Безупречный

Элси Сильвер, 2022

Правила простые: держаться подальше от его дочери и неприятностей. Но правила созданы для того, чтобы их нарушать… Я – профессиональный наездник на быках. Знаменитость в мире родео. Вернее, был им. До тех пор, пока сам не испортил свою репутацию. Поэтому теперь мой агент приставил ко мне дочку в качестве «постоянного надзирателя» до конца сезона. Мне не нужна чертова нянька в обтягивающих джинсах и с соблазнительной улыбкой. Улыбкой, о которой я не могу перестать думать. Саммер – не просто очередное завоевание. Она видит меня настоящего и не убегает, а притягивает. Она говорит, что есть границы, которые мы не должны нарушать. Что моя репутация не выдержит новых ударов, как и ее израненное сердце. А я говорю, что все равно украду его.

8

Саммер

Папа: Он ведет себя как придурок?

Саммер: Нет.

Папа: Ты бы сказала мне, если бы вел?

Саммер: Тоже нет.

Папа: Саммер, если тебе понадобится поддержка, просто скажи мне. Я могу послать Габриэля.

Саммер: Это даже не его имя. К тому же я выросла рядом с тобой. Я умею обращаться с придурками.

Саммер: К черту мою жизнь. Забудь, что я это сказала.

Папа: Уже удалено.

Я сплю очень плохо. Все остроумные реплики, которые я хотела бы сказать Ретту прошлой ночью, проносятся у меня в голове, как бегущая строка внизу новостного канала.

Он взволновал меня. Я позволила ему вывести меня из себя, а мне не следовало этого делать. Я ушла, сделав вид, что я выше этой ситуации, хотя все, что мне хотелось сделать, — это пнуть его по ноге. Что было бы чертовски больно, потому что все в Ретте Итоне жесткое, подтянутое и высеченное.

Он не огромный, но в хорошей форме. Телосложение пловца. Достаточно крепкое, но не громоздкое.

И, может быть, именно поэтому я так взволнована. Влюбленно смотреть на журнальную рекламу с Реттом во «Вранглерах», когда ты подросток, забавно, но видеть его раздетым, будучи взрослой, — нет.

Это сложно. Это то, над чем мне нужно поработать, вот почему я надеваю свои любимые легинсы, спортивный бюстгальтер и свободную футболку. С помощью быстрого поиска в телефоне я нашла в городе спортзал и именно туда теперь направляюсь.

Я иду по коридору, конский хвост развевается за моей спиной. Когда я с гордо поднятой головой вхожу на кухню, то стараюсь не вспоминать, как свет играл на рельефном теле Ретта прошлой ночью — тени между четко очерченными изгибами живота, впадинка на его шее, эта идеальная v-образная мышца, направляющаяся к «другой голове».

Что за чертов придурок.

Отец этого придурка уже сидит за столом, потягивает кофе и читает газету.

— Доброе утро. — Харви улыбается мне. — Ранняя пташка, да?

— Да. — Я беру кружку и наливаю себе кофе, чувствуя себя как дома, потому что прямо сейчас мне отчаянно нужно немного кофеина. — Всегда была такой.

— Я тоже, — говорит он мне.

Проходя мимо холодильника со своим кофе в руке, я замечаю фотографию, прикрепленную магнитом в форме лошадиной головы. Миниатюрная блондинка улыбается в камеру, стоя рядом с самой блестящей черной лошадью, которую я когда-либо видела. На девушке черная с золотом одежда жокея, а на коня накинута попона из роз.

— Кто это? — с любопытством спрашиваю я Харви.

Он мгновенно улыбается в ответ. Глубоко и неподдельно.

— Это моя маленькая девочка. Вайолет. Она жокей — чемпион на скаковых лошадях. Живет недалеко от Ванкувера со своим мужем и другими моими внуками.

Я отодвигаю стул напротив него, улыбаясь в ответ.

— Ты, должно быть, очень гордишься ею.

В его глазах мелькает печаль, но он быстро скрывает это.

— Ты и не представляешь.

Я судорожно сглатываю, чувствуя, что мне больше нечего сказать по этому поводу. Поэтому я меняю тему.

— Я направляюсь в город, чтобы позаниматься в тренажерном зале.

Харви кивает.

— Это полезно. Держу пари, ты вернешься еще до того, как Ретт проснется.

— Что ж, отлично. Если он встанет, дайте ему успокоительное, пока я не вернусь.

— Он уже доставляет тебе неприятности?

— Ни единой. Он просто лапочка. — Я подмигиваю Харви, и мы смеемся, прежде чем перейти к непринужденной беседе.

Я готовлю нам с Харви по кусочку тоста, и его, кажется, забавляет, что я готовлю ему завтрак. Когда в разговоре наступает естественное затишье, я убираю со стола и выхожу через парадную дверь, чтобы сесть в машину.

В течение следующего часа я тренируюсь до тех пор, пока пот не начинает течь по моему телу. Клянусь, он пахнет дешевым вином. Но мне все равно. Мое сердце качает кровь, и я чувствую себя живой. Чувствую себя сильной. В тренажерном зале тихо, и я занимаю стойку для приседаний и занимаюсь, пока мои мышцы не начинают гореть, а ноги трястись.

Когда я возвращаюсь и проезжаю через парадную арку ранчо «Колодец желаний», то чувствую себя значительно более здравомыслящей.

Я вдыхаю свежий утренний воздух, пока иду к дому, любуясь тем, как иней на мерзлой траве превратил пейзаж в сверкающе-белый. Он растает, как только яркое солнце прерий поднимется достаточно высоко в лазурном небе.

Я иду на кухню, чтобы сварить еще кофе, и вижу, что Ретт сидит за столом. Он выглядит таким же замерзшим, как трава.

— Доброе утро. — Я ухмыляюсь ему, потому что он напоминает мне дующегося подростка тем, как он просматривает свой телефон с наигранно хмурым лицом.

Он хмыкает. Глаза даже не отрываются от экрана.

Все идет отлично.

— Кто помочился в твои «Шреддиз» ^[21], Итон? — спрашиваю я, ничуть не смущенная его вялым отношением, потому что кофе уже приготовлен и ждет меня. Это мелочи в жизни.

— Все.

Я фыркаю.

— Звучит восхитительно.

Ретт издает рычащий звук и бросает свой телефон на стол с такой силой, что он проезжает почти на всю длину.

— Я для тебя просто большая шутка? Я только что потерял еще одного спонсора. Ты думаешь, все, над чем я работал последние десять лет, кружа по стадиону, смешно?

Я поворачиваюсь и смотрю на него. Очевидно, что сегодня утром мы не будем язвительно подшучивать. Он действительно расстроен.

— Я не нахожу это даже отдаленно забавным.

Он ставит локти на стол и опускает голову на руки, грива волос падает вокруг лица, как занавес, скрывая любое выражение, которое может быть на нем прямо сейчас.

Вздох сотрясает мое тело, и я подхожу, чтобы отодвинуть стул рядом с ним, а не напротив. Когда я сажусь возле него, он по-прежнему не поднимает глаз. Ретт явно пробует какую-то технику глубокого дыхания, основанную на свисте воздуха в его ноздрях.

Моя глиняная кружка со звоном ударяется о стол, когда я протягиваю другую руку к его широкой спине. Я колеблюсь, рука дрожит над его простой белой футболкой, потому что я серьезно сомневаюсь насчет того, стоит ли прикасаться к нему.

Это немного похоже на попытку просунуть руку между досками забора, чтобы погладить незнакомую собаку. Они могут быть очень хорошими мальчиками, которые любят внимание. Или они могут укусить тебя.

Но я эмпат. И ответственная за порядок. Я вижу исходящее от него разочарование. Объятия всегда помогают мне почувствовать себя лучше, но я не собираюсь обнимать его — в основном потому, что мне это доставит гораздо больше удовольствия, чем положено профессионалу. Однако нежное похлопывание по спине никогда никому не причиняло вреда.

Так что я опускаю руку ему на плечо. Сначала сжимаю его, но Ретт вздрагивает и делает глубокий вдох, будто ему больно.

Я убираю руку. Когда Ретт никак на это не реагирует, не пытается отодвинуться от меня, я кладу руку назад, на этот раз немного ниже. Провожу ей по гребню его лопатки через ткань футболки.

Я описываю рукой мягкий круг, как это делал со мной мой папа, когда у меня были тяжелые дни. Он сидел в кресле рядом с моей больничной койкой и часами растирал мне спину. И он никогда не жаловался.

— Я была нездорова в подростковом возрасте. Мне сделали операцию, которая пошла не так, — тихо говорю я, позволяя себе вспомнить то время. — Я провела много времени в больнице. Какое-то время я даже думала, что никогда не покину ее. И тогда я придумала новый взгляд на вещи. Тебе интересно услышать о размышлениях вечно оптимистичного подростка?

— Конечно. — Его голос звучит напряженно, и он сильнее прижимает ладони ко лбу.

— Если бы это были твои последние мгновения на земле, ты бы ушел счастливым?

Его ответный вздох прерывистый. Он прочищает горло.

— Нет.

— Но почему? У тебя так много всего есть. Ты так многого добился. Ничья жизнь не идеальна.

Теперь он сидит прямо. Янтарные глаза смотрят на меня так, словно я, возможно, не та дьяволица, за которую он меня принимал.

— Ты читала обо мне в Интернете? Это все просто, — он издает грустный смешок, — глупо.

— Да, — соглашаюсь я, мрачно кивая и убирая руку.

— Я получил электронное письмо от твоего отца с предложением раскрутить все так, будто я шутил о ненависти к молоку.

Я слегка поворачиваюсь к нему, потягивая обжигающе горячий кофе и вдыхая его аромат.

— Ты мог бы.

— Но я не хочу этого делать.

Я наклоняю голову.

— Почему?

Он всплескивает руками в отчаянии.

— Потому что это правда! Я чертовски ненавижу молоко. И это не должно быть преступлением.

Мои щеки подергиваются, когда я изо всех сил пытаюсь сдержать улыбку, у меня вырывается хриплый смех.

— Видишь? Ты смеешься надо мной. — Он проводит рукой по щетине на подбородке, прежде чем провести пальцем по моему лицу в форме буквы «U». — Ты была такой с того первого дня в офисе. Эта маленькая ехидная ухмылка.

Теперь я сажусь прямо, а он снова опускает взгляд.

— Ретт. — Он закатывает глаза и избегает любого зрительного контакта со мной, как капризный ребенок. Я наклоняюсь вперед и прижимаюсь своим коленом к его. — Ретт.

Когда он обращает все свое внимание на меня, мое сердце бешено колотится в груди. Ни один мужчина не имеет права выглядеть так хорошо, как он. Темные ресницы, квадратная челюсть.

Одним движением головы я возвращаю себе концентрацию.

— Я не смеялась над тобой. Я смеялась над этой ситуацией. Потому что знаешь, что я думаю?

— Ага. Что я тупой ковбой.

Я вздрагиваю, морща лицо.

— Нет. Я думаю, они раздули это настолько сильно, что я не могу удержаться от смеха. Кого, черт возьми, волнует, что ты предпочитаешь пить? Я смеюсь, или ухмыляюсь, или что бы ты там ни думал, потому что вся эта ситуация настолько оскорбительна и притянута за уши, что, если бы я не смеялась над ней, то сразу бы уволилась с работы и стала личным тренером.

Он тупо смотрит на меня, его глаза бегают по моему лицу, словно он ищет доказательства того, что я шучу.

— Если я слишком много думаю об этом, это заставляет меня злиться из-за тебя. А я не хочу злиться.

Он смотрит вниз на свои руки и крутит серебряное кольцо на пальце, прежде чем прошептать:

— Хорошо.

Боже, для него действительно стало обычным быть уязвимым, неуверенным в себе маленьким мальчиком. Я снова толкаю его в колено.

— Хорошо, — повторяю я. — Ты собираешься сказать мне, почему ты так сильно ненавидишь молоко?

— Когда-нибудь пробовала сырое фермерское молоко? — спрашивает он.

— Нет.

— Ладно. Ну, оно густое, желтое и жирное, и у нас в детстве была корова, и мой папа заставлял нас пить по стакану каждый день, и я почти уверен, что это на грани жестокого обращения с детьми. Теперь мысль о том, чтобы сесть и просто залпом осушить целый стакан… — Он вздрагивает. — Я никогда не был так счастлив, как в тот день, когда умерла та корова.

— Это слишком! — Я разразилась смехом. — Впрочем, звучит ужасно. Признаю.

— Я определенным образом травмирован. — Его щека вздрагивает, и он одаривает меня мягкой улыбкой. Настоящей, от которой у меня в груди порхают бабочки.

У нас только что случился какой-то прорыв? Похоже на то. Но пока что этот парень доставляет мне неприятности. Так что, возможно, я ошибаюсь.

Что я знаю наверняка, так это то, что от меня пахнет потом и я ужасно выгляжу. Поэтому я заставляю себя встать, не осознавая, насколько близко нахожусь к Ретту. Наши колени соприкасаются, и его глаза останавливаются на них.

Я резко втягиваю воздух и собираюсь уйти. Мне очень нужно в душ, но я останавливаюсь в дверях, обдумывая наш только что состоявшийся разговор. Когда я оглядываюсь через плечо, то замечаю, что его взгляд устремлен ниже, чем следовало бы. Ретт мгновенно поднимает глаза к моему лицу. Мои щеки пылают. В конце концов, Ретт Итон только что смотрел на мою задницу в спортивных брюках.

Должно быть, поэтому мой голос звучит более хрипло, чем обычно.

— Не занимайся этим, если не хочешь. И не позволяй Кипа принуждать тебя.

Он сжимает губы и кивает мне. Потом я ухожу. Направляюсь в душ.

Холодный.

Примечания

21

Shreddies — марка сухих завтраков.