В случае смерти разбить

Шая Воронкова, 2021

Принято считать, что уж на Том свете точно царит идеальный порядок. Но когда демон вступает в преступный сговор со школьной учительницей, ангел водит дружбу с чертями и вешает в сторожке у Райских врат «календарь с Евами», а в Аду опять не включают отопление – в это слабо верится. Как ангелы проходят учебную практику? Что снится духам? Какая связь между сбором душ и комбайнами? Что бывает с интровертами в Аду? И, в конце концов, зачем жнецам орбизы? Ответы на все эти вопросы вы найдете внутри книги. И помните: для взрослых тоже пишут сказки! Содержит нецензурную брань.

Ангелы без крыльев

— Холодно, — говорю я, прижимаясь к влажной коре. — А что, если мы замерзнем и умрем, как люди?

Елири качает головой, обнимая свои лодыжки.

— Ангелы не умирают.

И жмется плечом к моему плечу, как маленький котенок из человеческой книжки жался к своей кошке-маме. Мы тогда гадали: как это — холодно? Будто кто-то водит по коже чем-то острым? Или это призраки пугают, вот котенок и дрожит, а к маме жмется, чтобы не так страшно было. Даже слово странное: хо-ло-дно.

Будто выдох, нота и падение камня тянутся друг за другом. Узнав это слово впервые, мы повторяли его с упоением, с радостью, будто заклинание. Громко выкрикивали, бегая друг за другом. Шептали на ухо. Писали пальцами в воздухе.

Но так и не смогли понять.

Ветер ходит меж деревьев, как черная тень, и они скрипят, полые и безжизненные. Хватаются друг за друга скрюченные ветви, будто ищут поддержки, но ветер прорывается, разбивая пальцы-ответвления на части. Над макушками, обвивая вершины стволов, будто облако, висит темнота. Все, что я вижу, когда решаюсь повертеть головой, — это ровные черные линии деревьев. Лес не имеет ни конца, ни тропинки. Зашелестев прелыми листьями, я подтягиваю ноги к груди, упираясь коленками в подбородок.

Мои коленки острые и похожи на сосульки. Елирино плечо такое же, но я не отстраняюсь, потому что два плеча, прижатые друг к другу, чуть меньше дрожат, будто между ними появляется тонкий слой тепла. Сидя, сжавшийся, в переплетении своих собственных рук и содрогающийся так, будто каждая мышца и кость ходит ходуном, я понимаю холод.

Не могу описать словами, но нет ничего, что я бы сейчас понимал яснее, чем ледяной покров, заставляющий кожу покрываться пупырышками.

— Помнишь, Бурчало рассказывал про ангела, который умер? — упрямо говорю я, пряча сложенные ладони между бедер. — Он подлетел слишком близко к луне, она опалила крылья, и…

Елири вздыхает. Выходит что-то типа"хо", половинки слова, и я чуть не продолжаю. От пронизывающего ветра болит голова.

— Это не ангел был, а человек. Его звали Икар. И он подлетел не к луне, а к солнцу, — Елири наставительно поднимает было вверх палец, но тут же прячет его обратно в кулак. — Меньше надо на уроках в страшный суд играть.

Эх, а я-то ее развеселить пытался. Елири обычно так смеется с моей неучености, а тут нахмурилась. Выходит, холод хуже любого демона? Я примирительно бодаю ее плечом.

— Конечно человек, я же пошутил. Вот чего понять не могу: зачем человеку крылья?

Елири смотрит на меня, и ее лицо внезапно светлеет, будто на него падают желтые блики. Вообще, странно видеть у нее человеческое лицо. Я невольно трогаю свое — нос, щеки, лоб. Там, где касаюсь, будто остаются покалывающие отпечатки. Не надо было нам это все делать. В горле почему-то будто камень появляется. Я часто-часто моргаю, пока странное чувство не пропадает.

— Были бы у меня крылья, я бы взмыла высоко-высоко и улетела домой. И тебя бы унесла. — Елири мечтательно прикрывает глаза. — Может, тот человек тоже хотел домой?

Я качаю головой. Кто их, людей, знает.

Молчу и представляю: золотистые лучи, вспыхивающие на крыльях за спиной тонкой фигуры, продолжающей тянуться выше и выше, пока красный шар не заполняет ее всю. В школе говорят, что так нельзя. Человек не должен быть ангелом, как ангел — демоном. Мы все рождаемся для своего замысла.

Я смотрю на свои руки: бледная кожа, синие узоры вен, покрасневшие ладони.

А нам, нам почему можно тогда быть — человеком?

Вдруг становится как-то по-особенному холодно. Будто я сам — вместилище ветра. Передернув плечами, выкидываю все из головы и, жалея, что не могу как обычно выразить поддержку и участие особым ритмом сияния, пытаюсь улыбнуться:

— Елири, давай сыграем? Ну, в страшный суд, ес… нас же ищут, скоро найдут, — "если"чуть не слетает с моих губ. Давлю его — остается привкус горечи.

Елири тоже растягивает губы, и я вздрагиваю не от холода. Она похожа на мертвого человека. Белая-белая и вся твердая, как камень. Выбросив вбок руку, я прижимаю ее к себе, так, что она наполовину садится на мою правую ногу, и свободной рукой расчищаю землю от листьев. Пахнет тяжело, прогоркло и будто гнило. Когда участок земли становится достаточно большим, я подхватываю какую-то тонкую палочку и начинаю рисовать.

Мужчина с крупным, будто раздутым, носом, маленькими глазками и полным, опухшим лицом. Земля поддается плохо — приходится почти выцарапывать, как на камне. Закончив, я кое-как махаю кистью с немеющими пальцами и говорю Елири:

— Ну что?

А сам прижимаю ее все сильнее. Почему-то боюсь — закроет глаза и все. Вроде бы не страшно, но от этого дрожу сильнее, чем от холода. Елири сонно смотрит на рисунок. Ее губы дрожат.

— Г-гордыня, скупость и уныние? — называет она грехи, не угадав ни одного, но я яростно киваю. Стираю лицо и передаю палочку.

— А теперь ты?

Елири подхватывает ее так, что вот-вот вывалится, и ведет плавной линией полные губы, вроде бы принадлежащие женщине, но палочка вдруг идет в сторону, перечеркнув рисунок. Я поднимаю голову. Елири сидит, привалившись ко мне, ее голова покоится на плече, а глаза почти закрыты, только тонкая щелочка осталась. Прошибает. Я собираюсь схватить ее за плечо и начать трясти, но вместо этого застываю.

Совсем рядом раздается хруст и тихое рычание. Что? Кто это? Я пытаюсь разглядеть что-то сквозь темень и мглу, и ее вдруг прожигают две красные точки. А потом три. Четыре. Пять. От того, что они появляются не парами, на краю сознания орут колокола. Не обычные волки. Но что? Быстрые тени скользят меж деревьев, двигаясь одновременно друг с другом, так что огоньки тоже, и, кажется, это одно создание?

Боженька святой.

Я слабо сжимаю пальцы на плече Елири и шепчу:

— Гнев… Я чувствую его гнев… и жажду… — и, собравшись, добавляю: — Надо бежать.

Она медленно моргает и тянет, думая, что я пытаюсь угадывать картинку.

— Но я же еще не дорисовала….

Я пытаюсь поднять Елири на руки и понимаю, как слаб и бессилен человек. Ни крыльев. Ни святого пламени. Эту ручки-палочки…. Что есть у людей? Что есть у людей? Мне холодно, тварь с чудовищным хвостом проламывается сквозь кусты и деревья, а я не могу, ничего не могу.

Сохрани ее, свет божий, пожалуйста.

Задохнувшись на вдохе, я падаю, вжав Елири в дерево и закрывая ее своей спиной. Не заметь. Ее. Не. Заметь. Елири слабо вздрагивает, как мотылек, и я жмурюсь, когда мощные когти проламывают грудную клетку, свернув позвоночник, и боль застилает глаза яркой вспышкой, пульсируя, пульсируя, пульсируя.

Тук. Тук. Тук.

Темно.

Неровные пульсации ноют в груди.

Кажется, я все еще слышу шум осыпающихся ветвей в ушах.

Еще спустя пару"туков"я ощущаю, что вроде бы цел. Но вспышка, она же была? Такая яркая, золотая, что заболели глаза? Может быть, кто-то из ангелов спустился с небес и прогнал гнусную тварь? Едва устояв на ногах, я оборачиваюсь.

— А-ангел..?

Сам собой затихаю и просто пялюсь."Ангел"сидит на корточках и подбирает какие-то коричнево-оранжевые ошметки, распихивая их по карманам драных, заляпанных брызгами грязи штанов. Носки его тканевых, будто тряпочки, кед утопают в слое листьев. И вообще он весь какой-то мрачный, будто часть этого леса: мешки под глазами, щетина на грубом лице, глаза темные, как закопченное стекло. Зато волосы рыжие — будто пожар на голове. Услышав мои слова, незнакомец заходится громким хохотом.

— Ангел, ха-ха, обозвал так обозвал! — Я молчу. Он и в самом деле скорее демон, и от этого в груди опять… Щупаю одеревеневшим пальцами, но все в порядке. — Хватит тискать, сердце это. Забилось, как у человека, такое не сразу происходит. Что с твоей подругой?

Почти было начав прислушиваться к этому сердцу, я вздрагиваю и кидаюсь к Елири. Она спит. Уронив голову на грудь, которая едва-едва вздымается, и привалившись к дереву. Спокойная и тихая, будто полая фарфоровая кукла. Даже когда я ее трясу, лишь слабо колышется. Как же? Мы же!..

— Не умираем…

Сухие жесткие пальцы резко дергают назад, отчего мир смазывается, и вот я уже стою, оперевшись о бок незнакомца. Дергаюсь, но его хватка, не принося боль, тем не менее не пускает с места.

— Хватит плакать, — о чем он? Глаза широкие, и я протираю их. Горячо. Стою и смотрю на мокрые ладони. Это не похоже на кровь, но больно почему-то так же. — Ангелы умирают. Но она не умрет.

Хлопнув меня по плечу, незнакомец проходит мимо, наклоняется и легко подхватывает Елири на руки. Та мгновенно прижимается к узкой жилистой груди всем телом, будто это самый настоящий божественный свет. Так не должно быть! Сцепив зубы, я дергаю Елири на себя.

Щеку обжигает болью и огнем. А еще стыдом и страхом. Пытаясь охладить ее ладонью, стою и смотрю на гибкую фигуру с дрожащей Елири на руках. Он, ударивший ангела, просто качает головой с такой сильной усталостью и даже истощенностью, что я забываю о злости и о пощечине. Если он вынесет отсюда Елири, то пусть будет хоть самим Сатаной.

Я киваю.

— Как тебя зовут?

Перехватив Елири одной рукой, незнакомец достает из кармана какие-то предметы. Мне удается рассмотреть что-то черное, похожее на камень, и зажигалку.

— Ангелом и зови, — вздыхает он, протягивая раскрытую ладонь. Может, тому виной слабый свет, но его пальцы кажутся черными. — Подожги-ка. А то свечу не смог найти.

Я подхожу ближе, невольно двигаясь чуть боком."Камень"покоится на одном из оранжевых кусочков, которые, кхм, Ангел подбирал. Медлю, но в итоге хватаю зажигалку. Кажется, что толку не будет, однако уголек начинает слабо тлеть, создав мягкий ореол.

— Давай поближе, смельчак, — улыбка Ангела такая же кривая, как ветви деревьев, но какой у нас выбор? Втянув воздух внезапно хлюпнувшим носом, я жмусь к его ноге, и мы начинаем идти. — И что делают в Межзагробье два ангелочка?

Три. Не говорю вслух, потому что и так ясно, что никакой это не ангел. Жнец, может, или демон — какая разница. Хотелось бы вообще не отвечать, но он же несет Елири. Кусаю губы, прежде чем побурчать:

— Мы украли конфетки Бур… Ясного, чтобы узнать, как быть людьми, — кидаю взгляд на спокойное лицо, которое Елири то и дело пытается спрятать от ветра, так и не просыпаясь. — То есть, я украл. Мы сбежали и потерялись.

Последнее слово шепчу, невольно оглядываясь по сторонам. Тихо. Лес застывший и такой же темный, только уголек продолжает тлеть. Насмотревшись, я спотыкаюсь. Ангел выставляет вперед ногу, не дав упасть, и говорит:

— Вам что, не рассказывали про страшный жуткий лес, полный отвратительных тварей?

Что-то шуршит в кустах. Я втягиваю голову в плечи и сосредотачиваюсь на разговоре, стараясь не обращать больше ни на что внимание.

— Говорили, конечно! — вздергиваю подбородок. — Но я не боюсь. И вообще, страшнее всех Джек, он ходит с тыквой на голове и пожирает души. И они исчезают навсегда, и… вообще. Но я думаю, его, ну, не существует, это так.

Совершенно неожиданно Ангел смеется — и более странный здесь не сам факт смеха, а то, каким искренним он выходит. Я даже как-то расслабляюсь и верю, что мы скоро попадем домой, как вдруг смех обрывается. Скрипнув зубами, Ангел изрыгает тонну совсем не ангельских ругательств. Собираюсь задать вопрос, но тут сверху сыпется парочка листьев и какая-то труха. Поднимаю голову.

Я сразу узнаю. Эту тварь, о которой слышал столько сказок и легенд и в которую не верил. Растянувшись на самых верхушках деревьев, похожая на огромное покрывало, только бесконечно шевелящееся, над нами висит Арганц. Черви и жуки, из которых она состоит, непрестанно копошатся и издают тихий противный стрекот и монотонное жужжание. В раю любой ангел знает, что прельщает Арганц.

Радость.

Сердце болезненно сжимается.

Поворачиваю голову, и наши с Ангелом глаза встречаются. Одними губами он говорит мне по слогам"пов-то-ряй". Сверху раздается клекот готовящейся упасть вниз твари. Ангел отворачивается, начав медленно продвигаться вперед, и его лицо вдруг морщится, будто смятый кусок бумаги. Сгорбленные плечи начинают подрагивать, шея застывает от напряжения, и вдруг, стекая вниз, прочерчивают две дорожки… слезы?

Я отшатываюсь, не в силах отвести взгляда от капель, закатывающихся за воротник.

— Давай, — едва слышное шипение. Я с удивлением замечаю, что губы Ангела движутся, — заплачь.

Тень Арганц нависает над нами, будто каменная плита. Тварь выжидает. Почему? Уже готовая броситься, она замерла, будто не решается, выбирая из нас. По спине прибегают мурашки, когда я понимаю, что Ангел отдаляется, а черная тень остается — прямо надо мной. Ломая ветки под ногами, я бросаюсь следом и в то же мгновение осознаю: тень движется.

Тысячи маленьких насекомьих глаз смотрят именно на меня.

Елири в руках Ангела беспокойно трепыхается и затихает. Все слышали, что любит Арганц. Но чего боится? Начинает доходить. Вдруг сверху слышится хруст — прогибаются верхние ветки. Ангел шепчет, не поворачивая головы:

— Посмотри на свою подружку. Она умирает. Смотри-смотри, не отворачивайся. Вспоминай, как вы сидели в темноте совсем одни. Как ты закрывал ее собой. И как она не просыпалась. — Кажется, я не дышу, только ноги продолжаю переставлять и почему-то не могу отвести глаз от почти белого Елириного лица. — Вспоминай!

Огненный шар взрывается в груди, и я всхлипываю. Елири. Ее болтающиеся безжизненные руки. Губы, почти ставшие синими. И тень над нами, спускающаяся все ниже.

Внутри словно раскрывается клапан.

С тихим воем закрыв лицо руками, я бреду, не разбирая дороги, и будто рассыпаюсь изнутри. Треск, стрекот, шум ветра — все смазывается в одно, сливаясь со звуком моих рыданий. Мы движемся и движемся, движемся и движемся, а слез так много, будто я могу в них утонуть.

И больше в мире ничего не существует.

Рука, опустившаяся на плечо, оказывается на удивление теплой, даже горячей.

— Ну-ну, парень, хватит плакать, мы вышли.

Глаза болят и распухли, так что я раскрываю их медленно, хмуря лоб. И тут же жмурюсь от заливающего все света. Когда наконец удается хоть что-то разглядеть, я различаю Ангела — без единого следа слез на лице, — передающего Елири какому-то спешащему от врат ангелу — в этот раз настоящему. Врат?!

Сам не понимаю отчего, но глаза опять влажнеют, когда я узнаю сторожку на входе. Всклокоченный ангел с рыжими волосами и лицом не из списка допустимых подхватывает Елири на руки, что-то причитая, и на пару мгновений все пропадает: я бегу за ним в пыльную тесную будку, лишь бы не упустить ее из виду. Скинув пыльные папки со стола, ангел осторожно опускает Елири сверху, и она разваливается, не шевельнувшись. Отстраненно вспоминаю, что другие называли сидящего на воротах Пророком и он вроде как странный, но это все стирается из-за своей неважности.

— Ты там как, не разучился еще? — кричит Ангел снаружи. И как же странно его теперь так называть.

Пророк ругается.

— Твоими молитвами.

И, повернув руки ладонями вниз, опускает их, закрыв глаза. Внутри будто поднимается вихрь. Из-за спины Пророка бьют два белых столба, и я отшатываюсь, заслонив глаза рукой — хотя видел подобное не сосчитать сколько раз. Но никогда еще на ангельские крылья не было так больно смотреть. Когда опять могу видеть, понимаю, что в сторожке остался один, не считая Елири. Опускаю глаза и наконец расслабляюсь — даже не замечал до этого, как напряжены были все мышцы. Елири будто наполнена светом. Порозовевшая кожа, умиротворение лицо. Губы сложены в полуулыбку. Я неуверенно касаюсь пальцев, и они теплые.

Все в порядке.

Теперь-то точно.

Едва убедившись в этом, я выглядываю в окошко. Снаружи Пророк носится вокруг сгорбившегося Ангела, пока тот вымотано смотрит куда-то в пустоту.

— И как ты умудряешься? Тыкву разбил, а рука, рука-то! — схватив за запястье, Пророк задирает ее вверх, и я невольно вздрагиваю: на грязной ладони красуется след от ожога. Уголек. Неужели он все это время нес его на голой коже, не сказав ни слова? — Джек, ну сколько раз говорил, не ходи ты в самую чащу.

А?

Не… может… этого…

Наши взгляды пересекаются, и Джек совершенно по-демонски хрипло смеется, глядя на мои вытаращенные глаза.

— Рот захлопни, — и, вытянув откуда-то помятую пачку, строит страшную гримасу: — У-у-у, смотри, съем, ангелочек.

И прикусывает зубами сигарету.

А я все стою и смотрю, как он поджигает ее, позволив дыму укутать голову, как Пророк отвешивает ему подзатыльник и тут же сует непрозрачный тяжеленький пакет, бормочет что-то о том, что"уж за спасение могли бы и амнистию выдать", а Джек шутит, что"как-то маловато будет для искупления". Не могу ни слова сказать, будто загипнотизированный. Наконец, подлатанный и выкуривший пару сигарет, Джек поднимается, чтобы уйти.

Набираюсь смелости и высовываю голову в окошко.

Вроде хочу сказать"спасибо", но кричу:

— Когда же умирает ангел?

Джек разворачивается ровно наполовину, и его голос звучит будто прямо в ушах.

— Когда становится человеком, — хмыкает и невольно отвечает на вопрос, который я не осмелился задать. — Зато только человек, не имея ни сил, ни крыльев и зная, что умрет, может закрыть собой другого. В этом их сила.

Я хочу спросить еще многое. Кто же Джек? Почему он помог нам? И почему уходит? Сказать, что благодарен, и что счастлив. Хочу растянуть этот миг, пока чужая улыбка на мгновение становится отражением моей собственной.

Но Елири за спиной тихо вздыхает, и я бросаюсь к ней, чтобы вовремя сжать ее руку.

И как бы ни было глупо, в это мгновение крылья у меня по-настоящему есть.