Краповые рабы

Сергей Самаров, 2014

Отряд спецназа ГРУ под командованием старшего лейтенанта Самоцветова уничтожает банду дагестанских боевиков, а главаря – эмира Дагирова – захватывает в плен. Кроме того, спецназовцы освобождают четырех пленных, которых Дагиров собирался продать в рабство. Пленные сообщают Самоцветову, что эмир готовился передать их банде грузинских наемников-работорговцев, которые в настоящее время переправляют в Грузию несколько десятков российских граждан для продажи на невольничьем рынке. Спецназ немедленно бросается в погоню за грузинскими работорговцами, но перехватить их на территории России не успевает. После недолгих колебаний Самоцветов принимает решение продолжать преследование бандитов на территории сопредельного государства…

Глава вторая

Самоцветов не случайно выбрал спутников старшему сержанту Семисилову. Просто сам заместитель командира взвода, если приходилось выбирать, выбирал именно этих парней, с которыми ему легче было и общаться, и работать. Он их понимал лучше, чем других, и они его понимали без слов. Это уже было многократно проверено в деле. Группа старшего сержанта выступила чуть раньше, чем основная группа. Основная еще переливала воду из фляг пленных бандитов в свои фляги, поскольку карта не показывала по пути следования ни одного источника воды, ни ручья, ни родника, и запастись водой было негде. Как будут бандиты обходиться без воды, да еще учитывая, что они все без исключения ранены, это спецназовцев волновало меньше всего. Старший лейтенант Самоцветов заботился только о солдатах своего взвода, да еще о пленниках-рабах, которым тоже вода наверняка потребуется. О тех рабах, которых еще предстояло освободить. У них у всех и от волнения, и от испытаний глотка трескается. Это обычное явление. В их состоянии даже на морозе горло хочется смочить.

Пока взвод переливал воду в свои фляги, Родион Семисилов тычком автомата поднял на ноги эмира и молча показал ему на выход из ущелья. Бабаджан Ашурович криво усмехнулся:

— Уже на расстрел, что ли?

— Не торопись на тот свет, там девочек нет, — сказал ему бомж с сиплым голосом.

— Двигай… — дал команду старший сержант. — И без вопросов.

— Я ранен. Мне ходить больно. Трудно ходить… — возразил эмир Дагиров.

— Если ты надеешься, что я буду тебе из задницы пулю выковыривать, напрасно, — холодно ответил старший сержант. — Я могу тебе только вторую туда же всадить. Двигай. Нам не далеко. Полста километров ты и в таком виде оттопаешь. Не девица…

Эмир то ли что-то прорычал, то ли проворчал, но встал и пошел, заметно хромая. Радости сообщение о пятидесяти километрах, что предстояло пройти, ему не доставило. Но старший сержант помнил, что пройти предстояло не пятьдесят, а всего-то сорок семь километров, как сказал командир взвода, и, поскольку карта у него была в единственном экземпляре, только показал старшему сержанту пальцем, куда идти и как лучше пройти, чтобы не ползать по скалам вместе с раненым. Возможно, отдельные необходимые зигзаги, которые Семисилов отложил в памяти, и увеличивали путь до пятидесяти километров, может быть, даже «с хвостиком». Тем не менее этот путь необходимо было преодолеть. Конечно, имелась надежда встретить «краповых» и через них связаться с оперативным штабом антитеррористического комитета, вызвать следственную бригаду и вертолет. Однако Семисилов всегда предпочитал рассчитывать на самый трудный вариант и настраивался именно к такому готовиться. Тем приятнее будет, если встреча со спецназом внутренних войск произойдет и решение вопроса упростится. Это всегда легче переносится, чем разочарование. Бывает, готовишься к легкому, а нарываешься на испытания. И тогда на усталость тяжелым грузом накладывается еще и разочарование, и настроения такое положение вещей не улучшает. Впрочем, сам старший сержант, как и его спутники из спецназа, обладал крепкой нервной системой и не боялся разочарований. Они все хорошо были знакомы с понятием «надо». И если было действительно «надо», то делали это без сомнений. Но вот на других своих спутников спецназовцам положиться трудно, как на раненого эмира Дагирова, так и на изможденных бомжей. И их всех сразу следовало готовить к трудностям дальнего пути. Впрочем, путь был и не такой уж дальний. Всего один дневной переход. Для бойцов спецназа, не отягощенных медлительными спутниками, это было бы переходом всего в несколько часов, причем значительную часть маршрута они преодолели бы бегом. Но спутники сильно сдерживали их. Один — ранен, трое — обессилены. Не на себе же их во время бега тащить. И хотя бомж Егорыч перед выходом в маршрут решительно взял в руки один из захваченных бандитских автоматов, надежды на такого бойца было мало. И когда Самоцветов спросил:

— Тебе-то автомат зачем?

Бомж ответил:

— Когда у человека личные счеты со своим недавним угнетателем, это надежнее любой охраны из самого крутого спецназа. Уж я-то этого эмира не упущу…

— А стрелять ты умеешь?

— Когда в армии служил, был лучшим стрелком батальона. Правда, это было давно.

— И неправда, — добавил Семисилов.

Бомж на добавление не ответил, а сам старший сержант возражать против вооружения союзника не стал. Одним стволом в пути больше — от этого может не быть пользы, но может и быть. По крайней мере, вреда, как казалось, не будет…

* * *

На первом участке пути сложности выдались, наверное, самые неприятные, как думал Семисилов, на всего предполагаемого маршрута. Выходить из ущелья пришлось, буквально лавируя между трупами убитых бандитов. Пространство было узкое, и хотя здесь их лежало не так и много, но все же не хотелось наступать даже на тела врагов. Это казалось старшему сержанту кощунственным. Он не так давно бегом миновал это место, когда торопился по приказу командира взвода во главе отделения осмотреть недалекое ущелье, где должен был проходить аукцион. Тогда проход не казался таким сложным. Видимо, в тот момент еще не успел остыть пыл боя, в котором не обращаешь внимания на тела убитых. И торопились тогда. Сейчас же, когда уже и психика успокоилась, когда необходимости бежать нет, на сам путь смотришь иначе. Отсюда, из прохода, уже унесли нескольких тяжелораненых, которые не могли сами передвигаться. Когда старший сержант с отделением своего взвода пробегал здесь в прошлый раз, были слышны даже стоны. Сейчас стоны не доносились. Раненые или упокоились вечным сном, или их унесли в одно общее место, где санинструктор взвода делал им перевязки.

Тем не менее тела убитых не помешали выйти, и группа покинула ущелье.

Родион изначально рассчитывал, что будет задавать темп перехода. Но старший группы имеет право выбирать себе ту роль, которая покажется ему наиболее нужной. И старший сержант взял на себя самое неприятное — подгонять плененного и раненого, к тому же высокомерного и озлобленного эмира. Более того, как Родиону смутно вспоминалось, именно им раненного. Кроме того, эмиру в бронежилет попала пара пуль. Удовольствие не из приятных. Ребра после такого попадания долго болят, мешая дышать. Наверное, у эмира Дагирова они сейчас тоже болели, ныли, хотя вида он не подавал. Он был, конечно, мужественным человеком. И шел, превозмогая боль не только в ребрах, но и боль от ранения. Но Бабаджан Ашурович слышал наверняка слова, сказанные командиром взвода, когда тот провожал группу:

— Если этот… Как его… Если Дагиров кочевряжиться начнет, не стесняйся и просто пристрели его. От него все равно толку мало. Суду меньше с ним возиться. Главное, до связи доберись и отправь сообщение.

Сказано это было, скорее, для самого Бабаджана Ашуровича, а не для заместителя командира взвода. Так старший сержант понял. Но ничего удивительного в том, что эмир Дагиров, как и всякий человек, тоже хотел жить, не было. Он просто хотел жить и потому шел, превозмогая свои физические страдания. И, хотя Бабаджан Ашурович понимал, что впереди, там, куда увлекают его эти солдаты, его ожидает следствие, суд и тюрьма, все же не терял надежды на спасение. И потому, памятуя слова офицера, Дагиров, время от времени начиная хромать сильнее, тормозил движение и порой с тревогой посматривал на старшего сержанта, который, кажется, не сомневался в том, что ему разрешили пристрелить эмира.

Он не боялся смерти, но одновременно и не хотел умереть. Не хотел умереть именно вот так, бесславно и безвестно. Хотя, наверное, он вообще не хотел умирать, и мысль о том, что все пройдет, что все образуется, постоянно сидела в его голове. Бабаджан Ашурович надеялся, что вот-вот что-то случится. Что-то такое, что спасет его. Так всегда происходило раньше. Так должно было бы произойти и сейчас. И вскоре он начал верить в это. Группа шла между каменной грядой и скоплением «карандашных» скал, как зовут в этих местах выветренные почти до толщины стволов деревьев высокие скалы, когда один из двух рядовых солдат группы что-то воскликнул. Старший сержант тут же отреагировал, поднял автомат и выстрелил с едва различимым звуком. Спецназовцы без задержки даже на секунду заняли боевую позицию. Залегли, хотя и неумело, и бомжи, и только один эмир остался стоять, переводя дыхание и радуясь неожиданной остановке. Да ему и трудно было залечь. Рана не позволяла делать резкие движения.

Он еще не понял, что остановило группу, но была надежда, что свои, и эта надежда несла в душу радость. Но, к удивлению эмира, в спецназовцев никто почему-то не стрелял, хотя он ждал точных и отрывистых, как плетка, бьющих очередей. А сам одиночный выстрел старшего сержанта показался эмиру каким-то странным, непонятно, куда и в кого нацеленным. Бабаджан Ашурович не видел, куда стрелял Семисилов, хотя ему показалось, что со скалы что-то упало.

— Стрижаков! — призывно воззвал старший сержант к тому солдату, что и привлек внимание его автомата своим сигналом.

— Я!

— Пробегись. Посмотри. Если что, мы прикроем.

Бабаджан Ашурович узнал того худощавого солдата, который бил перед окончанием допроса крутоплечего и сильного свана, посмевшего разговаривать вызывающе. И очень хотел, чтобы этого Стрижакова перед скалами встретила очередь в голову, потому что очередь в грудь может оказаться бессильной перед бронежилетом даже при стрельбе с короткой дистанции.

Тот рядовой, что первым подал сигнал опасности, легко вскочил на ноги и, петляя, как заяц, устремился в сторону скопления разновысоких скал. При такой непредсказуемости его передвижения, при отсутствии системы в передвижении в него, наверное, было трудно попасть, думал эмир. И потому оправдывал стрелка, который не торопился дать очередь. Лучше выстрелить с близкого расстояния. Однако очереди, к удивлению Бабаджана Ашуровича, он не услышал. Недолго оставаясь на виду, рядовой проскочил между скал и исчез из поля зрения. Ждали его минуты две с половиной. Потом солдат вышел с другой стороны — Дагиров это место хорошо знал и даже предвидел, где Стрижаков выйдет, и возвращался к группе уже вполне спокойно, хотя и не медленно. Но не бежал и не петлял. И нес что-то в руках. Только когда солдат подошел ближе, Бабаджан Ашурович узнал этот предмет и почувствовал радость. Это была шапка-ушанка из белого искусственного меха с солдатской кокардой советских времен. Такие шапки любят покупать приезжающие в Россию иностранцы. Но эмир Дагиров знал, что эта шапка принадлежит не иностранцу, а одному из моджахедов его джамаата — опытному бойцу и хитрому лису Алигайдару Барзулавову. И Стрижаков снял ее не с убитого, потому что шапка не была испачкана кровью, хотя оказалась в двух местах пробитой, видимо, одной и той же пулей. Когда старший сержант стрелял в шапку, она лежала на скале высотой в человеческий рост. И, естественно, эмир предположил, что шапка была выставлена здесь не случайно. Она знак эмиру, что его люди здесь, поблизости, и ждут только удобного момента для нападения на спецназ и освобождения своего эмира. До такой хитрости мог только один Алигайдар додуматься. Причем хитрость, совершенно непонятная спецназовцам, но ясная для Бабаджана Ашуровича. Значит, его люди рядом и они его не бросят.

Конец ознакомительного фрагмента.