Яд-шоколад

Татьяна Степанова, 2014

Это уголовное дело о жутких убийствах обрастало все более чудовищными и пугающими подробностями. А капитан полиции Екатерина Петровская, сотрудница Пресс-центра ГУВД Московской области, уже не могла спать по ночам – после того, как увидела фотографии молодых женщин – жертв «Майского убийцы». Два года назад по горячим следам арестовали Родиона Шадрина, психически больного человека, и пожизненно упрятали в психиатрическую лечебницу. Город и вся область вздохнули спокойно. Но вот снова месяц май – и снова двойное убийство, которого Шадрин никак совершить не мог – он находился в специализированной клинике. Значит, маньяк до сих пор на свободе? И что же означают его послания – на телах жертв были оставлены странные, никак не связанные между собой предметы: черепки глиняной посуды, старый будильник, наволочки от подушек и кожаная плеть из интим-магазина…

Глава 10

Семья. первый взгляд

Следующий день Катя решила не тратить на препирательства с полковником Гущиным по поводу того, что это дело выдали психиатрам, а не ей, хотя она уже заявила о своем намерении писать статью. Она решила отправиться прямо с утра в Косино на Черное озеро к семье.

Веселовские теперь, значит, вы все…

Веселитесь много?

Семейка еще та…

Она не собиралась с ними церемониться. Программа защиты свидетелей — хотя они никакие и не свидетели — обязывает их к сотрудничеству с правоохранительными органами. Значит, отказаться от встречи они не могут. Не принять ее — официального представителя Пресс-центра ГУВД — тоже не могут. Завтра выходной, суббота, лишь бы куда не улимонили…

Катя позвонила Веселовским накануне вечером. Надо держать с ними официальный вежливый тон. Ответил ей мужской голос: алло!

На секунду она замерла… да нет, нет же, нет… он не сбежал из этой Орловской психиатрической. Не по этому поводу явились в Главк психиатры. Он сидит там, он надежно заперт, а это говорит его…

— Роман Ильич Шадрин? — Катя намеренно назвала прежнюю фамилию отца семейства.

— Нет, вы ошиблись, я… мы не…

— Я не ошиблась, — Катя говорила веско и настойчиво. Она представилась по полной форме и объявила, что завтра в десять приедет к ним домой задать несколько вопросов. Затем напомнила, что по программе защиты они обязаны отвечать, сотрудничать и вообще — не вздумайте завтра уехать из дома!

Мужской голос на том конце что-то промямлил этакой потерянной скороговоркой, заплетаясь языком. И только в этот миг до Кати дошло, что говоривший с ней Роман Шадрин-Веселовский пьян.

Она тут же сделала себе пометку в блокноте планшета: папаша — алкоголик, сын — потрошитель.

Она быстро делала выводы. Правда, чего церемониться с ними? Она, как всегда, бежала впереди паровоза по своей репортерской привычке.

Наутро, постояв под горячим душем несколько дольше, чем обычно, отлично позавтракав, Катя захватила с собой все необходимое — мобильный, планшет, диктофон, и отправилась сначала в гараж.

Гараж-«ракушка», где скучала их с подружкой Анфисой Берг купленная напополам машина «Мерседес-Смарт», располагался в соседнем дворе, на родной для Кати Фрунзенской набережной. Катя открыла «ракушку», погладила любовно малютку «Мерседес» (У каждого — свой «Мерседес», так говаривала подружка Анфиса) и, усевшись как барыня на роскошное кожаное сиденье малыша, тут же шустро начала нажимать все кнопки, включая эту напичканную электроникой коробочку на колесиках.

Затем она ввела адрес в навигатор, проложила маршрут, перепроверила его на планшете и решила пока что добраться до Нового Косино по переполненной, как обычно, машинами Волгоградке. А там разберемся, где они живут, в какой крысиной норе нашла себе приют переехавшая семейка маньяка.

Двигаясь потихоньку, лавируя в бесконечных пробках, Катя слушала Abney Park. Сколько с этой группой воспоминаний связано… Эта их улетная песня Airship pirates, воздушные пираты… Да, да, скоро понадобится весь кураж и вся храбрость, чтобы разговаривать с этими людьми в их новом доме спокойно. И не срываться на оскорбления, обвинения и крик за то, что они породили такого урода, который резал людей на куски.

Песня подбадривала, Катя то и дело прибавляла звук, и маленький «Мерседес-Смарт» громыхал словно безумная музыкальная шкатулка на переполненном Волгоградском шоссе.

Затем навигатор предложил сделать поворот налево. И Катя въехала в новый микрорайон Новокосино.

Она сразу выключила музыку. Черное озеро… надо же какое название, прямо для них…

Но кругом тянулись бесконечные новостройки, те же самые Новые дома, как и в Дзержинске. Затем пошли пустыри, участки, огороженные бетонными заборами. Катя снова сверилась с навигатором и открыла планшет. Ввела адрес в поиск, и на экране планшета запульсировала алая точка. Вот их дом на карте, но где же он тут?

Она свернула направо и увидела впереди ограду, шлагбаум, а за ним целые ряды коттеджей кондоминиума — разноцветные секции лепились друг к другу. Катя посигналила, и шлагбаум поднялся сам собой. Она въехала на территорию кондоминиума, все время глядя в свой планшет, лежащий сбоку на сиденье.

Алая точка пульсировала, вела за собой. Катя проехала площадь, супермаркет, новехонькую, словно пряничную, церквушку. Дальше небольшой парк, видно, старые деревья Черного озера не стали рубить, когда строили кондоминиум. И тут в парке разбросаны кирпичные коттеджи. Никаких аршинных заборов — мягкие зеленые лужайки у тех коттеджей, где уже живут, и строительный мусор возле тех, которые еще в отделке, незаселенные. Таких большинство.

А вот и тот самый, крайний, на отшибе…

Катя заглушила мотор. На ухоженной лужайке перед ней — отличный новый двухэтажный коттедж, крытый металлочерепицей. На лужайке большая белая тарелка спутниковой антенны. На окнах тяжелые шторы, на террасе — плетеная новая мебель. Достаток и благосостояние в каждом кирпичике, в каждой ухоженной подстриженной травинке.

Катя вспомнила девятиэтажку в Дзержинске, квартиру с наглухо задраенной лоджией.

Это значит в такой вот дом по программе защиты свидетелей переехала семья Родиона Шадрина?!

Коттедж в тихом парке на берегу Черного озера в поселке бизнес-класса?

Откуда-то из-за дома вынырнул велосипедист. Точнее, велосипедистка — девочка лет двенадцати в джинсах и бейсболке на дорогом японском велосипеде. Она что есть силы жала на педали. За ней гнался мальчик — белобрысый в расстегнутой спортивной куртке.

— Отдай! Мне ехать надо, пацаны ждут!

— Подождут, — девчонка сделала крутой вираж перед крыльцом, остановилась.

Мальчик тут же схватился за руль.

— Убери грабли, — девчушка резко ударила его по руке.

— Отдай, это мое! — мальчишка попытался спихнуть ее с седла.

Девчонка съездила его по затылку уже без всякой пощады, и он ойкнул.

— Не канючь, было ваше — стало наше!

— Отдай велик!

— Ой-ой, а что, мамочке сейчас ябедничать побежишь? Фома — хомяк с полки бряк.

— А ты… ты злая! — выкрикнул плаксиво мальчик. Тоненький и хрупкий, он заикался от обиды и желания вернуть себе конфискованный велик. — И я… я правда маме все скажу про тебя!

— Наябедничаешь, живым не останешься, — пообещала девчонка в джинсах и бейсболке, — лучше бы тебе, Фома, на свет тогда не родиться.

— А я уже родился и сестру имею! Уродина! Любка уродина, у тебя прыщи!

Мальчишка нашел, чем оскорбить, и отскочил от велика на приличное расстояние.

— Что ты сказал? Повтори, что ты сказал?

— У тебя прыщи и угри, ты перед зеркалом на носу выдавливаешь в ванной, думаешь, я не видел? Я ничего не видел? У-р-р-родина!

— Ну, все, я тебя сейчас прикончу, готовься к смерти, придурок!

Девчушка, пылая негодованием, соскочила с велика и…

Катя уже поняла, кто перед ней… Люба и Фома… его сестра и брат. И сцена, которой она стала свидетелем, когда дети ссорились и оскорбляли друг друга, лишь прибавила ей уверенности — та еще семейка! Вы только гляньте на молодую поросль!

— Люба, оставь брата в покое, — громко скомандовала Катя, выходя из машины. — И скажи мне, твои родители дома?

Честное слово, после того, что она увидела, как эти плохиши ссорятся, она не собиралась церемониться и с ними.

— Дома. А что? А вы кто? — спросила Люба Веселовская.

— Я из полиции. Позови родителей.

— Мама! — жалобно и протяжно, испуганно крикнул Фома Веселовский.

Он никуда не побежал. А сестра Люба не стала его догонять и лупить. Она бросила свой дорогой велик на землю, подошла к брату и обняла его за тощенькие плечи.

— Мама, иди сюда, — позвала она тоже.

Дверь коттеджа открылась, и на пороге возникла женщина — высокая, стройная, в джинсах и простой черной майке.

У Кати, готовой узреть в роли матери потрошителя кого угодно — хоть ведьму с изъеденным проказой лицом, захватило дух.

Надежда Шадрина-Веселовская была редкая красавица!

— Капитан полиции Петровская Екатерина, я вам вчера звонила, разговаривала с вашим мужем. Я к вам по делу.

— Но мы… да, конечно, я поняла, заходите в дом, — Надежда посторонилась в дверях, пропуская Катю. — Сегодня выходной, мы встали поздно. Дети только позавтракали. Извините, что у нас неубрано. Мы после переезда все еще никак не устроимся, муж сам много чего делает в доме… своими руками… Извините, что такой хаос.

Она говорила, бормотала, а Катя разглядывала ее с немым изумлением. Высокая, модельного роста блондинка с синими глазами и великолепной кожей, крупным ртом, без какого-либо намека на косметику на лице. Да и не нужна этой женщине никакая косметика, от нее и так глаз не оторвать, если она куда-то придет, даже одетая вот так затрапезно по-домашнему. Эта роскошная коса, эти соболиные брови, этот точеный нос совершенной формы, лебединая шея.

И она очень молодая… Катя вспомнила видео с Родином Шадриным. Как же так… он ей по виду никак в сыновья не годится, скорее уж выглядит как младший брат.

Катя оглядела холл — просторный со светлой мебелью из сосны европейского качества, с широкими диванами, дорогим телевизором, а дальше кухня — двери широко распахнуты, и можно видеть модную кухонную стойку и стеклянные шкафы. В коридоре пахнет краской и стоит стремянка, тут же сложены рулоны обоев и какой-то материал для ремонта, для отделки. И это все теперь новый дом маньяка-убийцы? А эта красавица с косой, которой не дашь больше тридцати восьми, — мать потрошителя?!

На лестнице на второй этаж послышались грузные шаги, ступеньки заскрипели. Катя ощутила внезапно противный тяжкий холод внутри. Она явилась в этот дом одна, без всякой защиты. Правда, в Главке знают, и полковник Гущин в курсе… в случае чего ее станут искать, найдут… Она тут в этом гнезде маньяка, одна без помощи и поддержки, вооруженная лишь собственной репортерской наглостью и азартом, а ведь они… эта женщина, его мать… они знали… они все знали… Они видели его, когда он возвращался домой — весь в крови, распаленный убийством, воняющий потом, грязный, со смертью за плечами… Они, родители, видели его, знали, кто он и на что способен, они все о нем знали, они покрывали его во всем, и в убийстве лейтенанта Марины Терентьевой тоже… И ты собираешься это доказать — это их всезнайство и эту их чудовищную ложь, и поэтому ты явилась в их дом одна, а тем временем…

Ступеньки скрипят… кто-то спускается…

Нет, не может такого быть…

Он не сбежал из психушки и не прячется сейчас дома, в семье…

Не по этому поводу приехали из Орла психиатры…

Если бы стало известно, что он, Роман Шадрин, сбежал, то поднялся бы такой шум… все в ружье… все снова в ружье, вся полиция, и полковник Гущин, конечно, первым бы проверил этот их новый чертов дом в Новокосино…

По лестнице спускался грузный мужчина — рыжеволосый и лысый, в очках без оправы, небритый, в спортивных штанах и футболке, заляпанной краской. В руке он сжимал электрическую дрель.

— Что нужно? — спросил он тихо.

— Я из полиции насчет вашего сына, — сказала Катя, собрала всю себя в кулак перед ними. — Роман Ильич, положите дрель на пол. И без резких движений. Спускайтесь.

И она сунула руку в карман своей замшевой куртки. Там — ничего. Но пусть они думают, пусть знают, что она готова. Что у нее там табельный пистолет.

— Да, конечно, извините… я там стеллаж наверху собирал. — Роман Шадрин-Веселовский нагнулся и положил дрель на пол.

— Проходите, садитесь, — сказала Надежда Шадрина, указав на диваны в холле.

Катя прикинула: Роман Шадрин старше своей жены лет этак на пятнадцать, а может, и больше. Она уловила исходящий от него запах алкоголя. Вчера он говорил с ней по телефону пьяный, сегодня наверняка опохмелился. Хотя на классического алкаша не похож.

— Как давно вы переехали? — спросила она, включая в сумке диктофон.

— Восемь месяцев назад, — ответила Надежда Шадрина.

Отвечала на вопросы в основном она. Ее муж сел на диван напротив и лишь поддакивал, кивал, не спуская с Кати пристального изучающего взгляда.

— Дети ходят в школу?

— Да, здесь, в поселке, хорошая школа, грех жаловаться.

— Лучше, чем в Дзержинске?

— Тут языкам много времени уделяют, литературе и математике тоже. Фома очень хорошо успевает по математике, а Любочка спортом увлекается.

— Вы ездили в Орел? Вам разрешили свидание с вашим сыном?

— Да было одно, зимой. Мы ездили, — Надежда Шадрина смотрела в пол — модный темный широкий паркет, стилизованный под деревенские доски.

— Вы работаете?

— Нет, я не работаю. Дома детьми занимаюсь.

— А вы? — Катя обернулась к Роману Шадрину.

— Работаю, как же без работы.

— Где?

— На конфетной фабрике, это не очень далеко на машине.

— Кем?

— Ведущий менеджер отдела кадров.

Катя внезапно ощутила приступ тошноты… Отдел кадров, и ты там тоже… Лейтенант Терентьева проработала в своем отделе пять лет, и твой ненормальный сын, этот зверюга…

— Когда ездили в Орел в больницу, как вы нашли сына — лучше, хуже?

— Лучше, гораздо лучше, — сказала Надежда. — Его там лечат усиленно, уколы колят разные, процедуры.

— Значит, когда он жил с вами в одной квартире, он был гораздо хуже?

— Да, намного.

— В чем это выражалось?

— Он же больной у нас, врожденный аутизм.

— Это я знаю, я читала ваш допрос, Роман Ильич, — Катя снова обратилась к главе семейства. Она не собиралась с ними церемониться, о нет! — Я спрашиваю, в чем конкретно это выражалось?

— Ну, он чувствовал себя… нет, он вел себя плохо… ужасно вел себя, — сказала Надежда, ее муж молчал.

— Ужасно вел себя? Дома? С вами?

— Нет, с нами он был тихий. Он вел себя ужасно… ну, вы понимаете, о чем я.

— На нем четыре убийства, четыре жертвы — это вы называете «вел себя плохо»?

— Ужасно, ужасно, — Надежда закивала своей прекрасной головой фотомодели, тонкие пальцы ее теребили косу. — Я его не оправдываю, поймите, я его не оправдываю.

— Не оправдываете сейчас, когда его задержали и отправили в психбольницу? А раньше, когда он все это совершал? Тогда, в мае? Вы оправдывали его действия?

— Мы ни о чем не знали… мы даже подумать не могли, что Родиошечка… он, наш Родиошечка, способен на такое.

Родиошечка… вот значит, как маньяка-потрошителя звали дома его мама и папа. Катя смотрела на Надежду Шадрину.

— Не стоит вам повторять мне всю эту вашу ложь, которой вы кормили следователя на допросах.

— Но я говорю правду.

— Нет, вы лжете. И всегда лгали, — сказала Катя. — Может, тогда, в мае, после первого убийства, совершенного вашим сыном, вы и не заметили ничего такого за ним… Но он совершил второе, убил в третий раз и в четвертый. Я ездила в Дзержинск… От места, где он зверски убил лейтенанта полиции Терентьеву, до вашего дома дворами двадцать минут. Он пришел домой — на нем ее кровь еще дымилась, руки по локоть в крови. Вы открывали ему дверь…

— Да нет же, нет, у него имелся свой ключ. Он приходил поздно, а мы всегда уже спали.

— А его одежда? Вы же стирали его одежду, не могли не заметить, в каком она виде.

— У нас стиральная машина стояла в туалете, он бросал белье прямо туда и включал машину ночью… режим экономии… Он умел это делать — стирать, обслуживать себя, он же не полный был дебил у нас!

— А его обувь — ботинки, кроссовки, там ведь тоже следы крови.

— Он ухаживал сам за своей одеждой, он всегда отличался чистоплотностью, прежде у него имелся даже такой особый ритуал, аутисты… они подвержены ритуалам… он всегда отличался аккуратностью и любовью к чистоте.

— Вы на допросе у следователя, — Катя обернулась к Роману Шадрину, — показывали, что он дома порой все ломал и рвал.

— Это я преувеличил, — Роман Шадрин взглянул на жену, — Надя, скажи, что мы… мы никогда ничего такого не замечали ни на его одежде, ни на обуви. Никаких пятен крови.

— Да, да, но это не значит, что мы его оправдываем, он совершил все эти ужасные вещи, — Надежда Шадрина слегка повысила голос, — Родиошечка приходил домой поздно. Он мало общался с нами, это все его болезнь. Мы делали все что могли, с самого его детства, но ведь в душу-то не заглянешь. Да мы и не пытались заглядывать ему в душу… у нас еще двое детей, маленьких, им забота нужна, ласка, внимание. А Родиошечка… он же вырос, он здоровый мужик… я не могла не видеть, как он возмужал. Ему женщина нужна была, баба нужна постоянно такому здоровому парню. А кто с ним пойдет, кто даст больному? Вы хотите знать, почему он все это совершал? Да потому что это инстинкт у него такой, мужской половой инстинкт. Он вошел в возраст, а возможностей никаких. У него не было девушки, он девственник. А ему очень хотелось. Он не мог себя сдержать, он же больной, у него с головой плохо. Как мы могли его контролировать? Связывать, что ли, по рукам и ногам? Или кастрировать его??

— Надя, что ты такое городишь! — тихо воскликнул ее муж. — Наденька, я прошу тебя, замолчи!

— Но она же из полиции, она хочет знать причины, почему он все это делал, почему вел себя так ужасно!

— Как раз причин, по которым совершал серийные убийства ваш сын, я знать не хочу. Собственно, я их знаю. И самую главную причину — его психическое расстройство, — сказала Катя. — Меня интересует другое.

— Что вас интересует?

— Ваша жизнь с ним. Вы все знали о нем, что он делал. И покрывали его во всем.

— Но мы не знали, мы ни о чем даже не подозревали!

— Если потребуется, я поговорю с вашими детьми, — жестко пообещала Катя.

— Только не трогайте детей, пожалуйста!

— Ради бога, я вас тоже прошу, — Роман Шадрин заколыхался на диване всем своим тучным телом. — Наши младшие тут совсем ни при чем.

Говорил он тихо, но взгляд его из-под блестящих очков словно прожигал Катю насквозь. Ненависть в этом взгляде… Катя встретила его взгляд спокойно: ты, папаша маньяка, ненавидишь меня сейчас вот только за то, что я спрашиваю, задаю вопросы, ворошу снова всю эту кровавую вонючую кучу недомолвок, догадок, укрывательств и тайн.

— Вашего сына задержали дома, в вашей квартире?

— Да, — Надежда Шадрина-Веселовская кивнула.

— При каких обстоятельствах?

— Позвонили в дверь, полиция, мол… я сначала не поверила, а они там на площадке с понятыми, и эти амбалы в черном, в шлемах с ними, сказали, что дают минуту на размышление, а затем выламывают дверь.

Катя поняла, что Надежда вот так описывает операцию по захвату, в которой кроме уголовного розыска участвовал спецназ.

— Ваш сын находился дома?

— Да.

— Вы открыли дверь полицейским или пришлось ломать?

— Я открыла. Я сама открыла! — Надежда повысила голос. — У нас дети. Ваши могли перепугать их до смерти.

— Как ваш сын отреагировал на приход полиции?

— Никак. Он сидел у себя в комнате. Он и в тот, прошлый раз, никак не реагировал.

Катя замерла: это еще что такое? О чем говорит его мать?

— Какой еще прошлый раз? — спросила она.

— Ну, его же на допрос вызывали. В полицию.

— Вашего сына? Когда?

— Тогда же, в мае, где-то после майских праздников.

— О чем шла речь на допросе?

— Я откуда знаю? Нам позвонили, потом прислали нарочного вечером с повесткой. Муж пошел вместе с Родиошечкой. Я дала все его медицинские документы, все карты.

— О чем шла речь на допросе? — Катя повернулась к Роману Шадрину-Веселовскому.

— Я не присутствовал. Я сидел в коридоре, — ответил тот. — Отдал все медицинские документы сначала. Сказал, что Родиоша у нас болен… врожденный аутизм.

— И что?

— Ничего. Следователь, или кто он там у вас, прочел медкарту и справки. Потом позвал Родиошечку в кабинет. Только разговора не получилось, буквально минут через десять он открыл дверь и сказал, что мы можем идти, все свободны.

— Почему вы думаете, что разговора… то есть допроса, не получилось?

— Родиошечка замкнулся в себе, как обычно. Это когда он с незнакомыми людьми или обстановка ему не нравится. Он не отвечает, он только…

— Что он только? — спросила Катя.

— Барабанит, — вместо мужа ответила Надежда Шадрина. — Отбивает ритм. Его это успокаивает, когда он волнуется или переживает.

— Когда сотрудники полиции пришли к вам домой его задерживать, он что, тоже барабанил?

— Нет, они сразу надели на него наручники… эти ваши полицейские. И начали шарить по всем углам, обыск стали у нас дома делать.

— Это стандартная процессуальная процедура, — беспощадно отрезала Катя. — А вы что думали? Он убил четырех женщин.

— Да я же не оправдываю его! — жалобно воскликнула Надежда. — Я не оправдываю, то, что он сделал — это ужасно. Это бесчеловечно, жестоко! Мы с мужем и подумать не могли, что он способен на такое. Мы не знали ни о чем. И даже когда ваши пришли его забирать, мы не верили. А потом во время обыска они нашли лифчик окровавленный.

— Какой еще лифчик? — спросила Катя.

— Не знаю, женский. Не мужской же… В крови весь. Они достали его из сумки Родиона, он с собой всегда сумку носил. Я ему туда бутерброды клала, когда он из дома уходил, когда ездил в Москву играть в своей группе.

— Во время обыска нашли вещдок, — сказала Катя веско, а сама подумала: надо разбираться со всем этим — с этим непонятным кратким допросом, с этим вещдоком, Гущин ей все, все расскажет!

— Тогда мы с мужем поняли, что Родиошечка… что он действительно делал ужасные вещи… что это никакая не ошибка… Поймите же нас, мы его вырастили, мы заботились о нем, лечили его, берегли, как нам с мужем было все это принять, думаете легко? Сколько слез я пролила! Кто-нибудь сосчитал мои слезы?

— Слез много в этом деле. Не только ваших, — Катя не собиралась тут, в их таком богатом новом доме, ее — эту красавицу с косой, и ее муженька — жалеть.

— Мы не знали ничего, ни о чем не догадывались. Только когда у него из сумки достали эту вещь… мы поняли, что…

— Вы говорите мне сейчас неправду.

Прекрасное лицо Надежды пошло красными пятнами, на висках появились бисеринки пота. Она положила руку себе на сердце, словно готовая поклясться.

— Вы говорите мне неправду. Вы знали, вы догадывались, что это ваш сын убивает. Об убийствах в том мае говорили вся Москва и все Подмосковье. Вы догадывались, вы знали, потому что… он жил с вами в одной квартире, — упрямо повторила Катя. — Я советую вам подумать обо всем этом, хорошенько подумать. Я приду к вам снова и стану задавать вопросы о вашей жизни с вашим сыном. И я хочу честных ответов. Так что подумайте. Программа защиты, которая дала вам все — новое имя, будущее для ваших младших детей, обязывает вас говорить правду. А то ведь можно и лишиться всех этих благ. Детям снова вернут их прежнюю фамилию — Шадрины. Это почти как Чикатило. Пусть ваш сын совершил гораздо меньше убийств, но по жестокости они чудовищны. Так что подумайте обо всем этом и примите правильное решение — сотрудничать и говорить правду.

Конец ознакомительного фрагмента.