Жены и дочери

Элизабет Гаскелл, 1866

Дочь провинциального врача Молли Гибсон – девушка весьма неглупая и наблюдательная (качества, безусловно, полезные в маленьком викторианском городке, где буквально у каждого есть свои скелеты в шкафу). Однако природная искренность и неизменная готовность помочь окружающим снова и снова ставят ее в сложное положение, особенно с тех пор, как началась ее дружба с новой сводной сестрой – красавицей Синтией, хранящей какую-то тайну, добродушным повесой из богатой семьи Осборном Хемли, которому тоже есть, что скрывать, и его младшим братом – молодым и подающим надежды ученым Роджером, который покорил сердце Молли, однако сам влюблен в Синтию…

Глава 8

Опасность приближается

В четверг мирное течение сельской жизни было нарушено известием о приезде Роджера. Уже два-три дня миссис Хемли пребывала не в лучшем состоянии здоровья и не в лучшем настроении, да и сам сквайр казался раздраженным без видимой причины. Гостеприимные хозяева решили не сообщать гостье, что Осборн очень плохо сдал экзамен по математике, так что Молли знала лишь то, что видела: господа явно не в духе, — и надеялась, что приезд младшего сына улучшит их настроение, поскольку сама она ничем помочь не могла.

В четверг горничная извинилась за то, что не успела прибраться в ее спальне: пришлось готовить комнаты для мистера Роджера.

— Они, конечно, и без того были содержались в идеальном порядке, однако накануне приезда сыновей хозяйка всегда требует дополнительной уборки. А если бы ожидался приезд мистера Осборна, пришлось бы до блеска начищать весь дом. Он ведь старший сын, наследник.

Столь простодушное признание наследственных прав позабавило Молли, однако она и сама уже начала думать, что подобные усилия вполне оправданы. В глазах отца Осборн — представитель древнего рода Хемли из Хемли, будущий хозяин поместья, принадлежавшего семье уже в течение тысячи лет. Мать видела в нем родственную душу; к тому же старший сын походил на нее внешне и носил имя, повторявшее ее девичью фамилию. Своей верой в сына миссис Хемли увлекла и Молли, так что, несмотря на легкое отношение к словам горничной, юная гостья в полной мере выразила бы феодальную преданность молодому наследнику — если бы тот приехал.

После ленча госпожа отправилась отдыхать в ожидании Роджера, а Молли осталась в своей комнате, полагая, что не стоит показываться до обеда, предоставив хозяевам возможность встретить сына без посторонних глаз. С собой она взяла тетрадь стихов Осборна Хемли: мадам не раз читала ей некоторые из них, и Молли попросила позволения переписать те, что больше всего понравились. День выдался знойный, и девушка устроилась с тетрадкой у открытого окна, то и дело окидывая взглядом дрожащие в неподвижном воздухе сад и лес. Дом, окутанный тишиной, напоминал заколдованный замок, где самым громким звуком было жужжание больших синих мух на лестничном окне, а снаружи доносилось лишь гудение пчел на цветочных клумбах под окном. С далеких лугов, где убирали сено, вместе с его запахом, непохожим на ароматы роз и жимолости, доносились веселые голоса работников, заставлявшие лишь глубже чувствовать тишину. Пальцы онемели от непривычно долгого письма, и Молли, отложив перо, лениво попыталась выучить несколько строк наизусть.

Я спросил у ветра,

Но не было ответа.

Лишь печально очень

Что-то простонала роща.

Механически повторяя строки, она постепенно утратила понимание их смысла. Неожиданно раздался скрип открывшихся и закрывшихся ворот, шелест колес по сухому гравию, стук лошадиных копыт по дорожке, и через мгновение весь дом — холл, коридоры, лестница — наполнился звучным, энергичным голосом. Пол в холле был выложен ромбами черного и белого мрамора, а широкая пологая лестница, окружавшая пространство так, что можно было посмотреть вниз со второго этажа, оставалась не покрытой ковром (сквайр слишком гордился великолепными дубовыми ступенями, чтобы без необходимости их прятать, не говоря уже о вечной нехватке свободных денег на тщеславное украшение дома), так что каждый звук раздавался гулко и звонко. Через распахнутые окна было хорошо слышно радостное восклицание сквайра:

— Ну, вот и ты, сын!

Что-то негромко, мягко проговорила мадам, а потом прогремел громкий, зычный, странный голос, наверняка принадлежавший Роджеру. Захлопали двери, и теперь разговор доносился лишь урывками. Молли начала заново:

Я спросил у ветра,

Но не было ответа…

Ей удалось выучить стихотворение почти до конца, когда в соседнюю комнату поспешно вошла миссис Хемли и разразилась неудержимыми, почти истерическими рыданиями. Молли была еще слишком молода, чтобы обладать сложными мотивами, мешавшими немедленно выйти и постараться помочь, поэтому уже через мгновение стояла на коленях перед миссис Хемли, сжимала и целовала ее ладони и бормотала нежные слова сочувствия к неведомому горю, которые принесли заметное облегчение. Миссис Хемли немного успокоилась и даже печально улыбнулась сквозь слезы, а потом наконец проговорила:

— Это Осборн. Роджер нам все рассказал.

— Что с ним случилось? — встревожилась Молли.

— Я узнала еще в понедельник: пришло письмо, в котором бедняга сообщил, что не сумел сдать экзамен так хорошо, как мы надеялись, как надеялся он сам, и оказался среди самых слабых студентов. Мистер Хемли никогда не учился в колледже, учебных терминов совсем не понимает, и когда на его вопросы Роджер попытался объяснить причину неудачи брата, ужасно рассердился, услышав университетский жаргон. Он почему-то решил, что бедный Осборн слишком легко относится к своему провалу, сказал об этом Роджеру, и тот…

Рыдания возобновились с новой силой, а Молли не удержалась от комментария:

— Напрасно мистер Роджер, едва успев приехать, рассказал о провале брата.

— Тише, тише, милая! — остановила ее миссис Хемли. — Роджер хороший мальчик, и сам ни за что ничего бы не сказал, но муж принялся его расспрашивать, даже не дав перекусить, едва вошли в столовую. Единственное, что он сказал — во всяком случае, для меня, — что Осборн переволновался, а если бы сдал успешно, то получил бы стипендию и место в колледже. Но, по словам Роджера, с таким результатом надежды нет. Это просто убило отца: он так рассчитывал на успех старшего сына! Осборн и сам ничуть не сомневался в успешном исходе. Только мистер Хемли ничего не хочет слышать и страшно сердится. Бедный, бедный Осборн! Я так хотела, чтобы после экзамена он сразу приехал домой, а не к товарищу, надеялась утешить, а теперь рада, что его нет: пусть отец немного остынет.

Делясь невзгодами, миссис Хемли постепенно успокоилась и, наконец отпустив Молли переодеваться к обеду, заметила:

— Вы настоящее благословение для сердца матери, дитя! Умеете сочувствовать и в радости, и в горе, и в гордости (еще на прошлой неделе я так радовалась и гордилась), и в разочаровании. А теперь ваше присутствие за обедом позволит нам избежать болезненной темы. Бывают такие ситуации, когда гость благотворно влияет на обстановку и помогает сохранить мир в доме.

Готовясь к выходу и надевая в честь приезда молодого джентльмена безвкусное, слишком нарядное платье, Молли обдумывала новость. От известия о неудаче в Кембридже ее неосознанное поклонение Осборну ничуть не дрогнуло, но на Роджера, который, едва вернувшись домой, обрушил на родителей дурное известие, она рассердилась.

В гостиную она спустилась без каких-либо теплых чувств. Роджер стоял возле миссис Хемли, сквайр еще не появился, и Молли показалось, что, когда она открыла дверь, мать и сын держались за руки, однако полной уверенности не было. Хозяйка сделала шаг навстречу гостье и так тепло, дружески представила ее сыну, что, воспитанная на простых, искренних традициях Холлингфорда, Молли едва не подала руку для пожатия тому, о ком уже так много слышала: сыну добрых друзей. Оставалось лишь надеяться, что мистер Хемли не заметил этого движения, поскольку не сделал попытки ответить, а ограничился поклоном.

Высокий, крепко сложенный молодой человек производил впечатление скорее силы, чем элегантности: квадратное красное (по определению отца) лицо, глубоко посаженные карие глаза под густыми бровями, каштановые волосы. Чтобы что-то рассмотреть, он щурился, отчего глаза казались еще меньше. При желании сдержать смех большой рот с чрезвычайно подвижными губами забавно морщился и сжимался, пока наконец веселье не находило выхода, черты не расслаблялись и на лице не появлялась широкая солнечная улыбка. В такие минуты открывались безупречно ровные белые зубы — единственное украшение — и грубая внешность будто озарялась. Сочетание двух отличительных особенностей: привычки щуриться, придающей серьезный и задумчивый вид, и странное дрожание губ, предвещающее улыбку, отчего лицо выглядело чрезвычайно веселым, — придавало подвижному выражению более широкий спектр от мрачного до веселого, от оживленного до сурового, чем свойственно большинству людей.

В первый вечер Молли не успела глубоко вникнуть в характер молодого джентльмена: тот показался ей грузным и неуклюжим — с таким вряд ли она сможет подружиться. Что касается Роджера, то его мало заботило произведенное на гостью впечатление, поскольку в таком возрасте молодые люди больше видят, чем чувствуют, и с мучительным трудом находят темы для беседы с девушками, едва вылупившимися из скорлупы неуклюжего подростка. К тому же мысли его были заняты другими темами, которыми он вовсе не собирался делиться, несмотря на желание избежать тягости молчания в обществе разгневанного отца и робкой, расстроенной матери. Роджер увидел в Молли дурно одетую неуклюжую девицу, с ничем не примечательным, хотя и умным бледным лицом, не дурочку, вполне способную поддержать легкий разговор, только вот говорить она не хотела.

Разговорчивость младшего мистера Хемли показалась Молли холодной и бесчувственной, а неумолчный поток слов на самые разные отвлеченные темы вызвал недоумение и отвращение. Как он мог жизнерадостно болтать, когда мать сидела, не в силах проглотить ни кусочка, и пыталась спрятать подступавшие слезы, когда отец грозно хмурился и явно не обращал внимания — по крайней мере на первых порах — на его болтовню? Неужели мистер Роджер Хемли не испытывал к обоим ни малейшего сочувствия? В таком случае она сама проявит сочувствие, решительно отклонив предназначенную ей роль общительного собеседника, и мистеру Хемли пришлось в одиночестве пробираться по топкому болоту. Лишь однажды сквайр обратился к дворецкому с требованием дополнительного стимула в виде лучшего, чем обычно, вина.

— Принесите бутылку бургундского с желтой пробкой, — приказал он тихо, не обладая волей говорить обычным голосом.

Дворецкий ответил так же, однако близко сидевшая и молчавшая Молли услышала:

— С вашего позволения, сэр, таких бутылок осталось всего шесть, а это любимое вино мистера Осборна.

Сквайр повернулся и прорычал:

— Принесите бутылку бургундского с желтой пробкой, я сказал! И побыстрее!

Дворецкий удалился в недоумении, зная, что предпочтения мистера Осборна до этой минуты всегда определяли порядок в доме. Если старший сын желал какого-то особого блюда или напитка, особого места, особого уровня тепла или прохлады, его желания немедленно удовлетворялись, ибо он был наследником — самым утонченным, умным и талантливым в семье. Все слуги, как домашние, так и дворовые, разделяли это мнение. Если мистер Осборн считал необходимым спилить или оставить какое-то дерево, желал что-то изменить в хозяйстве, требовал чего-то особенного в уходе за лошадьми, все тут же бросались исполнять обладавшие силой закона распоряжения. И вдруг сегодня было приказано принести бургундское с желтой пробкой, и оно немедленно появилось на столе. Молли стала свидетельницей тихой страстности поступка. Она никогда не пила вина, а потому могла не опасаться, что ее бокал наполнят, однако, проявляя верность отсутствующему Осборну, сочла необходимым прикрыть бокал смуглой ладошкой и сидеть так до тех пор, пока вино не сделало круг и Роджер с отцом не насладились его вкусом.

После обеда джентльмены долго сидели за десертом. Молли услышала их смех, а потом увидела, как в сумерках они вышли в сад. Роджер без шляпы, с руками в карманах, беззаботно шагал рядом с отцом, который вновь обрел способность к обычному громкому, жизнерадостному разговору, совсем забыв про Осборна. Vae victis! ^[16]

Таким образом, с молчаливым противостоянием со стороны Молли и мало напоминавшим доброту вежливым безразличием со стороны Роджера молодые люди успешно избегали друг друга. У него хватало занятий, не требующих ее участия, даже если бы она была готова участвовать. Хуже всего оказалось то обстоятельство, что по утрам, пока миссис Хемли оставалась у себя, Роджер оккупировал библиотеку — любимое убежище Молли. Через день-другой после его возвращения домой гостья робко приоткрыла дверь и, обнаружив молодого хозяина погруженным в книги и газеты, в изобилии лежавшие на большом, обитом кожей столе, тихо удалилась, прежде чем тот успел повернуться, увидеть ее и отличить от горничной. Каждый день Роджер подолгу ездил верхом: и вместе с отцом по окрестным полям, и в одиночестве — далеко и хорошим галопом. Молли с радостью составила бы ему компанию, так как очень любила верховые прогулки. В первые дни в Хемли зашел разговор о том, чтобы послать в Холлингфорд за амазонкой и серым пони, однако после некоторого размышления сквайр заявил, что так редко выезжает дальше своих полей, где работают люди, что боится, как бы десять минут поездки по неровной рыхлой земле и двадцать минут неподвижного сидения, пока он будет давать указания, не показались ей слишком скучными. А теперь, когда Молли вполне могла бы ездить вместе с Роджером, ничуть ему не докучая — об этом бы она позаботилась, — предложения никто не повторял.

В целом до возвращения младшего из братьев жизнь текла приятнее.

Отец приезжал очень часто, хотя время от времени случались долгие необъяснимые перерывы, и тогда Молли начинала скучать и беспокоиться. Однако, появившись, мистер Гибсон неизменно объяснял свое отсутствие какой-нибудь уважительной причиной, а право дочери на привычную семейную нежность и способность ценить как слова, так и молчание, придавали общению невыразимую прелесть. В последнее время Молли постоянно спрашивала: «Когда мне можно вернуться домой, папа?»

Не то чтобы она чувствовала себя несчастной или нежеланной, нет: девушка обожала миссис Хемли, пользовалась любовью сквайра и не понимала, почему многие его боятся. А что касается Роджера, то если он и не добавлял удовольствия, то почти не мешал наслаждаться жизнью. И все же очень хотелось вернуться домой. Почему, Молли сама не знала, однако отчетливо ощущала острую потребность. Мистер Гибсон принимался объяснять и доказывать необходимость ее пребывания здесь, пока девушка не уставала от его заверений и усилием воли не подавляла просившийся на волю крик отчаяния, так как знала, что он огорчит отца.

Откроем тайну: во время отсутствия дочери мистер Гибсон все определеннее склонялся к новой женитьбе. Частично он осознавал направление движения, но в целом мягко, словно во сне, плыл по течению. Роль его оставалась скорее пассивной, чем активной; хотя, если бы разум в полной мере не одобрял грядущего шага, если бы он не верил, что новый брак поможет разрубить гордиев узел семейных затруднений, то вполне мог бы совершить усилие и безболезненно вырваться из сумятицы обстоятельств. А происходило все так.

Выдав замуж двух старших дочерей, леди Камнор получила ощутимую помощь в опеке младшей, леди Харриет, и наконец-то сочла возможным поддаться слабости и болезням. Однако природная энергичность не позволяла болеть постоянно, так что леди Камнор уступала недомоганию только после долгой череды обедов, балов и столичных развлечений. В таких случаях она сдавала леди Харриет на попечение леди Коксхейвен или леди Агнес Маннерс и удалялась в сравнительную тишину Тауэрс-парка, где находила себе занятие в великодушии и благотворительности, которыми поневоле пренебрегала в лондонской суете. Этим летом она утомилась раньше, чем обычно, и возжаждала сельского отдыха. По ее мнению, здоровье печально ухудшилось, однако, не сказав ни слова мужу и дочерям, леди Камнор приберегла признание для ушей доктора Гибсона. Она не желала жалобами — возможно, малообоснованными — отвлекать леди Харриет от радостей городской жизни, которыми дочь искренне наслаждалась, и в то же время не хотела провести в одиночестве три недели или месяц до приезда в деревню семьи, тем более что предстояло готовить очередной праздник для попечительниц школы. Надо заметить, что как сама школа, так и связанный с ней визит дам уже утратили в глазах графини обаяние новизны.

— Девятнадцатого, в четверг, — задумчиво обратилась леди Камнор к леди Харриет. — Что скажешь насчет приезда восемнадцатого, чтобы помочь с подготовкой? Сможешь остаться в поместье до понедельника, отдохнуть и подышать сельским воздухом. Вернешься в Лондон свежей и похорошевшей. Знаю, что отец с удовольствием тебя привезет. Разумеется, он собирается приехать.

— Ах, мама! — воскликнула леди Харриет, младшая, самая хорошенькая и избалованная из дочерей. — Никак не могу поехать. Двадцатого состоится лодочная прогулка: так жаль ее пропустить. А еще бал миссис Дункан и концерт Гризи. Пожалуйста, обойдись без меня. Да и чем я помогу? Вести провинциальные разговоры не умею, в местной политике Холлингфорда и графства ничего не смыслю. Только буду мешать, точно!

— Хорошо, дорогая, — вздохнула леди Камнор. — Совсем забыла о лодочной прогулке, а то бы не попросила.

— Как жаль, что в Итоне еще не начались каникулы! Сыновья Холлингфорда с радостью тебе помогли бы: такие шустрые ребята. Было так забавно в прошлом году наблюдать за ними у сэра Эдварда, когда они помогали деду принимать такую же компанию восхищенных гостей, какую ты собираешь в Тауэрс-парке. Никогда не забуду, как Эдгар с самым серьезным видом сопровождал пожилую особу в огромной черной шляпе и с безупречной грамматикой обо всем ей рассказывал.

— Мне нравятся эти мальчики, — вставила леди Коксхейвен. — Вырастут истинными джентльменами. Но, мама, почему бы тебе не пригласить Клэр? Ты хорошо к ней относишься, и она с радостью возьмет на себя все тяготы гостеприимства. Да и нам будет спокойнее, если она останется с тобой.

— Да, Клэр отлично бы подошла, — ответила леди Камнор. — Вот только как обстоят дела со школой? Мы не должны вторгаться в ее работу, чтобы не навредить; боюсь, дела и так идут не очень успешно. Бедняжке не везет с тех пор, как она нас покинула! Сначала умер муж, потом отказала в месте леди Дэвис, а за ней миссис Мод. А недавно мистер Престон сообщил вашему отцу, что она с трудом оплачивает школу в Эшкомбе, хотя лорд Камнор предоставляет дом даром.

— Не понимаю, почему так происходит, — высказала мнение леди Харриет. — Конечно, умом она не блещет, но так мила, услужлива и приветлива, обладает такими приятными манерами. Уверена, что любой, кто не слишком заботится об образовании, будет счастлив нанять ее гувернанткой.

— Что значит «не слишком заботится об образовании»? — возразила леди Коксхейвен. — Большинство семей нанимают гувернантку именно потому, что заботятся об образовании детей.

— Не сомневаюсь, что они так считают. Ты действительно заботишься, Мери, а вот мама не слишком заботилась, хотя наверняка думала иначе.

— Не понимаю, о чем ты, — раздраженно заметила леди Камнор, обиженная словами своей умной, но слишком прямой младшей дочери.

— Ах, мамочка, ты делала для нас все, что могла придумать, однако всегда была занята собственными интересами. А вот Мери не позволяет любви к мужу отвлечь ее от заботы о детях. Ты нанимала нам лучших учителей по каждому предмету (вдобавок Клэр в меру сил следила за приготовлением уроков), однако даже не подозревала, что некоторые учителя становились поклонниками очаровательной гувернантки, и завязывалось нечто вроде скрытого почтительного флирта, никогда ни к чему, впрочем, не приводившего. Ну а ты постоянно была занята ролью светской леди: модной, великодушной — и часто в самые ответственные минуты наших занятий призывала Клэр к себе, чтобы писать письма и разбирать счета. В результате я оказалась самой необразованной девушкой в Лондоне. Только Мери повезло: добрая неуклюжая мисс Бенсон так ее вышколила, что она и по сей день блещет точными знаниями, и часть ее славы отражается на мне.

— По-твоему, Харриет говорит правду, Мери? — обратилась встревоженная леди Камнор к старшей дочери.

— Я так мало занималась с Клэр: готовила уроки по французскому языку. У нее прекрасное произношение. Агнес и Харриет очень ее любили. Я же переживала за мисс Бенсон, а потому, возможно — леди Коксхейвен на миг задумалась, — вообразила, что она им льстит и потакает их капризам. Как я тогда думала, неосознанно. Однако девочки — суровые судьи, и бедной Клэр приходилось нелегко. Теперь я всегда радуюсь, когда мы можем ее принять и порадовать. Единственное, что смущает, это постоянное стремление отослать от себя дочь. Нам никогда не удается убедить ее привезти Синтию с собой.

— По-моему, ты несправедлива, — возразила леди Харриет. — Милая бедная женщина постоянно старается заработать на жизнь, даже гувернанткой поначалу служила. Что же ей оставалось делать, кроме как отправить дочку в школу? А когда Клэр приглашают в гости, она просто стесняется взять с собой девочку — помимо расходов на дорогу и наряды. И Мери тут же осуждает ее за скромность и экономность.

— В конце концов, сейчас мы не обсуждаем Клэр и ее обстоятельства, а стараемся обеспечить маме возможный комфорт. Не вижу варианта лучше, чем пригласить миссис Киркпатрик в Тауэрс-парк — разумеется, когда у нее начнутся каникулы.

— Вот последнее письмо.

Леди Камнор показала конверт, который искала в секретере, пока дочери спорили, поднесла к глазам лорнет и начала читать:

— «Привычные неприятности последовали за мной в Эшкомб…» — Нет-нет, не то. «По любезному предписанию лорда Камнора мистер Престон постоянно присылает мне из поместья цветы и фрукты». Ах нет, вот оно: «По обычному расписанию школ в Эшкомбе каникулы начнутся одиннадцатого числа, и мне придется позаботиться о перемене обстановки и воздуха, чтобы набраться сил к возвращению на работу десятого августа». Видите, девочки, она должна быть свободна, если, конечно, еще не нашла другого места для проведения каникул. Сегодня пятнадцатое.

— Немедленно ей напишу, мама, — с готовностью предложила леди Харриет. — Мы с Клэр давно дружим. Она доверялась мне во время романа с бедным мистером Киркпатриком, и с тех пор близкие отношения сохранились. Даже знаю, что помимо этого она имела еще три предложения.

— Искренне надеюсь, что мисс Баус не делится с Грейс и Лили своими любовными похождениями! Право, Харриет, когда Клэр вышла замуж, ты была не старше Грейс, — с материнской тревогой заметила леди Коксхейвен.

— Нет. Однако, благодаря чтению романов, была отлично образована в любовных отношениях. Вряд ли ты допускаешь романы в классную комнату, Мери, поэтому, если гувернантка поделится переживаниями, твои дочери не смогут окружить ее тайным сочувствием.

— Дорогая Харриет, не рассуждай о любви таким тоном — это неприлично. Любовь — дело серьезное.

— Милая мама, твои нотации опоздали на восемнадцать лет. Разговоры о любви уже утратили для меня свежесть: я устала от этой темы.

Последнее замечание относилось к недавнему отказу леди Харриет, расстроившему леди Камнор и рассердившему милорда, поскольку родители не находили в соискателе недостатков. Леди Коксхейвен не захотела продолжения разговора, а потому поспешила сменить тему:

— Пригласи бедную дочь приехать в Тауэрс-парк вместе с матушкой. Сейчас ей, наверное, семнадцать лет, если не больше, так что если миссис Киркпатрик вдруг не сможет составить тебе компанию, мама, Синтия вполне ее заменит.

— Когда Клэр вышла замуж, мне еще не исполнилось десяти лет, а сейчас почти двадцать девять, — сообщила леди Харриет.

— Перестань! Пока тебе еще двадцать восемь, а выглядишь намного моложе. Вовсе незачем постоянно упоминать о своем возрасте.

— В данном случае упомянуть стоило: я хотела уточнить возраст Синтии Киркпатрик. Скорее всего, ей около восемнадцати.

— Известно, что ее школа находится во Франции, в Булони. Не думаю, что Синтия уже такая взрослая. Клэр кое-что пишет о дочери. Вот: «Не вижу возможности позволить себе удовольствие пригласить дорогую Синтию домой на каникулы. Каникулы во французских школах не совпадают с нашими, поэтому если она приедет в Эшкомб восьмого августа, за два дня до начала моей работы, то лишь отвлечет время и мысли от непосредственных обязанностей». Как видите, ничто не помешает Клэр ко мне приехать, а перемена обстановки пойдет ей на пользу.

— Холлингфорд занимается устройством в Тауэрс-парке новой лаборатории и постоянно ездит в город и обратно. А Агнес собирается, как только окрепнет после родов, переехать в поместье, чтобы подышать свежим воздухом. И даже моя дорогая ненасытная персона недели через две-три, если жара продолжится, наконец-то наполнится впечатлениями.

— Думаю, если позволишь, мама, я тоже выберусь на несколько дней и привезу с собой Грейс. Уж очень она бледна и худа. Боюсь, слишком быстро растет. Так что, надеюсь, не соскучишься.

— Моя дорогая, — ответила леди Камнор, вставая. — Стыдно скучать, когда вокруг столько дел и обязанностей как перед другими, так и перед самой собой!

План в его нынешнем виде был представлен лорду Камнору и получил полное ободрение — впрочем, как и любой другой проект супруги. Пожалуй, характер леди Камнор был для него тяжеловат, однако в отсутствие графини граф не уставал восхищаться ее словами и поступками, хвастаться ее мудростью, великодушием, достоинством и энергией, как будто таким способом пытался укрепить собственную более слабую натуру.

— Хорошо. Очень хорошо! Клэр составит тебе компанию в Тауэрс-парке! Превосходно! Сам бы я до такого не додумался. Непременно поеду с тобой в среду, чтобы в четверг принять участие в празднике. Очень люблю этот день. Леди из Холлингфорда так приятны, так добры! Потом проведу день с Шипшенксом и, возможно, съезжу в Эшкомб, чтобы встретиться с Престоном. Гнедая Джесс проскачет туда и обратно за день. Подумаешь, каких-то восемнадцать миль! Так что к ночи вернусь в Тауэрс-парк. Два раза по восемнадцать — это тридцать?

— Тридцать шесть, — сухо поправила леди Камнор.

— Да, так и есть. Ты всегда права, дорогая. Престон — умный, толковый парень.

— Не люблю его, — возразила миледи.

— За ним, конечно, надо присматривать, но свое дело он знает. К тому же красив. Странно, что он тебе не по нраву.

— Никогда не думаю о красоте управляющего. Он не принадлежит к мужчинам, но внешность которых я обращаю внимание.

— Разумеется, он не твоего класса, но все же весьма привлекателен, а тебе может понравиться своим интересом к Клэр и ее перспективам. Постоянно предлагает какие-то усовершенствования в ее доме и, насколько мне известно, присылает ей цветы, фрукты и дичь так же регулярно, как это делали бы мы, если бы жили в Эшкомбе.

— Сколько ему лет? — осведомилась леди Камнор с легким подозрением относительно мотивов повышенного внимания.

— Думаю, примерно двадцать семь. Ах! Понимаю, о чем думает ваша светлость. Нет-нет! Для этого он слишком молод. Если желаете выдать бедную Клэр замуж, то поищите человека средних лет. Престон не подойдет.

— Насколько вам известно, сводничеством я не занимаюсь, даже ради собственных дочерей, так что заботиться о Клэр не собираюсь. — Графиня лениво откинулась на спинку сиденья.

— Что же, можете сделать кое-что похуже! Начинаю думать, что учительницы из Клэр никогда не получится, хотя сам не знаю почему. Для своего возраста она выглядит исключительно хорошо, а жизнь в нашем доме и общение с вами должно пойти на пользу. Послушайте, миледи: что скажете о Гибсоне? Вдовец, вполне подходит по возрасту, да и живет неподалеку от Тауэрс-парка.

— Только что сказала, милорд, что сводничеством не занимаюсь. Пожалуй, лучше поехать старой дорогой. Люди в этих гостиницах нас знают?

Они заговорили о другом и забыли о миссис Киркпатрик с ее профессиональным и матримониальным будущим.

Примечания

16

Горе побежденным! (лат.)