Матерь Тьма

Сергей Рудольфович Фомичёв

В небольшом поселке на Крайнем Севере начинают происходить странные, а порой страшные вещи. Из уст незнакомца звучит туманное предостережение, а полярная ночь и пурга изолировали жителей от остального мира.До восхода солнца остается несколько недель.

1. Толстая красная линия

Долин устроился на повидавшем виды диване. Садящийся на него человек последовательно ощущал все до одной пружины и каждая из них имела свой норов. Одна впивалась в зад, точно змея; другая игриво прогибалась то в одну, то в другую сторону; третья проявляла себя неожиданно, выскакивая ровно в тот момент, когда человек думал, что уже окончательно устроился. Наблюдение, впрочем, касалось лишь натур утонченных, вроде Долина. Люди, что плюхались на диван в бушлатах, стеганных штанах, робах, пуховиках, пружин не ощущали вовсе. А таких в конторе обитало большинство.

С началом рабочего дня, который в полярную ночь рабочим назывался весьма условно, комната отдыха понемногу наполнялась людьми. Контора Олуховской экспедиции выполняла роль клуба, столовой, приюта во время пург и стихийных бедствий, избирательного участка в дни выборов, а также исполняла сотни других ролей. В старые времена сюда приезжала передвижка с кинофильмами, артисты, лекторы, позже проводили дискотеки. Потом перестал приезжать кто-либо. Сама экспедиция прекратила существование лет уже десять как. Затем и здание сняли с баланса, а жизнь в нем теплилась лишь волей Турманова и благодаря постояльцам, вроде Долина, а также различным группам, сваливающим здесь на зиму снаряжение. Первопроходцы давно разъехались. Все, кроме Турманова, который задержался, чтобы подчистить хвосты, да так и остался.

Долин жалел, что не застал время, когда начальник пребывал на пике могущества. Его привлекали подобные судьбы. Такие люди составляли особую касту. Геологи, биологи, антропологи, что пересекали высокие широты в поисках научных знаний. Они жили в стойбищах и палатках, а то и вовсе под открытым небом; бродили по тундре с молотком и тяжелым рюкзаком, наполняемым образцами; или ходили по жилам «с лейкой и блокнотом», записывая фольклор, историю, познавая язык и социальные отношения; плавали на льдинах, проводя исследования океана и наблюдая погоду. Эта жизнь не ушла совсем, но в значительной мере поблекла. Героизм перестал вдохновлять, а фанатики работы на износ, лишений ради науки и кочевого образа жизни, воспринимались теперь большинством людей фриками, то есть персонажами не от мира сего. Сик транзит глория мунди.

Может быть поэтому Турманов остался в поселке даже потеряв высокую должность, а с ней и немалую власть. Здесь еще теплились старые представления о долге, самопожертвовании, ещё жили мифы о первопроходцах, открывателях, покорителях.

***

Моторист рыболовной артели Варнаков ввалился в контору весь в снегу, с изморозью на бороде, усах и енотовой шапке. Вместе с холодом, истекающим от одежды, комнату отдыха наполнила тревога. Что-то случилось. Даже совершенно усталый человек сперва, как минимум, отряхнул бы одежду и обувь от снега, а скорее скинул бы пуховик с шапкой ещё в сенях, пригладил бы волосы, чтобы явить себя обществу человеком удалым, независимым, но приличия знающим и не чуждым вежеству.

Никто не сделал Варнакову замечания, никто не задавал вопросов. Ждали, когда отдышится и сам все расскажет.

Летом его артель обитала на морском берегу, ловила со старого баркаса неводом омуля и корюшку. Такой лов продолжался только на чистой воде, два-три месяца в году. В остальное время парни промышляли в речных промоинах выше поселка, где на блесну, на живца или на мышь брал огромный таймень в три-четыре пуда. Рыбу солили, коптили, поставляли в далекую воинскую часть, пограничникам, на зону, меняли ненцам и эвенкам, продавали на туристический теплоход «Хатанга», который появлялся в губе несколько раз в году.

Тем и жили.

— Никогда такого не было, чтобы вахтовка оставила человека на трассе, — произнес, наконец, хриплым, но громким голосом моторист. — Посреди зимы! В самую темень!

Он все еще стол в дверном проеме, опираясь рукой о косяк. Один из постоянных обитателей конторы Грыжа поставил рядом с мотористом прочный конторский стул.

— Тебя что же, не подобрали? — удивился он.

Варнакову нередко приходилось добираться до поселка на попутке, потому что артельский вездеход или ломался, или уходил с уловом к дальним жилам.

— Почему не подобрали? — Варнаков сел. С унт на пол начали падать первые капли. — Меня-то как раз Коля подбросил до поворота, но на зимнике сразу троих пропустил.

— Непохоже на него, — с упреком заметил Грыжа.

Упомянутый Коля Айсенов работал водителем на Харпнефть (Харп — северное сияние в переводе с ненецкого). В поселке компанию не любили и называли не иначе как Хапнефть. Возил Коля вахтовиков от аэродрома до буровой вышки на шикарной четырехосной Татре в полярном исполнении. Двойные стекла, отопление, мультимедийный комплекс, спутниковый телефон, интернет. И вот это чудо цивилизации проехало мимо трех замерзающих в тундре людей. Никогда такого не случалось. Потому что граничило с вероломство, с попранием устоев севера.

Правда, как выяснилось в ходе расспросов, сам Варнаков в салоне Татры задремал, к тому же пребывал в похмельном состоянии.

— Точно тебе не причудилось? — переспросил Турманов.

— Так это… — Варнаков жестом показал, будто рулем крутит. — Коля свернул резко, чтобы не сбить их. Не будь это Татра, обязательно занесло бы. Я в окно глянул, три фигуры увидел.

— Чего же он не остановил?

— Кто ж его разберет.

Турманов постукивал пальцами по столешнице, словно раздумывал. Зная его, Долин мог поспорить, что решение начальник уже принял. Он всегда принимал решение быстро. А тянул, чтобы разбить большую задачу на несколько малых.

— А ты смолчал?

— А что я? — Варнаков фыркнул. — Сам на птичьих правах.

— Поехали! — сказал Турманов.

Снегоходы в поселке имелись почти у каждого, но мало у кого стояли наготове. А китайский Шармакс начальника почти всегда находился возле конторы с нартами на прицепе. Нарты — не фабричные пластиковые волокуши, а самодельные сани на полозьях из старых охотничьих лыж. Много замерших и покалеченных людей Турманов вывез на этих санях, много перевез канистр, звериных туш, мешков муки, пудов рыбы. А уж ящиков с образцами не сосчитать. Снегоходы менялись: с советских на японские и канадские, потом на китайские, а нарты служили начальнику уже, пожалуй, полвека.

Что любопытно, Варнаков не стал спорить. Он явно устал, добираясь пешком до поселка от поворота, едва обсох. Но поднялся сразу. Вылил в себя стакан водки, услужливо и вовремя поднесенный Грыжей, и уверенным шагом направился следом за Турмановым.

Грыжа догнал, сунул в карман пуховика запечатанную скомканным пакетом бутылку.

— Если найдете кого, пригодится.

Китаец завелся со второй попытки и вскоре жужжание мотора стихло вдали. Люди в комнате отдыха притихли тоже. Шутка ли, бросить людей на дороге? Каждый легко мог представить себя на месте страдальцев.

Диван сыграл пружинами интермеццо, когда Долин поднялся.

Большая часть обстановки в комнате сохранилась со старых времен. Три стола со стульями, половина из которых так расшаталась, что годилась только на растопку (от этой участи их спасала безупречная работа движка). Печка в ожидании чрезвычайной ситуации или особенно сильных холодов стояла почти по центру, представляя собой своеобразную доминанту интерьера. Вдоль стен стояли шкафы с облезшей полировкой, несколько кресел, книжные полки. На одной из стен висела карта местности. Единственным новшеством поздних времен стала пробковая доска для объявлений у самого входа, а при ней конторка с цветными бумажками и кнопками.

Ещё здесь обитала гитара. Именно обитала, так как не имела постоянного места. Порой висела на стене, иногда стояла в углу или лежала поверх книжной полки. Из нынешних обитателей на ней никто не играл, а Долин брал иногда, когда оставался один и пытался что-то воспроизвести на слух. Но теорию он не знал, настраивать не умел, так что выходило подобрать лишь мелодию на двух первых струнах.

Над диваном висели три книжные полки. Без стекол. На центральной находился обязательный для здешних мест набор: Лондон, Куваев, Рытхэу, Мелвилл, ещё несколько авторов. А также всякая документалка и публицистика (Черский, Потанин, три великих норвежца, Обручев, «Красин», «Челюскин», «В поисках северо-западного прохода» и прочее в таком духе). На соседних полках стояли книги второго порядка. С одной стороны пестрое разнообразие детективов из разных серий, с другой — точно английская пехота, выстроились красные тома собрания сочинений Дюма. Толстые, массивные они показались Долину совершенно неудобными для чтения. Как такой в руках-то держать?

— Толстая красная линия, — многозначительно произнес он, проведя пальцем по корешкам.

Наиболее популярные «мушкетеры», «граф» и «королева» уже распались на отдельные тетради. Их переплели, подклеили какой-то клеенкой, но, похоже, ремонт помог не очень, книги продолжали разваливаться. Долин подумал, что карманный формат куда удобнее. Прихватил в метро, в трамвай, достал, прочел… с легкой душой выбросил, если не понравилось. Впрочем, и покетбуки тоже ушли в прошлое. Цифра вытеснила бумагу повсюду. Но не здесь.

Из канонического набора Долин не читал лишь Рытхэу. Вернее, читал когда-то в детстве сказки, но честно говоря, мало что понял и ещё меньше запомнил. А вот чего-то основательного, тянущего на настоящую прозу, прочесть не довелось. Теперь, в ожидании новостей (в такой обстановке болтать ни у кого не возникало желания), Долин решил восполнить пробел. Снял книжицу в бирюзовой обложке, повертел в руках. «Сон в начале тумана». Плюхнулся на диван, вызвав к жизни очередную музыкальную композицию, и забросил ноги на сундук, заменяющий ему кофейный столик.

Речь в книге шла про дореволюционную Чукотку и сюжет неожиданно захватил внимание.

***

На северах Долин был человеком случайным, залетным. Вообще-то, сюда «за круг» попадала масса случайных людей, по десятку разных причин, но обычно они не задерживались больше, чем на сезон. Искусанные мошкой, опухшие от спирта, обмороженные и избитые все эти искатели удачи убывали на большую землю, как только представлялась возможность. Чаще всего на теплоходе, потому что на самолет никто из них скопить не умел.

Долин на большую землю не убыл, в смысле не отбыл. В первый год поселковые старожилы такому казусу удивились. Во второй — позволили новичку вставить в серьезный разговор слово-другое, даже прислушивались порой, если тема не касалась местных дел. А в третий год уже принимали за своего. Все, за исключением Турманова. Тот бездельников презирал, «видел насквозь», как он сам выражался. А Долин ничем полезным не занимался. Он и работы местной не знал, и незачем ему было работать. Средств хватало на непритязательную жизнь.

Долин проводил в конторе большую часть времени. Ему предлагали занять один из брошенных домов, он отказался. Любой дом на севере требовал особого ухода, заготовки дров, воды, мелкого ремонта. А жить бобылем означало самому готовить, топить баню, стирать… Долин не столько боялся труда, сколько того, что рутина затянет, опутает липкими нитями мелочей, обязательств. Куда проще выменять время на деньги.

Пусть контору и сняли с баланса геологов, передав местным властям, они, эти власти, находились за сотню верст. Так что содержали здание сами обитатели и деньги Долина пришлись кстати. Долин обзавелся раскладушкой (ему почти даром уступил её один из «покидающих север навсегда») и поселился прямо здесь, в комнате отдыха.

Контора стала для него жилищем и местом встреч. Именно здесь, как он считал, находилось сосредоточие поселковой жизни. Здесь всегда обитало человек пять-шесть, кто проездом, кто дольше, а заходила время от времени чуть ли не половина поселка.

К Долину охотно подсаживались, чтобы перекинуться парой слов, когда возвращались с промыслов, с охоты, из маршрутов геологоразведки жадные до человеческой речи, до компании. Он делился новостями, слухами, не отказывался выпить, а если не хватало новостей и слухов, рассказывал что-то своё. Долин вообще умел говорить и слушать. Старожилы поначалу даже приняли его за журналиста. Но затем от этой версии отказались — ни один журналист не усидит столько на одном месте. Разве что книгу пишет. Но Долин книг не писал. Он их читал. И сюда попал во многом благодаря книге. И так бывает. Но не признаешься же, что на Север тебя сорвала прочитанная книга? Ты же не подросток, чтобы прятаться в угольном бункере парохода или трюме парусника? Вот и молчишь о мотивах, создавая вокруг своей личности флер загадочности. Впрочем, на местных «тойдарианцев» флер не действовал. Сбежал и сбежал. Тут многие откуда-то сбежали.

***

Только под вечер на улице раздался знакомый рокот китайского снегохода. Он смолк у конторы. Скрипнула ступенька, поднялась возня в сенях, приглушенные голоса, стук чего-то тяжелого. Долин вскочил, бросился на шум, вместе с ним подорвались конторские завсегдатаи Грыжа и Бром.

Турманов с Варнаковым с трудом занесли внутрь человека, закутанного в меха с головы до ног. Бром с Грыжей сразу же переняли ноги у Турманова, а Долин уцепился за меховой капюшон парки, из-под которого выпала светлая грива волос. Впятером они быстро втащили тело в комнату отдыха и уложили на стол так ловко, точно всю жизнь работали в морге и кантовали тела круглыми днями.

Впрочем, человек, похоже, был еще жив. Турманов сразу же рванул ворот парки, помогая себе ножом. Долин взял запястье и попытался прощупать пульс. Рука была ледяной.

— Водку! — крикнул Турманов.

Грыжа мигом подал стакан.

Приподняв страдальцу голову Турманов разжал краем стакана зубы и влил в рот половину содержимого. Человек поперхнулся, проглотил, кашлянул, задышал сильнее, с сипом, хрипом. На скулах проступили розовые пятна.

Насколько знал Долин, данный метод борьбы с обморожением современная медицина отвергала. Считала опасным. Но у Турманова имелся собственный богатый опыт. Впрочем, растирать тело водкой не стал и он. Врача в поселке не имелось, фельдшером подрабатывала бывшая училка молодая тунгуска Энку Чагадаевна. За ней отправили Грыжу, который жил по соседству.

Тем временем водка оказала свое благотворное действие. Их пациент неожиданно очнулся.

— Казнь египетская! — прохрипел он. — Поспеть до… Хэйро.

Бром подступил с новой порцией водки. Но человек больше не принимал ничего — ни водку, ни воду, ни апельсиновый сок. Турманов пробовал и так и эдак. Без толку.

Спасенный перестал дышать минут через пять.

— Эх, чума, был бы спирт, может и ожил бы, — произнес Бром с досадой.

Спирт раньше завозили на севера нелегально в геологических ящиках, контейнерах, внутри плотных тюков; потом одно время поставляли свободно или почти свободно, но с некоторых пор спирт пропал. Осталась лишь водка. Её пили без энтузиазма. По мнению старожилов, от избытка воды все лечебные свойства спирта пропадали.

В комнату вбежала Энку с медицинской сумкой-укладкой. Турманов с досадой махнул рукой.

— Кончился.

— Кто он? — спросила Энку, осматривая лицо мертвеца.

Она прижала палец к его запястью, потом попыталась нащупать жилку на шее. Но уже и без медицинских знаний все было яснее ясного.

— Лицом вроде бы европеец, — произнес Турманов, опускаясь на стул. — Но физиономия мне не знакома. Ни документов, ни бирок на одежде, ни наколок на теле, хотя конечно, полностью не осматривал.

Турманов знал всех не только в поселке, но и во всех окрестных заимках, стойбищах, артелях.

— Разве что с буровой, — добавил он после паузы.

— Вахтовка мимо проехала, — возразил Варнаков. — Что же они, своего не признали?

— Коля мог и не признать, — пожал Турманов плечами. — Он там человек посторонний. Другое дело, что нефтяникам нечего делать на зимнике. На рыбалку они не ходят, охоты сейчас никакой.

— Вот чума! — ругнулся Бром, затем его глаза вспыхнули. — Постой, Варнаков! Но ведь ты говорил, что не одного, а троих видел. Пусть мельком. А остальные что же? Там окочурились?

— Не нашли никого больше, — ответил Варнаков. — Пурга не мела, снегопада не шел. Если бы замерзли там бы лежали, ако таймени у проруби.

— А не почудились ли они тебе? — в который раз прозвучал вопрос.

— Там следы были, — вновь подал голос Турманов. — У снегохода фара слабая, мало что разглядишь. Но странные следы. Точно волка или собаки. Но не они. На таком глубоком снегу брюхо оставило бы полосу. А тут чисто. Будто шестом ткнул кто-то.

Его голос заставил вновь умолкнуть ожившее было общество. Если самому Турманову что-то кажется странным, значит, дело неприятное образовалось.

— Уполномоченный в такое время не приедет, — сказала Энку, сворачивая так и не использованную медицинскую сумку. — На завтра обещали пургу. Думаю, лучше положить тело в амбар.

Так и поступили.