Женщина с большой буквы "Ж"

Эльвира Барякина, 2018

Когда-то Мардж Тенш была простой советской девушкой, но после эмиграции в США ее жизнь круто изменилась: Мардж открыла литературное агентство в Голливуде, завела глухого мопса Ронского-Понского и сменила нескольких неподходящих мужей.Дневники агента Мардж – это череда уморительных баек о поисках любви: к себе, к жизни и к кому-нибудь неглупому и смешливому.Содержит нецензурную брань.

34. Как я приехала в Америку

До последнего момента я не верила, что долечу до Америки: всё думала, что нам либо пилот попадётся пьяный, либо ракетчик меткий. У Димочки тоже были плохие предчувствия. Мама сунула ему в рюкзак банку икры, и он боялся, что его арестуют за контрабанду.

Кегельбанские родственники встретили нас по высшему разряду: мы с кем-то обалдело целовались и рассказывали на ходу, «как там». Сердце колотилось, коленки тряслись.

Я всё никак не могла отойти от прохождения таможни. Посольство в Москве нагнало на нас такого страху, что мы ждали обыска до трусов. Но таможеннице не было до нас никакого дела: она лениво глянула в паспорта, сказала «Добро пожаловать!» и выкинула декларацию, не читая.

— Надо было больше икры брать! — стонал Димочка.

Заботу о нашем размещении взяла на себя Капа, бойкая старушенция в розовых брючках и кукольной шляпе с цветком.

— Я ваша двоюродная бабушка, — объявила она, — и теперь мы заживём одной семьёй.

Нас загрузили в огромную машину невиданной марки. Я смотрела в окошко: господи-ты-боже-мой! Население лишь отчасти белое. Азиаты, индусы, чёрные, мексиканцы, вообще не пойми кто — как на советских плакатах «Если дети всей Земли…».

Толстяки: в Союзе люди толстели салом; здесь — пышным жиром.

В небе — самолёты, вертолёты, дирижабли — стаями.

Инвалиды… Откуда их здесь столько?

Дороги!!!

Баба Капа выписала нас в Америку из-за подруги Аделаиды: та заявила ей, что одинокими в старости бывают только дураки и грешники.

— К тебе на похороны разве что могильщик придёт, — сказала она.

Капа расстроилась. Несколько недель она думала, кому из родственников доверить своё оплакивание, и конкурс выиграли Кегельбаны. Капа решила вывести их из советского рабства и тем самым обеспечить себе и место в раю, и толпу на похоронах.

Огромный автомобиль привёз нас в посёлок, застроенный бесконечными рядами домов.

— Я тут обычно летом живу, — сказала баба Капа, открывая застеклённую дверь. — А на зиму переезжаю в Лос-Анджелес, там теплее.

Под жильё нам выделили второй этаж, где мы тут же заблудились. Искали выход, дёргали двери, а там — кладовки. Полчаса гадали, как включается вода в ванной. Спросить стеснялись — баба Капа окончательно подавила нас своими шляпой, автомобилем и наличием телевизора в каждой комнате.

Воскресенье. Мне не спалось: смена часового пояса, неправильная прямоугольная подушка. По телику на всех каналах — религиозные проповеди. Всё по-английски. Всё не по-нашему.

Инстинктивно я относилась к Штатам как к чужой стране: тут чудеса, тут звери бродят… Теперь это была моя родина.

Дома у бабы Капы ещё можно было сидеть, но стоило высунуться наружу — и всё, беда. Здесь водители пропускали пешеходов, здесь люди улыбались чужим и спрашивали, как дела, — и на меня нападали немота и тихий ужас.

Цены не поддавались описанию. Если считать по реальному курсу доллара, то всё стоило в десятки раз дороже. Но никто на это не обращал внимания.

Продукты в магазинах были красивые, как на натюрмортах. Морковь — очищенная! Мясо — расфасованное! Хлеб — и тот порезан.

В овощном отделе я чувствовала себя первооткрывателем. Репа с рогами, какие-то стручки, корочки, венички… Всё измерялось в фунтах и дюймах. Разобраться в этом было невозможно.

Каждые выходные баба Капа возила нас по окрестностям. Мы громко восторгались, чтобы доставить ей удовольствие. Нью-Йорк нам действительно нравился: в этом городе чувствовался особый пульс, как на космодроме.

Русский район Брайтон-Бич казался здесь сиротой в гостях. В магазинах — те же советские тёти, в газетах — та же чушь, перевернутая с ног на голову. Мы с Кегельбаном всё смеялись над местными витринами: «Айскрим: Ванила & Карамел флавор». На кой чёрт писать по-русски английские слова?

Опять воскресенье. Мне осточертело сидеть дома, и я решилась на вылазку. Солнце, бесконечные особняки, цветы вдоль газонов… У соседа из клумбы росли две берёзки — тоненькие, жалкие какие-то… Как там мой «Вагонник» поживает? Как мама? Как сестра?

Улицы были пустынны; лишь изредка машина проносилась и исчезала за поворотом. Я бродила целый час, но так никуда и не дошла: кругом только домики, домики, домики… Не хватило терпения — повернула назад.

Двери везде стеклянные, замки условные — приходи кто хошь, бери что хошь.

Баба Капа нас не любила. Мы ржали по вечерам, а у неё — мигрень. Она звала батюшку освящать дом, а мы ему руку не целовали. Поп пел, мы приплясывали: у нас где музыка — там дискотека.

Мою свекровь Капа доводила тем, что выкидывала продукты. Груши полежат три дня — выбрасывает. А зачем брала? Мы в Союзе из-за них по пять часов в очереди давились.

Димочка просил у неё машину — не давала. Ругалась, что мы у неё на шее сидим, а сама на работу не пускала: за иждивенцев ей полагались налоговые льготы.

Однажды Аделаида сказала Капе:

— Они отправят тебя в дом престарелых. Все деньги заберут, а тебе ни цента не оставят.

Баба Капа начала на нас орать. Соседи шарахались от нас: она им говорила, что мы у неё по шкафам лазаем и ищем золото.

Через месяц мы с Димочкой переехали в Брайтон-Бич.