойти домой пешком по Старому Городу, завидуя улыбкам и счастью мещан. Дойдя до дома, совершенно опустошенный морально, я встречаю Марину, которая стоит в поисках клиентов. Я честно не помню наше первое общение, и спрашивать Марину об этом смысла нет, ибо она правду не скажет.

Я обычно снимаю ее на всю ночь. Сексом мы занимаемся мало. Я ей плачу за ее уши (возможность выговориться обо всем наболевшем на моем опьяненном сознании, а не то, о чем вы подумали, грязные извращенцы). Я говорю много и занудно (когда проститутка сама предлагает вам заняться сексом — это верный сигнал того, что ваш сеанс психоанализа раздражает ее, и она лучше пустит вас в свою уставшую вагину, чем будет слушать дальше).

— Я думал, ты наслаждаешься моим молчанием, — я совсем не раздражен тем, что она прервала мой внутренний монолог.

— Дорогой, твое молчание — это второй по значимости элемент наших отношений.

— А что первый? Мой член?

— Твой бумажник.

— Ты разбиваешь мое сердце.

— Твое сердце — не в моей профессиональной деятельности. Сходи к кардиологу.

Честно, она мне очень нравится. Не в плане, что я испытываю к ней какие-то романтические чувства, а как человек. Общение с ней намного приятнее, чем с размалеванными курицами в ночных клубах. Мне не надо перед ней заискивать, а она и не умеет.

— Хочешь, я уложу тебя? Что-то ты совсем уж пьяный сегодня, — она нетерпеливо смотрит на меня. — Пошли в спальню.

— Нет. Я еще здесь посижу.

— Ну ты не против, если я пойду? Просто я завтра с сыном за город собираюсь. Было бы неплохо немного поспать.

— Да, конечно. Подожди, я закажу тебе «Убер», — я достаю свой телефон и открываю приложение. — Через три минуты будет здесь.

— Ну я тогда пошла. Больше не пей.

— Не могу обещать.

— До пятницы?

— Надеюсь, что нет.

— Что бы я делала, если бы твои надежды оправдались? Твое одиночество оплачивает мою ипотеку.

— Несчастье одного нужно для счастья другого. Эволюция жестока.

— Все я пошла, пока ты не разродился очередной тирадой.

— А можно я задам тебе личный вопрос?

— Смотря какой.

— Кто ты по образованию?

— Учитель русского языка и литературы. В Минске окончила.

— Твой «Убер» подъехал.

Она подходит, обнимает меня и целует в щеку.

Мне не нравится запах ее духов. Я думаю, что стоило бы сделать ей подарок на трехмесячную годовщину наших деловых отношений, что наступит через недели, но я прекрасно понимаю, что, протрезвев утром, я забуду об этом. Мысль записать это в свой iPhone, который я держу в руках, мне, конечно, не приходит.

Я сажусь обратно в свое кресло на балконе и изучаю спящий исторический центр, освобожденный от силуэтов типовых кирпичных и панельных коробок эпохи расцвета коммунизма.

Упоминание коммунизма наводит меня на мысль, что я пытался что-то сказать ранее в моем монологе.

Ах да! Мне повезло: я родился в 1989 году и рос в эпоху, детей которой социологи, поэты и журналисты называли потерянным поколением. Только мы не терялись — на нас все тупо забили. Взросление в качестве не культивированного социумом сорняка — это самый большой подарок, который я получил в жизни. Обстоятельства неконтролируемого созревания моего мозга в окружении бедности, грязи и упадка российской провинции позволили мне сформировать мое уникальное мировоззрение; они дали мне возможность понять, что все идеологии — это мусор; они научили меня не доверять никому; они позволили мне стать тем, кем я стал; и в итоге привели меня к знакомству с Ней.

Я чувствую тупую боль в моем животе. Там, где когда-то порхали бабочки. Сейчас же их забальзамированные в алкоголе трупы царапают своими крыльями стенки моего сердца.

Я бы заплакал, но все слезы давно выплаканы.

Ком подступает к горлу и продолжает напирать.

Я подбегаю к краю балкона, и меня тошнит. Благо я живу на втором этаже, и на улице безлюдно. Интересно, дворник, убирающий под моим окном, уже сложил два плюс два: следы свежей блевоты на асфальте и я, покупающий ему кофе каждый раз, как я вижу его?

Я сажусь на холодный пол. Мне легче. Интересно, как долго еще протянет моя печень?

Мне хочется пожалеть себя, но я знаю, что жалость — это удел слабых. Мне хочется напиться до смерти, как один из этих ничтожных американских писателей, и наслаждаться своей ничтожностью, подыхая на полу в метре от спасительного телефона. Но я не могу. Потому, что я обещал Ей быть сильным, обещал радоваться жизни и дышать полной грудью. Поэтому я поднимаюсь с холодного пола и вдыхаю относительно свежий городской воздух.

Краем глаза я вижу неоновую вывеску «макдака» рядом со станцией метро. Очень хочется есть. Очень хочется жить.

Я иду в ванную, быстро чищу зубы и направляюсь к символу доминирования примитивной американской культуры над более развитыми цивилизациями. Это все ради Нее. Мужчина, даже такой ничтожный, как я, должен держать свое слово.