Когда я стану молодым. Новый русский эпос

Эдуард Струков

Поэт Ирина ЧУДНОВА:«Я вижу эволюцию от конвенциональной силлабо-тоники (весьма крепко написанной, но всё же довольно традиционной) к жёсткому нарративному верлибру, где на первый план выходит переосмысление своей жизни, причём художественное, одной ногой опирающееся на мемуарную традицию, другой – на поиск и выработку индивидуальной формы для стихового выражения не просто последовательности жизненных событий, но ответа на главный вопрос – что такое эпоха, в которую автору довелось жить».

Остров Сокровищ

Зима 1991-го

Златозубый дядя Толя Олейников — тот ещё чудила.

В кабинет к начальству он всегда заходит не спеша,

исполняя этакую «цыганочку» с выходом из-за печки,

лучезарно таращится и бессмысленно лыбится,

потом медленно опускается на обшарпанный стул,

картинно отклячив кургузенький медвежий зад,

надрывно вздыхает фальцетом: — Эх, молодёжь!

«Молодёжью», надо полагать, он считает Степанова,

который по возрасту младше дяди Толи ровно вдвое,

но имеет должность начальника отдела снабжения,

а Олейников всего лишь начальник складского хозяйства.

Конечно, в своей епархии дядя Толя царь и бог,

но в «конторе» вес имеет совсем незначительный,

оттого и ёрничает, юродствуя, косит под дурачка,

за которого его поначалу принимают очень многие.

В первые месяцы трудовой деятельности на заводе

Олейников прославился в отделе своим «десятым мая».

Рассказывали, что как-то раз в пылу одной перепалки

пригрозил дядя Толя оппонентам этой странной датой,

придёт, мол, десятое число, тогда все попляшете, суки.

Оппоненты кинулись к Степанову — а что будет десятого?

Степанов, сделав умное лицо, сохранил интригу,

но не преминул полюбопытничать у бывшего прораба,

что такого-этакого совершит дядя Толя десятого мая?

— Да просто ляпнул от балды, чтоб сидели и боялись! —

удовлетворённо хихикает деятельный дядя Толя. —

Забегали, значит? А то ишь, то нельзя, это не положено…

Эх, молодёжь! Распустились, всё чаи гоняют, еболдосы!

Это смачное словечко так хорошо отражает реальность,

что Степанов будет таскать его за собой всю жизнь,

кого-то им шокируя, а кого-то, наоборот, веселя —

вот такая память остаётся иногда у нас о людях, да…

Так Олейников называет мастера Вовку Савушкина,

Вовка отвечает в хозяйстве за сбор металлолома,

ходит на работу важно, вечно при галстуке и с папкой,

ни хрена не делает, выражается туманно и витиевато,

балуется в своём кабинетике «весёлой травой» —

а кто пойдёт его искать по грязи на металлоплощадку?

Да и вообще, кому он нужен со своим металлоломом?

Металлоломом в те годы брезгуют, дело копеечное,

Вовку и поставили им заниматься только потому,

что на что-то другое он не способен — еболдос!

Положено отгрузить по плану пару вагонов в месяц —

так весёлые хлопцы из погрузбюро сами всё закинут,

останется только оформить — вот житуха-то, а?!

Выпроводив из кабинета развеселившийся народец,

Степанов убеждается, что в приёмной тоже никого нет,

секретаршу свою перед этим он услал в канцелярию —

разговор с дядей Толей предстоит наисекретнейший.

Оба они пришли на Аянский патронный завод недавно,

дел им никто из предшественников не передавал,

поэтому приходится исследовать огромную территорию

в поисках сокрытых в земле «полезных ископаемых».

Завод строили наскоро, бардака хватало с избытком,

складским хозяйством никто толком не заведовал.

В первый же год Степанов наткнулся на сокровища —

кто-то умудрился закопать в обваловке склада капсюлей

строительный вагончик, набитый тринатрийфосфатом,

который вечно искало основное производство завода.

Потом пришёл Олейников, тоже отрыл сдуру кое-что,

обнаружил под землёю какие-то огромные цистерны.

Тогда не так боялись недостач, как боялись «красноты» —

красным цветом в бухгалтерии записывались излишки.

До Брежнева за излишки могли запросто расстрелять,

поскольку означали они нарушение техпроцесса,

то есть продукция выпускалась заведомо бракованная.

Любой кладовщик приходил в ужас, обнаружив излишки,

а иногда попросту прятал их скорее поглубже в землю —

и рад бы сбыть тринатрийфосфат, но кому он нужен…

Действовать Степанову приходится крайне осторожно,

скандал никому не нужен — а ну как узнает Москва?

Договорились с заводской лабораторией взять пробы,

те пришли в оторопь — в цистернах было чёрти-что,

адская смесь растворителя, кислоты и «солярки»,

рвануть может и не рванёт, но природу изгадит точно.

Не трогать? Но ёмкости нужны в хозяйстве как воздух,

некуда сливать приходящую кислоту и прочую хрень.

Значит, надо как-то нейтрализовать содержимое да слить.

Дядя Толя всю жизнь отработал прорабом на стройке,

он знает точно — всё тайное всегда становится явным,

не найдёшь закопанный «нежданчик» сам — помогут.

Он бродит со стальным щупом по откосам и карьерам,

допрашивает старых работников, гоняет с ними чаи.

Что ни день, то новая находка — закопанный металл,

там и трубы, и кругляк, и швеллеры, и даже рельсы!

Да не по одной и не по две штуки лежат — пачками…

Не завод, а прямо археологический клад какой-то!

Ладно бы с цистернами подземными, там всё ясно —

туда ухари местные сливали то, что девать было некуда.

Но кто металл закапывал, там земли сверху два метра,

это бульдозер с экскаватором работали, не иначе.

Бездонная страна какая-то — одни делают металл,

другие его прячут — да лучше бы крали и продавали!

Потому что теперь непонятно, что делать с найденным,

под каким соусом это всё можно теперь оприходовать.

Хоть инициатива и наказуема, но молчать тоже опасно.

На территории оборонного предприятия свои законы,

сюда доступ закрыт всем — и милиции, и прокурору.

Сор из избы выносится крайне редко, случай не тот.

Нет, самим тут не справиться, нужна «помощь друга»,

утомлённый Степанов звонит своему «консильери».

Есть у него такой человек, дядя Лёша Самсонов,

неприметный дяденька лет за сорок с манерами рыси,

приставленный от отдела труда и заработной платы

следить за всем коммерческим подразделением.

Дядя Лёша готов распутать какую угодно хитрую загадку,

любому жалобщику докажет — это ты заводу должен.

Плотоядно облизывая губы, он слушает Степанова,

потом высказывает вдруг неожиданное мнение:

— Шум поднимать не надо, проблем не оберёшься.

То, что вы отыскали, давно уже сто раз списано,

поэтому дискредитировать руководство нельзя,

надо всё аккуратно выяснить, оценить масштабы,

а случай ввести в оборот со временем подвернётся.

Говорят, скоро разрешат переходить на хозрасчёт,

тогда со многими вопросами на заводе попроще станет.

Разрешат нам коммерцией заниматься, торговать,

вот тогда и надо будет аккуратно всё оформлять…

Совет дельный, они торжественно жмут друг другу руки,

Самсонов ерунды не скажет, он к начальству ближе,

Степанов завидует ему втайне — настоящий экономист,

смотрит далеко вперёд, всё просчитывает, мозгует,

не то что они с Олейниковым — пехота, пушечное мясо.

Сегодня одно таскаешь, завтра другое грузишь,

сплошная текучка, некогда даже головы поднять.

Надо было сразу идти учиться на экономиста по труду,

сидел бы сейчас в чистом костюме, при калькуляторе,

как Пашка Боровлёв — не бит, не клят, умничает…

Степанов вздыхает, закуривает, вынимает лист бумаги,

где карандашом начерчена заводская территория —

дело, между прочим, опасное и даже подсудное,

все бумаги такого рода хранятся в особом отделе.

Степанов наносит на план завода места своих находок,

любуется — чем не карта спрятанных сокровищ? Хэх!

Он прячет карту в сейф, вынимает оттуда банку спирта,

чтобы выдать Олейникову не в качестве премии, нет,

спиртом дядя Толя рассчитается с бригадиром сварщиков,

которые опять делают на складах что-то важное и нужное.

Дядя Толя прячет банку в пакет, делает хитрый пируэт,

исчезая за дверью с неизменным: — Эх, молодёжь!

А время катится себе дальше шальным колесом с горы.

Через полгода Самсонова переведут руководить ЖКХ,

где он скиснет — дело гиблое, разваливающееся.

Многие заводские специалисты рванут в город, кто куда —

Пашка Боровлёв станет главой муниципального района,

остальные ударятся в коммерцию, торговать чем попало.

Никому уже не будет дела до производства, до учёта —

Степанов уедет в другой город на «хлебное место»,

станет заниматься мукой, крупами, макаронами.

Все бумаги его останутся валяться в рабочем сейфе.

Дядя Толя Олейников сходит пару раз к начальству,

выхватит фитилей за очередную добрую инициативу,

психанёт, плюнет и уволится — пенсия давно заработана.

А мастер Вовка Савушкин стремительно разбогатеет,

поскольку вскорости заниматься металлолом

станет в России модно и весьма даже выгодно.

Степанов встретит Вовку как-то в аэропорту —

того не узнать, одет с иголочки, пахнет вкусно.

VIP Савушкин будет долго трясти Степанову руку,

заискивающе заглядывать в глаза и благодарить,

бормотать что-то странное про «остров сокровищ»,

про какую-то карту — Вовка вечно нёс косноязычицу,

говорил вычурно, с какими-то сложными намёками,

коллеги всерьёз подозревали его в стихоплётстве.

Пройдёт много лет, и Степанов наконец-то поймёт,

за какую-такую «карту острова сокровищ»

так горячо благодарил его тогда в аэропорту

беспечальный «еболдос» Вовка Савушкин.