Перекресток трех дорог

Татьяна Степанова, 2021

Может ли жертва стать убийцей?! Более загадочного дела в своей профессиональной практике они еще не встречали – серия странных, обставленных с устрашающей и нарочитой жестокостью убийств… Каждый раз новую жертву находят на перекрестке трех дорог – как известно, месте сакральном и мистическом… Однако неопровержимые улики доказывают, что убийцы – это разные люди… Но серийные маньяки – всегда одиночки! Шефу криминальной полиции области полковнику Гущину и его напарникам Клавдию Мамонтову и Макару Псалтырникову предстоит разгадать эту детективно-мистическую головоломку. И ответить на самый неоднозначный и парадоксальный вопрос – может ли жертва стать убийцей?!

Глава 4

Очевидцы

Дождь, которого ждал Клавдий Мамонтов, так и не полил. Напротив — выглянуло июльское солнце и стало даже припекать. До полицейских машин было совсем недалеко, однако на половине пути полковник Гущин неожиданно остановился. Он тяжело дышал. Ослабил галстук.

— Долой маску, Федор Матвеевич, здесь же никого нет, или на подбородок ее спустите, — посоветовал ему Клавдий Мамонтов, снимая пиджак от своего черного костюма и перекидывая его через руку. — Вам так дышать совсем невозможно. И перчатки долой. Свариться заживо можно в резине.

— И козырек дурацкий тоже прочь, — подхватил Макар Псалтырников.

Он и сам разоблачился — скинул косуху в заклепках, оставшись в белой футболке, с которой нагло скалился череп в зеленом берете.

— Не страшно сейчас такое носить? — спросил его Гущин, указывая на футболку с принтом. — Символ смерти.

— Sculp ^[1], черепушка. — Макар погладил грудь и череп, привычно именуя его на английский манер. — Это знак Иностранного легиона, между прочим.

— Служил в легионе? — Гущин окинул его взглядом из-под своего пластикового щитка.

— Нигде он не служил. Я же сказал вам, это мой кузен из Англии. Он в Кембридже учился, а потом полжизни в Лондоне бил баклуши на папины деньги, — пояснил Клавдий Мамонтов.

Обе свидетельницы уже ждали их на вольном воздухе — начальник местного отдела позвонил оперативникам, и те выпустили их из полицейского фургона.

Две тетки в летах — полная и худая. На полной — верх от розового спортивного костюма и юбка. Кенгурушка плотно обтягивала грузные груди и выпирающий живот. Чужеродной частью современного прикида выглядела пестрая ситцевая юбка совершенно деревенского вида, которая не вязалась ни с модными круглыми солнечными очками свидетельницы, ни с ее кокетливой розовой повязкой для волос. Клавдий Мамонтов заметил на ней белые кроссовки, испачканные глиной. Вот кто оставил следы на дороге тридцать девятого размера.

Вторая свидетельница была ей под стать — того же возраста и тоже в долгополой юбке и вязаной кофте внакидку — тощая, как жердь, но крепкая и ростом повыше. Она носила платок, завязанный «комсомолочкой», из-под которого выбивались отросшие за карантин пегие пряди. Обута она была в старые туфли непонятного цвета на низком каблуке. Ну, выходит, и со следами тридцать седьмого размера — от туфель — теперь тоже все ясно.

— Здравствуйте, я начальник криминального управления. — Полковник Гущин представился свидетельницам по полной форме. — А это мои помощники. Назовите, пожалуйста, свои имена и фамилии.

— Павлова Мария Сергеевна, — сказала худая.

— А я Кавалерова Нина Борисовна, — представилась ее толстая товарка.

— Расскажите все с самого начала — куда и откуда вы шли так рано утром и что увидели. — Гущин задавал вопросы, превозмогая одышку.

— У нас смена кончилась в госпитале, в том, что в Дарьино развернули, полевом мобильном. Ночная смена, мы там волонтерками работаем, — начала Павлова. — У меня это как послушание, еще матушка игуменья меня на сей труд благословила, я ведь монастырская. А у Нины — зов сердца. Она доброволец. Закончили смену ночную, сели на автобус в шесть утра и уже через час здесь были, вышли на остановке и побрели потихоньку в монастырь. Так, Нина?

— Все так, Манечка, — ответила ей Кавалерова.

— Идем мы, значит, по дороге от остановки…

— А вы часто этой дорогой ходите? — уточнил Гущин.

— Каждый раз, как с автобуса, — ответила Кавалерова. — Напрямик. Одной, правда, лесом-то не очень комфортно в такой час тихий, безлюдный. Но нас-то ведь двое.

— Наши из монастыря здесь ходят. И кто возвращается из города, и кто с пасеки, здесь же три дороги сходятся. То есть это раньше наши тут ходили. А теперь в монастыре нашем срам сплошной, содом и гоморра — сами, наверное, по телевизору слышали. — Павлова горестно покачала головой. — Матушка игуменья нас покинула. А эти… орда немытая в кельях и в храме засела. А мы… ну, кто не с ними… нам приказ от епархии вышел искать себе место другое, покойное. Самим его искать! А как найдешь?

— Покойное — это на кладбище, — хмыкнул Макар.

— Манечка неправильно выразилась, — ответила ему Кавалерова. — Покойное — в смысле благопристойное. В другой обители. А то в монастыре с некоторых пор такой скандал идет, батюшки-светы…

— Про монастырь чуть позже, сначала о том, что вы видели здесь, — сказал Гущин.

— Ну а что мы видели… страх! Не дай бог такое никому увидеть и во сне кошмарном. Подходим к перекрестку. Глядим… а на сосне-то она висит — качается! — Павлова затрясла головой, словно отгоняя от себя жуткое видение.

— Вы ее сразу узнали?

— Я нет… сначала нет… и Нина тоже нет… нас как громом поразило. Если бы не Нина, я вообще бы прочь бежать бросилась со всех ног. Она меня удержала. Она похрабрей меня. Подошли мы с ней к сосне ближе… о госссподи… А это она!

— Кто она?

— Серафима… Сима… из монастыря, — подхватила взволнованно Кавалерова.

— Она монахиня? — уточнил полковник Гущин.

— Нет, она не монахиня. — Кавалерова вздохнула. — Она как Манечка — в миру и одновременно в скиту. Так это, Мань, называется у вас?

— Примерно так. У меня квартира в Павловском Посаде. Я всю жизнь проработала на разных должностях — сначала в исполкоме, потом в администрации местной, была замначальника бюро пропусков, — похвалилась Павлова. — Замуж так и не вышла, зато на пенсии оказалась. И подумала, что… монастырская жизнь… не схима, а весь этот уклад жизненный — молитва, покой, работа… Это как раз мое, по мне. Да и легче при монастыре существовать одинокой пенсионерке. Вот и Сима была такой. Она здешняя. Но у нее тоже никого. Она детдомовская.

— А как ее фамилия? — спросил Клавдий Мамонтов.

— Симина? — Кавалерова глянула на него. Глаза у нее были круглые, серые, выпуклые, сильно навыкате. Взгляд приветливый, словно обволакивающий. — Ой, а я и не знаю… Манечка, как Симина фамилия?

— Воскобойникова. — Павлова, видно, знала жизнь и обитателей монастыря лучше своей товарки.

— И вы ее сразу опознали? — снова уточнил Гущин.

— Ну да. — Кавалерова кивнула. — Она такая полная, как я, была. И волосы… Правда, Маня?

— Да… лицо, конечно, у нее… о госссподи… такая гримаса. — Павлова содрогнулась. — Язык она себе прикусила, как в петле билась. Я-то сначала подумала — грех какой, руки она на себя наложила, повесилась! Потом смотрим — а у нее халат весь в крови на заднице… Ой, простите, сорвалось с языка… на заду… И там еще какой-то ужас кровавый валяется в пыли — словно сожрали кого-то… Ну, мы тут не выдержали. Я бежать в монастырь хотела. А Нина мне — погоди, пока добежим! Полицию надо срочно вызывать. И мобильник из кармана достает. Я-то про свой телефон в такой миг напрочь забыла.

— Так, значит, это вы вызвали полицию? — спросил Клавдий Мамонтов.

— Мы. — Женщины закивали.

— Сами мы к остановке вернулись. Нам так дежурный полицейский приказал по телефону. Мы ему точное место все никак описать не могли от волнения, — сообщила Кавалерова. — Он нам — вернитесь на остановку, ждите полицейскую машину. Покажете нашим сотрудникам место. Через десять минут приехали. Еще и автобус следующий не успел подойти. Так что и пассажиров-прохожих не было, — докладывала Кавалерова. — А потом ваши вообще проход закрыли к перекрестку.

— А вы сами какое отношение к монастырю имеете, Нина Борисовна? — поинтересовался Гущин.

— Я-то им седьмая вода на киселе. — Кавалерова вздохнула. — Не могу сказать, что монастырская жизнь меня привлекает, как Манечку. Если что и привлекает, то не уклад, а круг общения, люди монастырские, атмосфера церковная. Мы вот с Маней в госпитале волонтерничали весной — в самый разгар, ну сами знаете чего. — Кавалерова и на Гущина глянула своими выпуклыми серыми глазами. — Вы вот маску носите. Перчатки. И правильно. А у нас в госпитале такие дни были — у меня от маски кровавые полосы на щеках, потому что мы по двое-трое суток маски не снимали. Возле больных, у самых тяжелых в реанимации, в красной зоне.

— А все сам это видел. Я через это прошел. Я болел, — ответил Гущин.

Кавалерова задумчиво кивнула. И перевела свой взгляд на Макара, слушавшего их молча.

— Я посещаю монастырь. Сначала приходила к Мане, потом с монашками познакомилась. Они-то на карантине сидели, как все. А у нас были пропуска постоянные для поездок — мы же как медперсонал. Ну а потом в монастыре началась свара. Собственно, чего мы еще ждали? Вот, пожалуйста — чем все это закончилось! Убийством!

— А вы, когда увидели Серафиму Воскобойникову повешенной на дереве, подумали, что это убийство?

— Да. — Кавалерова кивнула. — Я Симу знала пусть и не очень хорошо, но достаточно. Богобоязненна она и истинная христианка. Она бы никогда не совершила суицид.

— Да у нас в монастыре они уже с ножами друг на друга — поубивать готовы, — горестно и пылко подхватила Павлова. — Такое безобразие творится. А для журналистов — все словно шоу. Приезжают с телевидения снимать наш позор! Эти — орда немытая — их гоняют чуть ли не палками. Драки, ругань! Казаков каких-то набрали для охраны. Какие они казаки? Алкаши все ряженые, самозванцы проклятые! А этот черт… что на нашу голову свалился… исповедник-то схимник… да он антихрист настоящий!

— Маня, ты не очень понятно опять выражаешься, — оборвала ее Кавалерова. — Полицейские не понимают твой церковный сленг. Да они и сами разберутся.

— Как ее нам называть — Серафиму Воскобойникову? Если она не монахиня, не послушница и не трудница? — уточнил Гущин

— Можно насельница, — сказала Кавалерова, — но это тоже не точно. Хотя… насельники — это те, кто какое-то место населяют. Зовите ее так.

— Вы считаете, что ее убийство как-то связано с происходящим в монастыре? — задал свой главный вопрос полковник Гущин.

— А с чем же еще это может быть связано! — в один голос воскликнули взволнованные свидетельницы. — Конечно, с тем, что там творится вот уже почти месяц!

— А у вас есть какие-то конкретные подозрения? Кто это мог совершить?

— Кто мог ее так страшно убить? Повесить на дереве? — Кавалерова пожала полными плечами. — Нет, увольте нас, это мы сказать не можем. Да мы и в монастырь в последнюю неделю не заглядывали. Я так вообще — с работы домой. А Манечка всего два раза и была. Да, Маня? Она тоже из госпиталя — к себе в Павловский Посад. Потому что…

— Потому что в монастыре находиться нестерпимо стало, — заявила зло Мария Павлова. — Не обитель святая, а приют мерзости и смертного греха!

Полковник Гущин поблагодарил женщин и записал их адреса. Клавдий Мамонтов предупредил, что их обеих еще будет допрашивать следователь.

Примечания

1

Череп (англ.).