Колосок

Татьяна Каюмова

Истории каждой семьи уникальны. Но ошибки, изменяющие ход событий, подчас столь схожи, что, читая книгу о чьей-то жизни, видишь свою, как в осколке разбитого зеркала. Учитесь на чужих ошибках.

В работниках

Если бы хоть кто-то из Владимировских знакомцев увидел сейчас Филиппа Кантемирова, ни за что бы его не признал. В углу кабинета начальника Качёргинского этапа сидел изможденный мужичонка: с редкими засалено-грязными бородкой и усами, с отекшим и израненным местным гнусом, круглым как у бурятов, лицом, со щелками вместо глаз. И любая часть его представляла собой сплошной комок грязи. Он даже не предполагал, сколь ужасной была его внешность. Но странное дело, офицер, записывающий данные арестанта, смотрел на него сочувствующе-тепло, и даже когда кузнец снимал со страдальца кандалы, сказал: «Ты там по-осторожнее, итак досталось человеку!». «Досталось человеку? Человеку?». Кто-то еще видел в нем человека? Филипп поклонился офицеру, не вставая.

В кабинете было прохладно, но душу грела стопка писем из дома, которую ему вручили с неповрежденной сургучовой печатью и со словами «Потом почитаешь…». Грела так, что все лишения и беды, пережитые во время перехода, показались не такими уж и серьезными, и каждая буковка на конвертах шептала: «Ты не один, у тебя есть семья, жизнь продолжается».

Потом зашел местный крестьянин, Логий Антипович Трофимов. Это потом Филипп узнал, что он крестьянин, а по виду, это был самое малое, мещанин. Хромовые сапоги, натертые до блеску, шаровары серые в белую полосу, тканые льняные, праздничная косоворотка, расшитая красными цветами по горлу. Покладистой бородой и умным взглядом он был очень похож на отца, и в голосе нотки отцовские звучали изредка. Логий Антипович вошел уверенной походкой, после одного стука в дверь, подойдя к столу, за руку поздоровался с офицером, покосился на сидельца в лохмотьях. Кивнул ему…?

— Грязноват малость.

Сказал начальник извинительным тоном.

— Ничего, грязь не сало, помой так и отстала.

И уже обращаясь к Филиппу, дружелюбно промолвил:

— Ну, что ж пошли, касатик, уж баню затопили.

Нещадно исхлестав себя веником в парной, Филипп смог только раз зайти в жар, потому как сил было совсем мало, но и этого хватило, чтобы вновь ощутить счастье бытия. Сквозь закопченное окно все же видно стул, а на нем осколок зеркала и ножницы портняжные. Взяв зеркало и рассмотрев в отражении совершенно незнакомого человека, Филипп горько заплакал, но справившись с подступившей болью, начал, непослушными ножницами, подравнивать бороду и усы. На притолоке, в предбаннике, висели на гвозде белые портки и рубаха, слегка великоватая, но добротная, почти новая, серый кушак, под ними лежали письма из дому. Походного одеяния след простыл, даже стойкий запах его, преследовавший молодого человека всю дорогу, испарился.

Хозяйский сын, Никита, распахнул двери и позвал в дом. Время обеда, вся семья с работниками за столом, Никита указал место на лавке, работники подвинулись. Филипп застеснялся своего вида, портки не штаны, а кругом женщины, на что все замахали руками, улыбаясь. Логий Антипович сквозь улыбку процедил: «Ничего, справим тебе одежонку». Ошарашенный парень еще не понял, что произошло, почему, вдруг, судьба повернулась другой стороной. А все просто, здесь жили другие люди, закаленные, целеустремленные, мудрые, способные понять и простить. Здесь жили Сибиряки.

Хозяйство у Трофимовых было знатное: 3 жеребца, 7 меринов, 62 кобылы и 27 жеребят, коровы, бараны, овцы, ягнята. Посев в шесть десятин вполне обеспечивал прокорм и людей и животины, огород с 25 грядами овощей и картохи, а еще ткали холсты, валяли сукно, шили одежду, а работников-то из поселенцев только 7 человек, три мужика и четыре женщины.

Труд сельский привычный. Филиппу нравилось вставать до зари и наровне с хозяйским сыном и другими работниками, ухаживать за скотом, косить, жать, и хотя огородом ведали женщины, копать картошку выходили всем миром, нравилось ему и копать. Силенка возвращалась. Полюбил Логий Антипович нового работника за его грамотность, рассудительность и трудолюбие.

Уже за два месяца поселения Филипп стал похож на себя, выправилась осанка, светло-русые волосы завитками закрыли сбритую половину головы, гладкая кожа, ясные глаза и немного выпирающие скулы. Ну, хорош, хорош же? Добрый, честный и усердный работник стал всеобщим любимцем. Местные красотки, учитывая свободу нравов сибирских, не раз поджидали его, то на тропинке к реке, а то и запрыгивали в подводу, когда он ехал в тайгу. Да вот сам то, он не особо на это отвечал, думали, стесняется или порченый какой. Конечно, нет, не порченный. Еще за тем первым обедом, на хозяйской лавке, приглядел он юную Марфушу, с любопытством разглядывающую его с ног до головы. Да мог ли тот уродец, которого увидел Филипп в зеркале даже мечтать о хозяйской любимице.

Не в пример своим подружкам, Марфуша Трофимова была девушкой скромной, застенчивой, набоженой, любила часами засиживаться за книжкой. И уже сватов присылали из Никифоровки, да и местные мужики не раз заговаривали с Логий Антиповичем о возможном родстве. Но вот задумал он выдать дочь по любви, в книжке какой прочел что-ли, что так должно быть, так правильнее. Ведь в селе оно как? Сговорились родители и все. Хорошо если есть хоть какая симпатия между молодыми, а то и не спрашивали. Одни разжиться за счет приданого хотели, да лишнюю работницу в дом, другие сбагрить дочку на чужие хлеба. У Логия Антиповича все по другому: Бог дал только двоих детей Марфушу да Никиту. Нет, детей было девять, да семеро в младенчестве ушли на тот свет. И потому любил он двоих за всех девятерых. Никиту приучал к хозяйству, наследник, стало быть, а вот Марфушу баловал.

Конец ознакомительного фрагмента.